Осень на краю - Елена Арсеньева

В воскресенье, в 2 часа дня, в помещении II женской гимназии (Благовещенская пл.) будет отслужен молебен по случаю открытия деятельности Дамского Комитета.

С понедельника там же открывается прием пожертвований деньгами, материалом для заготовки белья и швейными машинами (хотя во временное пользование), а равно запись желающих помочь своим трудом».

«Берлинский корреспондент одной будапештской газеты беседовал с командиром подводной лодки „Deutschland“. После войны, по его словам, субмарины потеряют всякое коммерческое значение».

«Открывшийся 17 января сего года в Энске Городской народный университет испытывает большую нужду в необходимых для занятий слушателей книгах. Совет университета признал ввиду этого необходимым теперь же приступить к образованию фундаментальной библиотеки и так называемых семинарских библиотек для выдачи слушателям книг в качестве пособий при прохождении курсов практических занятий и т. п.» .

Ерунда какая! А это… а это что?!

«ЩЕДРОЕ ПОЖЕРТВОВАНИЕ. Несколько высокопоставленных лиц нашей губернии пожелали сделать фронту щедрый подарок и перечислили крупные суммы на определенный счет, на котором идет прием средств для сооружения эскадрильи воздушных кораблей, как „Цеппелинов“, так и самолетов, которых в нашей армии сейчас не хватает. Среди пожертвователей г-да Сироткин, Бугров, Андреев, Савельев, г-жа Аксакова, внесшая самый крупный вклад – один миллион рублей золотом и ассигнациями. Подробности о том, как проходила акция пожертвования, вы можете прочитать на 3-й странице газеты».

Фламандская отвела от газеты взгляд и некоторое время молча смотрела на раненого, на лице которого играла проказливая улыбка.

– Не хотите подробности прочесть? На третьей странице? Вижу, что нет. Странно, что вы ничего не знаете. Неужели ваши люди в Энске не донесли вам?

– Не думайте, что вам удастся обмануть меня, – пробормотала Инна. – Это какая-то провокация, газетная утка, ложь… Ваша жена не может распоряжаться деньгами, они принадлежат вам, только вы може… – У нее вдруг перехватило горло.

– Видите ли, в чем дело, – проговорил раненый, старательно изобразив на лице сочувствие, которого, правда, совершенно не испытывал, – Александра Русанова и ее брат, согласно условиям дарения, принадлежат к числу владельцев Волжского Промышленного банка и могут распоряжаться любой суммой, составляющей его капитал. Любой, понимаете? А тем более – с согласия собственника средств.

– Но после брака эти средства перешли к вам, вы собственник! – вскричала Инна. – Как вы могли дать согласие?!

– Я его и не давал, – передернул плечами раненый. – Моя жена распорядилась деньгами в то время, когда я находился в бессознательном состоянии и считался недееспособным, – жертвование частных средств на оборону весьма поощряется законом. Только не говорите, что я об этом пожалею. Мне в самом деле очень жаль – уже сейчас. Даже более, чем вам. Я ведь женился на мамзель Русановой, сами знаете, только ради денег. А теперь… я навек связан с совершенно чужим человеком. На всю жизнь связан! И не надо стращать меня местью вашей партии, я и так принес во имя ее достаточно жертв!

Он снова пожал плечами.

Дама в лиловом беззвучно пошевелила губами. Она и в самом деле хотела сказать, что он об этом пожалеет, что месть партии будет ужасна. Да что проку повторяться! Сейчас ей ужасно хотелось кого-нибудь убить, на худой конец что-нибудь сломать, изорвать в клочья!

Газета «Энский листок» пришлась весьма кстати. Но ее показалось мало. Фламандская схватилась за рентгеновские снимки, но они оказались далеко не такой легкой добычей – порвать их не удалось, как она ни старалась, только ноготь сломала.

Швырнув снимки в лицо раненому, Инна Фламандская вылетела вон из палаты.

Господа офицеры проводили ее весьма, весьма скоромными репликами. Впрочем, они носили характер скорее восхищенный, так что, если бы Инна задержалась и вслушалась, они весьма польстили бы ее самолюбию.

Но она не задержалась.

Дмитрий Аксаков не принимал участия в обсуждении ст?атей своей посетительницы. Лишь за ней захлопнулась дверь, лицо его вмиг утратило проказливое выражение и стало угрюмым. Он повернулся на бок, закрыл глаза и сунул руку под подушку. Рука нащупала хрусткую бумажную полоску. Это была телеграмма, содержание которой Дмитрий знал наизусть… Оно было весьма кратким:

«Еду Питер обсудить развод прости Александра».

Когда Шурка прибежал в сыскное и сообщил о посещении Грачевского и о том, что тот рассказал, Охтин, ни словом не обмолвясь, телефонировал на квартиру Смольникову (у его дочери Лизы праздновали нынче день ангела, и начальник сыскного находился дома). Смольников попросил прислать за ним домой, на Дворянскую, служебный автомобиль и вскорости прибыл, с порога отклонив всякие извинения и сообщив, что уже вполне отдал дань роли отца семейства.

– Понятно, – сказал Георгий Владимирович, выслушав всю историю. – Да, понятно теперь, зачем Грачевский к Малинину наезжал.

– Как, вы об этом знали и до моего прихода?

Шурка был поражен.

– Да, – кивнул Охтин. – Мы следили за Малининым уже некоторое время… несколько месяцев. Много разных людей его посещает – но Мурзика, сразу скажу, среди них не было. Видимо, они крепко конспирировались. Появление там Грачевского нас очень удивило. Конечно, могли быть разные причины для его посещения. К примеру, понадобилось старые связи тряхнуть. Морфий-то Малинин уже ему не добывал, доступа в аптеку не было. Вот и решили мы, что Яков Климович соскучился по господам эсерам, явкам да паролям, конспиративным подвалам. А оно вот что, значит… Получается, Грачевский отрекся от революционной братии… Георгий Владимирович, помните ваш с ним разговор на Откосе, тогда, весной четырнадцатого? Может, он на него подействовал?

– Не суть важно, – нетерпеливо сказал Смольников. – Какое это имеет значение? Главное – результат… Кстати, о результате – давайте-ка соберем вместе, что у нас есть: что мы сами нашли и что нам господин Русанов в клювике принес.

– Первое касаемо Мурзика, или товарища Виктора, кому как нравится, – начал Охтин. – Когда Грачевский его увидел, он только в первую минуту подумал о явлении призрака. Несмотря на то что жизнь Яков Климович посвятил иллюзиям – актер все-таки! – человек он реалистический и прекрасно понимал: если видишь ожившего мертвеца, значит, это вполне живой человек, который и не думал умирать. А если люди считают его мертвым, значит, он хочет, чтобы так было. И Грачевский пошел к единственному человеку, с которым мог обсудить появление Виктора, – к Малинину.