Золотая шпора, или путь Мариуса - Евгений Ясенов

— Давай, опудало, шагай в свое стойло!

Бахар злобно глянул на них своим мутным глазом:

— Я пойду, но вы не спасетесь. Митра накажет каждого из вас! Всех по очереди! И первого — тебя, паршивый нечестивец!

— Тьфу на твоего Митру! — набрав полный рот слюны, Расмус плюнул, но не на бога, которого перед собой не видел, а на его наместника, который стоял в пределах досягаемости. Бахар побледнел, глаза его сузились.

— Будь ты проклят, вонючий червь! — прошипел он.

— Подотрись — и шагай! — расхохотался Расмус. Смеялись и Уго с Мариусом. Всем было очень весело, потому что они почувствовали сладостное дыхание возвращенной свободы. Бахар их больше не интересовал.

Уго посмотрел в глаза Расмусу.

— Ну, дружище, ты молодец! Без тебя бы не выпутались, — и он протянул руку. Расмус, не раздумывая, пожал ее. Он почувствовал: барьер, разделявший их с Уго, рухнул. В душе возникла небывалая легкость. Наконец, после стольких испытаний, стольких недоразумений, три атома, подспудно стремившихся друг к другу, составили единое целое. Теперь они могли свернуть горы.

Расмус обнял Мариуса и при этом почувствовал укол под левой лопаткой Он пошевелил плечом.

— Что там у тебя? — спросил Мариус.

— Да, видно, обо что-то ударился.

Курш Бахар стоял в отдалении, хищно скалясь. Последний раз посмотрев на него, Уго сказал:

— Ну все, поехали. И быстрее. Они еще могут нас догнать.

Вздымая тучи пыли, лошади взяли курс на юг, к Красному Лесу. Его приближение чувствовалось. Растительность становилась гуще, а через час стали попадаться и деревья со странной кровавой листвой.

Перед лесом лежал громадный бесконечный ров. Граница страны Джанг. Черту рва степняки никогда не переходили. Уго знал это.

Красный Лес степнякам неподведомствен. Красный Лес — синоним свободы и спасения.

Оказавшись на краю рва, Уго закричал от радости. В этот момент из-за деревьев показался краешек солнца. Нет, новый день надо встречать уже в лесу. Гикнув, Уго канул со своим конем вниз, по склону рва.

Достигнув дна, он оглянулся. За ним спускался Расмус, привалившись к лошадиной шее. Когда лошадь остановилась, Расмус свалился на землю.

— Что с тобой? — вскрикнул Уго и, соскочив с седла, бросился к Расмусу. Тут же подскочил и Мариус. Они перевернули товарища на спину.

Расмус не дышал. Лицо его на глазах покрывала смертельная бледность. На рассвете, в час, назначенный для жертвоприношения богу Митре, он лежал на дне рва — и не оставалось никаких сомнений, что он мертв.

Глава 26 Красный лес

Вот и кончены все дела. Тело предано земле. Перед захоронением «браслеты» на запястьях Расмуса сбили камнями: руки покойного должны остаться навеки свободными. На могиле воздвигли самый значительный из камней, какие только смогли найти поблизости. Теперь никакая лесная тварь не разроет могилу.

При осмотре тела покойного от Уго не ускользнуло красное пятнышко под левой лопаткой. Он вспомнил, как трогательно они братались в степи и как Расмус жаловался на неприятные ощущения в этой области. А надо было не обниматься, а проследить за подлецом Курш Бахаром. Во время всеобщей радости толстый святоша наверняка и выстрелил в Расмуса каким-то хитрым образом. Чем-то вроде иглы с ядом замедленного действия. Перед тем, как опустить друга в могилу, Мариус рассеянно посмотрел на чудо-сапоги Расмуса, которым бог знает сколько лет и которые носил еще его старший брат, трагически погибший при сплаве леса. Ведь хорошая вещь пропадает, подумал Мариус! Вовремя вспомнив одиннадцатую заповедь (не возжелай обувь ближнего своего), он с проклятием отогнал неподобающую мысль, испытав при этом жгучий стыд. Это было последним сильным ощущением перед тем, как сознание Мариуса заволокла мутная пелена безразличия ко всему на свете.

Прозрачные сумерки пришли, как вязкое сновидение. Розовое небо с темными обрывками облаков. Уго вспомнил свое монотонное детство и свою постоянную жажду новых ощущений. Розовые дали, мнилось ему тогда, обещали назавтра необыкновенный день. Тогда он еще не знал парадокса Фигуранта: "Не верь небу — в нем истина твоя!" Тогда Фигуранта для Уго замещала мать, женщина тоже в своем роде мудрая. Заметив однажды, как сын, открыв рот, наблюдает розовый закат, она буркнула: "Дурак! Кто без толку пялится на небо, у того бельмо на глазу вскочит. Ты лучше делом займись".

