Правила вежливости - Амор Тоулз

Он не только дал Хэнку сигарету, но и зажженную спичку ему поднес, заслонив огонек своей огромной черной ручищей. Хэнк еще долго смотрел вслед этой негритянской паре, и на лице его было написано нечто вроде благоговения, как если бы он вновь обрел веру в человеческую расу. А когда он снова повернулся ко мне, то был весь в поту, как во время приступа малярии.

– Ты ведь Кейти, верно? – почему-то снова спросил он. – Послушай, у тебя не найдется немного денег?

– Не знаю.

Я пошарила в карманах пиджака Дики, обнаружила там портмоне с несколькими сотнями долларов и засомневалась, стоит ли все это отдавать Хэнку. Потом протянула ему две десятки. Когда я доставала деньги, он невольно облизнулся, словно уже предвкушая то, во что они вскоре превратятся. Взяв протянутые мной купюры, он так стиснул их в кулаке, словно выжимал губку.

– Ты внутрь-то собираешься возвращаться? – спросила я, уже зная, что нет.

Вместо ответа он как-то неопределенно махнул рукой в сторону Ист-Сайда. Мне, впрочем, показалось, что этот жест имел некий оттенок завершенности: все разговоры кончены, и Хэнк уверен, что больше мы с ним никогда не увидимся.

– Значит, пять языков? – спросила я, прежде чем он ушел.

– Да. Пять языков. И на каждом из них он отлично умеет лгать себе самому.

Вся наша компания проторчала в клубе до глубокой ночи и была за это вознаграждена. Как раз после полуночи и начали собираться настоящие музыканты. Они подходили постепенно, каждый со своим инструментом под мышкой. Некоторые сразу влезали на сцену, другие останавливались и подпирали стену. Кое-кто устроился в баре, позволяя другим угощать их в порядке благотворительности. Около часу ночи какая-то группа из восьми музыкантов, среди которых было три трубача, заиграла «Beguine»[178].

Позднее, когда мы уже уходили, огромный негр, который играл на саксофоне, перехватил меня у дверей. Я остановилась, изо всех сил стараясь скрыть свое удивление.

– Эй! – окликнул он меня густым монашеским басом, и тут я вспомнила, кто он такой: тот самый саксофонист, что играл в кафе «Хотспот» накануне Нового года.

– Вы ведь подруга Ивлин? – сказал он.

– Да, верно. Кейти.

– Что-то ее давно не видно.

– Она переехала в Лос-Анджелес.

Он кивнул с сокрушенным видом, словно Ив, переехав в Лос-Анджелес, неким образом опередила свое время. Возможно, впрочем, так оно и было в действительности.

– У этой девушки, у Ив, слух имеется.

Столь высокую оценку он дал с видом человека, которого слишком часто понимают неправильно.

– Если увидитесь с ней, скажите, что нам ее не хватает.

Затем он снова удалился в бар.

А я после этих его слов засмеялась и никак не могла остановиться.

Ибо весь тот 1937 год мы довольно часто по настоянию Ив ходили вечером в разные джаз-клубы, и когда она ловила кого-то из музыкантов, чтобы стрельнуть сигаретку, я приписывала это просто неким ее поверхностным импульсам – желанию полностью отринуть свое здравомыслие уроженки Среднего Запада и смешаться с негритянской средой. Все это время я даже не подозревала, что Ивлин Росс – истинная поклонница джаза, причем настолько тонко его понимающая, что музыканты стали скучать без нее, когда она куда-то уехала.

Я нагнала остальных уже на улице, воздав маленькую благодарственную молитву, ни к кому конкретно не обращенную. Потому что, когда какой-нибудь случай вдруг покажет тебе твоего старого, но в данный момент отсутствующего друга в самом благоприятном свете, это один из самых лучших подарков, какие способна преподнести тебе судьба.

* * *

А насчет самолетиков из бумаги Дики отнюдь не шутил.

Поскольку мы с ним очень поздно вернулись из «Пристроя», то на следующий день решили позволить себе предаться самой сладкой роскоши, какую способен предложить Нью-Йорк и весь воскресный вечер. Дики позвонил вниз, на кухню, и заказал к чаю целое блюдо сэндвичей. А вместо джина он на этот раз откупорил бутылку белого вина, действующего не так стремительно. Вечер был очень теплый, не по сезону, и мы устроили себе маленький пикник на обширном балконе в пятьдесят квадратных футов, выходящем на Восемьдесят третью улицу, и развлекались, разглядывая в бинокль дома напротив.

Прямо на той стороне улицы на двадцатом этаже дома № 42 был душный званый ужин, за которым напыщенные всезнайки в смокингах по очереди произносили тяжеловесные тосты. А на восемнадцатом этаже дома № 44 трое детей, которых родители давно уложили спать, потихоньку встали, включили свет, сняли с кроватей матрасы и построили из них баррикады, а потом, схватив подушки, принялись воспроизводить сцену уличного сражения из «Отверженных» Гюго. Но самое приятное ждало нас в пентхаусе дома № 46: там какой-то полный мужчина в наряде гейши играл на рояле «Стейнвей», пребывая в состоянии полнейшего экстаза. Двери на балкон у него были открыты, и негромкий, как всегда в субботу, ночной трафик не заглушал чудесных сентиментальных мелодий, которые он с таким воодушевлением исполнял: «Blue Moon», «Pennies from Heaven», «Falling in Love with Love». Играл он, закрыв глаза, и раскачивался на стуле, элегантными движениями перебрасывая над клавиатурой свои мясистые руки, словно и в это движение вкладывал обуревавшие его чувства. Зрелище было поистине завораживающее.

– Господи, как бы мне хотелось, чтобы он сыграл еще «It’s De-Lovely»! – мечтательно сказал Дики.

– А ты возьми и позвони тамошнему консьержу, – предложила я. – Попроси его подняться наверх и передать твою просьбу.

И тут Дики поднял вверх палец, как бы желая сказать, что у него возникла идея получше.

Он куда-то сходил и вскоре вернулся с коробкой тонкой бумаги, карандашами, скрепками, мотком тесьмы, линейкой и компасом. Все это он вывалил на стол с необычайно сосредоточенным выражением лица.

Я взяла в руки компас и спросила:

– Ты что, шутишь?

Он с легким раздражением отнял у меня компас и коротко ответил:

– Ничуть.

Потом он сел и разложил принесенные вещи в ряд, точно хирургические инструменты в операционной.

– Вот, подержи-ка, – и он сунул мне пачку бумаги.

Он покусал ластик на конце своего карандаша, а потом начал писать:

Дорогой сэр,

пожалуйста, будьте так добры, сыграйте для нас вашу интерпретацию «It’s De Lovely». Разве она не восхитительно прозвучала бы в ночи?

Ваши очарованные луной соседи

Охваченные какой-то горячкой мы подготовили еще двадцать запросов. «Just One of Those Things», «The Lady in a Tramp» и т. д. А потом, начиная с «It’s De-Lovely», Дики принялся за работу.

Отбросив со лба челку, он наклонился над столом и направил стрелку компаса в нижний правый угол страницы с водяными знаками. Затем ловко