Черная шаль - Иван Иванович Макаров

— На, попробуй на язык. Сравни.

— Пробовать чего же. Алле зеер понятно, — ответил Егор.

Но все же прикоснулся языком к пальцу Сергея и долго хрустел зубами, пытаясь раскусить крупное, острое зернышко и одновременно во что-то вдумываясь.

Уходя из машинного отделения, он озабоченно спросил у машиниста:

— А ты на полу там не рассыпал?

— Ну, скажет тоже… — успокоил его Сергей. — Я обдуманно все делаю, трижды бы его перевернуло в самой пояснице.

Вечером после работы Егор пришел к машинисту и разговорился с ним про войну. Но разговор принял сразу характер каких-то намеков и взаимных выспрашиваний.

Сергей на войне не был, но очень интересовался, близко ли приходилось Егору стрелять в людей и видел ли он, что попадал.

Егор говорил, что не только пулей, но на разведке ему дважды пришлось действовать прикладом.

— Живому? Башку? — разделяя слова, спросил Сергей.

Он чему-то даже обрадовался. Как будто этим — тем, что Егору пришлось размозжить прикладом, — что-то само собой решалось. Что-то связывающее их с Егором.

— За одним вдогонку айн маль пришлось ночью бежать. В спину его прикладом чукнул, он — с катушек. Тут я ему по темю. От злобы и в темноте не промахнулся! — хвастаясь, сообщил Егор.

Он рассказал Сергею, что убить человека вовсе «не такая уж штука», как думают некоторые.

— Например: немцы брали Варшаву, — отвлекаясь от начатого разговора, повествовал инвалид, — лезут на наши окопы и поют «Ах, клейне пуппе». Их крошат в упор, а они, знай, прут колоннами.

За рассказами они вместе принялись за чай. Когда Сергей вышел за чайником, Егор вытащил у него из-под подушки тот самый железный прут с конусной шестеренкой на конце, которым Сергей чуть не огрел его у двигателя.

Чай пили очень долго, предупредительно наливая друг другу и угощая один другого лепешками, натертыми на льняном масле. Заспорили о колхозных делах и в споре дружно поругали правление колхоза за то, что столовую и читальню, выстроенную из остатков сгоревшей церкви, до сих пор не оштукатурили.

— Заметь, Сергей Афанасьевич, — рассуждал Егор, — отговариваются, что алебастру нет. А почему алебастр, варум, я спрашиваю! Глина, песок и конский навоз, вот чем штукатурят немцы. Будет стоять цванциг лет.

Перед тем как разойтись, вновь вернулись к войне. Сергей клял буржуев за то, что они невинных людей заставили убивать друг друга.

— Конечно, конечно, Сергей Афанасьевич, — воодушевительно отозвался Егор, уже забыв о своей недавно высказанной кровожадности. — Посмотрел в Германии — батрачут, как и я, у хозяина. Кого же, думаю, я прикладом мозжил на разведке?

Тут Егор замялся, потом более тихо, но озлобленно произнес:

— Иному ферфлюхтеру другое, конечно, дело, башку так бы и разнес.

Расстались они оба воодушевленные и довольные, точно бы о чем-то быстро и согласно договорились.

Утром приехал Николай Яковлевич. Сергей был у машины, и заведующего встретил один Егор. Дорога слегка утомила Николая Яковлевича, но все же он был весел и жизнерадостен.

— Строительство в городе, Егор Иванович, кипит! — воскликнул он. — Всюду кипит социалистическое строительство. Партия и класс зовет, напрягая каждый мускул! Пятилетка — прыжок в социализм! Гигантский прыжок, Егор Иванович!

Потом он показал Егору свое охотничье ружье, только что привезенное из города, и объяснил, что оно теперь «неразумно дорого» по цене. Тысячи две, две с половиной, а то и три. Затем он принялся расспрашивать, какие в окружности Казачьего хутора места для охоты, и обещал закормить их с машинистом Сергеем зайчатиной, как только замельтешит первая пороша.

Незадолго до первой пороши Иван Федорович Пустынкин получил из города письмо, в котором ему настоятельно советовали проверить прошлое Николая Яковлевича и, главным образом, установить, будет ли он отрицать, что служил офицером в белогвардейской колчаковской армии.

Пустынкин, чтобы не вызвать у заведующего мельницей лишней, а может быть, необоснованной подозрительности, составил опросную анкету, дал ее сыну переписать в трех экземплярах и послал эти экземпляры всем троим работникам мельницы.

На вопрос о воинском положении Николай Яковлевич ответил очень исчерпывающе и вместе с тем очень уклончиво. Он написал, что «одиннадцать лет пробыл на фронте от царского до колчаковского включительно» и что теперь он числится в командном запасе РККА, личная книжка № 178/323, выданная Н-ским краевым военкоматом.

Не удовлетворившись этим его ответом, где был Николай Яковлевич — с Колчаком или против него, — Пустынкин составил новую анкету, в которой поставил прямой вопрос:

«В какой белой армии служил, сколько времени и в каком чине».

Анкету он передал Сергею и просил сказать, что отвечать надо на нее всем троим точно так же, как и на первую, так как сынишка, переписывая анкету, пропустил «один какой-то вопрос».

Эту бумагу Сергей относить к Николаю Яковлевичу отказался и передал ее Егору.

Прошлой ночью выпал первый снег и в безветрии лег ровным, ослепительно блещущим слоем. Николай Яковлевич с увлечением набивал патроны, когда вошел Егор с анкетой.

Он, видимо, очень увлекался своей охотой. Приняв бумагу, он даже не посмотрел на нее, отложил и стал просить Егора проводить его завтра в поле и хотя бы издали указать какой-нибудь уголок, где есть зелень и где можно встретить зайцев.

— Только пораньше, Егор Иванович, затемно. А то неудобно, колхозники скажут, безделуем.

Потом он принялся за анкету, и Егор заметил, что она его очень обеспокоила.

Егор ушел к себе и долго прислушивался за переборкой, стараясь придумать, отчего же все-таки забеспокоился заведующий?

Но Николай Яковлевич, видимо, успокоился и продолжал набивать патроны и готовиться.

Егор вернулся к Сергею в машинное отделение. Тихо и многозначительно он сказал машинисту:

— Просил на охоту завтра сводить. Пораньше, говорит, з а т е м н о, — особым тоном в голосе Егор подчеркнул это слово «затемно».

— А куда ты его поведешь? — возбужденно и, пожалуй, испуганно спросил Сергей.

Егор угрюмо и зло ответил:

— Куда… Видно будет… По примете поведу. На фронте мы, бывало, так: в середину ладони плюнешь да пальцем по слюням щелкнешь. Куда больше слюней отлетит, в ту сторону и прешь…

— Ты с ума спятил? Слышишь, Егор! — закричал на него машинист.

— Чего?

— Я знаю, чего. Не дело, Егор Иванович. На это есть… — начал было пояснять Сергей.

Но Егор стал вдруг неприступен и угрожающе спросил:

— Про какое, я хочу сказать, ты  д е л о  намекаешь мне? Нечто я с тобой в чем сладился? Говори… — не дожидаясь ответа, он повернулся и вышел из машинного отделения.

До конца дня Егор был неприступен и холоден, а Сергей Котлов был необычайно возбужден, суетлив и часто бегал в жилую избу пить воду или же выскакивал