Осень на краю - Елена Арсеньева

– Не будем вдаваться в подробности, – перебил Смольников. – Все материалы мы вам открыть просто не можем, они составляют государственную тайну, одно могу сказать: в ход шло все, ничем наши враги, стакнувшиеся с революционными группами, не брезговали. Ну вот, для примера, в Сормове рабочие десятками, сотнями, тысячами выносили из цехов, пряча за голенища сапог и валенок, пули и запалы. Таково было задание агитаторов, прямо руководимых людьми, подобными Кандыбину. На предприятиях постоянно возникали случаи саботажа, а то и устраивались тяжкие диверсии. И каждый раз ровно за два дня до диверсионного акта – чаще всего это были взрывы – в «Энском листке» появлялось объявление о том, что такой-то беженец или беженка ищут работу. И в адресе непременно возникала цифра 2, что было указанием всем исполнителям готовиться к определенной дате. Простой и действенный способ информации…

– Позвольте добавить, Георгий Владимирович, что именно господин Русанов обратил на эту цифру наше внимание, – усмехнулся Охтин. И Шурка вспомнил, как Иван Никодимович Тараканов чуть ли не сказал – там, в редакции, в своем кабинете, при первом знакомстве с Шуркой: «Вы, наверное, сами двоечник, оттого двойку сразу и примечаете?» А если не сказал, то непременно так подумал.

– Вам, я думаю, Иван Никодимович много помогал? – спросил Шурка.

– Сказать по правде, ни одна душа в редакции «Энского листка» даже не подозревает о нашем расследовании, – проговорил Охтин. – Слишком уж большое значение имеет сохранение абсолютной тайны. Не знает никто и ничего! За исключением вас, господин Русанов.

– А мне такая честь за что? – удивился Шурка.

– Да ведь не кто иной, как вы, обратили наше внимание на объявления, на цифру два, на несообразности в адресах – именно вы изначально сделали их подозрительными для меня. Будь вы в компании Кандыбина, то вряд ли стали бы делать это. Кроме того, убийца Кандыбина дважды покушался на вашу жизнь.

– Может быть, даже трижды, – пробормотал Шурка.

Охтин и Смольников разом к нему обернулись:

– Вы о чем?

Шурка, вздыхая и запинаясь, страдая от того, что так бестолково многословен, поведал обо всех своих сормовских приключениях: о пролетарии-провокаторе, о тощей бабе, о продавце воды, фармазонке – ну и, само собой, о девушке-спасительнице.

Смольников сидел, подпершись рукой, со странным вниманием разглядывая свой стол, как если бы никогда в жизни его не видел, и только иногда исподлобья взглядывал на Шурку. Глаза у него были непроглядно черны, ничего в них не различишь!

Зато глаза Охтина…

– Вы что, Русанов, с ума сошли? – просто-таки зашипел он. – Это уже сколько дней прошло! Почему вы нам ничего не рассказали?

– Да ведь со мной ничего не случилось…

– А с теми людьми, которых провокаторы ведут на уголовное преступление, на убийство? С ними ведь все, что угодно, может случиться! Сколько их уже арестовано, сколько изувечено в драках, которые сейчас беспрестанно вспыхивают на месте бунтов! Вы должны, обязаны были сообщить нам о провокаторах, описать их подробнейшим образом! Этой своей… как ее… прекрасной полячке, конечно, обо всех сормовских приключениях поведали?

Шурка не стал опускаться до вранья, вообще говорить ничего не стал – просто кивнул.

– Нет на свете царицы краше польской девицы, – усмехнулся Смольников. – Или все же наоборот: нет на свете девицы краше польской царицы? Знаете, никогда не мог почему-то толком запомнить эту строчку. По мне, хоть так ее читай, хоть этак, все равно…

– Можно вас попросить, господин Русанов, чтобы вы хотя бы о нашем сегодняшнем разговоре ей не разболтали, а? – сокрушенно проговорил Охтин. – Вот такая у меня к вам дружеская просьба.

– Да вы что? – пробормотал Шурка, чувствуя, что бледнеет. – Вы ее подозревать… подозревать ее вздумали?

– Успокойтесь, молодой человек, никто даму вашего сердца не подозревает, и в мыслях такого нет, – прихлопнул ладонью Смольников, как бы придавив этим жестом взрыв Шуркиного негодования. – Однако то, что в компании с Мурзиком и Кандыбиным работает некая особа дамского пола, отрицать невозможно. Вспомните – часть шифровок-объявлений была переписана женским почерком.

– А что, если именно девушка, которая заходила в дом на Спасской, которая появилась потом в ночлежке и в Сормове?

– Спасительница ваша? – уточнил Смольников.

– Ну да! Все-таки она не зря в том доме мелькнула!

– Думаю, связь тут есть, – согласился Охтин. – Безусловно, cherchez la femme! Ведь в объявлениях кое-где мелькала некая m-lle Pora. Меня сразу ее имя зацепило: по-русски очень уж выразительно звучало это слово – пора ! Судя по всему, сия мамзель – одна из самых активных участниц шпионской группы. Слово «пора» было, конечно, сигналом, особо разработанным для Мурзика и означавшим, что потребуются действия особого порядка, чрезвычайные, так сказать, меры… Мамзель Пора заявляла о себе трижды, то есть ее объявление печаталось три раза, а спустя два дня после выхода газеты с ним в наших оперативных сводках появлялись сообщения о необъяснимых убийствах. Одно из них – убийство Кандыбина. По странному ли стечению обстоятельств или нарочно, но в данном случае совпали адрес «беженки», ищущей работу, и место убийства. Видимо, мамзель давала знать Мурзику, что именно здесь можно безнаказанно прикончить Кандыбина: мало ли, потащился репортер в злачное место, для развлечения или за делом, а тут его и… Мы пока не смогли выяснить, кто были две другие жертвы и почему они уничтожены – то ли соучастники банды, прогневившие Мурзика и эту самую Пора, то ли русские патриоты, чем-то им помешавшие. К слову, два дня назад объявление снова напечатано. Значит, возможно, сегодня появится четвертая жертва…

– Погодите! – ужаснулся Шурка. – Значит, подозрительные объявления продолжают поступать? Но ведь Кандыбина уже нет в живых. Откуда ж они берутся? Или у него есть сообщник в редакции?

– Да ведь объявления любой и каждый в контору «Листка» может принести, совсем не обязательно… – начал было Охтин, однако тут за дверью пронесся топот и в кабинет заглянул возбужденный, раскрасневшийся человек, по виду похожий на подгулявшего мастерового.

– Извините великодушно, ваше превосходительство, – задыхаясь, произнес он, – я ищу господина Охтина. Дозвольте к нему обратиться!

– Давайте, обращайтесь, Калистратов, – кивнул Смольников. – Дело, надо думать, не для посторонних ушей? – Мужчина кивнул, глядя виновато. – Тогда посекретничайте в коридоре.

Охтин вышел к Калистратову, но через минуту ввалился назад, и глаза у него были… Лучше не смотреть в эти глаза!