Уго встряхнулся. Да, верно говорила мать. Кому — горевать, а кому — дело делать. Уго поднялся и стал собирать хворост для костра. Излишек топлива он пустил на устройство лежанки. И развернул знаменитый малиновый плащ, который мог согреть двух людей в самую прохладную ночь. Постель ждала, и постель неплохая, если исходить из ситуации. Уго осторожно приблизился к Мариусу.

Тот замер у могилы почти в позе лотоса. Уго был готов дать голову на отсечение, что за последний час Мариус не пошевелился и не оторвал взгляда от надгробного камня в форме усеченного конуса. В этом кустарном монументе сейчас для Мариуса, наверное, сосредоточилось все сущее.

— Пойдем, друг Мариус, к огню. Ночь уже, — мягко предложил Уго.

Мариус отрицательно покачал головой. Уго не стал настаивать. Бесполезно! Парень должен высидеть свое у этой могилы. Дай Бог, конечно, чтобы не пересидел. Ночи ему вполне хватит. А завтра утром его придется так или иначе выводить из траурного транса.

Уго улегся на лежанку из хвороста и закутался в плащ. Но сон не шел. В голове вдруг зашевелились сантименты, которые в обычном состоянии Уго не подпускал к себе на пушечный выстрел. Как я живу, подумал Уго. Почему у меня нет друга, смерть которого способна вызвать такую печаль? Печаль столь абсолютную, что рядом с ней невольно ощущаешь свою ущербность — от неспособности испытать подобное. Уго с досадой ощутил свою ущербность. Все, черт возьми, взаимосвязано. Если тебе не о ком печалиться — то и о тебе никто не всплакнет, когда ты сдохнешь. Но нужны ли эти слезы мне, спросил себя Уго. Скорее нет, чем да. Глупо жить, всерьез надеясь оставить по себе какую-то память. Это уж как Бог определит. Не тщеславие, но интерес к жизни определяет поступки трезвомыслящего человека.

Холодным умом Уго понимал, что посмертная память — просто миф, который чаще всего еще и противоречит тому, что было на самом деле. После смерти ты нужен уже не людям, а Богу. Он станет тебя судить за земные дела, за то, насколько твоя жизнь приблизила тебя к тому высшему добру, достичь которое он предлагает каждому из нас. Но, глядя на окаменелого Мариуса, Уго не мог победить чувства умом. Ему вдруг жгуче захотелось, чтоб и на его могиле оказался кто-то безутешный.

Сильного человека отличает от слабого не отсутствие эмоций, а способность их одолевать без посторонней помощи. Слава Богу, это Уго умел. Прием в Гильдию астрологов потребовал от него в свое время просто зверской отрешенности. Магистры-испытатели, знаете ли, щепетильностью не страдают. Они пропускают чувства кандидатов через такую поведенческую мясорубку, после которой рациональное мыслительное зерно уже ничем не убьешь. Более года специально натаскивали Уго, чтобы он стал тем, кем стал. И спасибо магистрам за это! Теперь-то Уго в состоянии оборвать свое душевное нытье, высмеять себя и все-таки уснуть, привычно успев поразмыслить перед сном о метафизике. Уже совсем отдаваясь на волю Морфео, он подумал: если смысл жизни действительно состоит в том, чтобы ее посредством свое природное зло человек обратил в божественное абсолютное добро, то Расмус отошел на небеса, успев преодолеть в себе изрядную долю врожденного зла. Бедняга Расмус! Уго ему искренне симпатизировал и сожалел о его гибели. Но что поделаешь! В жизни всегда есть проигравшие. Может статься, что там, где оказался Расмус, все устроено куда более справедливо…

Проснувшись на рассвете, Уго увидел то, что и ожидал увидеть. Мариус в прежней позиции скорбно глядел на могильный камень. Лицо его посерело и осунулось. Воспаленные глаза не мигали. Уго встал, умылся в ручье и подошел к могиле.

— Дружище, нам пора, — без нажима сказал он.

Мариус не шевелился. Какого черта, подумал Уго. Мировой страдалец, понимаешь! Но он погасил раздражение. Эмоции — козни Черного Демона. Спокойствие — дар небес. Оно поможет найти верные слова. Но какие?

— Нас было двое братьев-близнецов, — начал Уго. — Его звали Мартин. Он был лучше, чем я — добрее, великодушнее, справедливее. Его любили все. Его нельзя было не любить. Росли мы без отца. Матери пришлось нелегко, и Мартин все время повторял, что мы должны заботиться о ней, защищать ее. Мать была очень красивой, хотя и самого простого роду. До сих пор помню ее густые светлые волосы и синие-синие глаза…

Уго помолчал. Он чувствовал себя странником-сказителем перед толпой деревенских простаков. Хороший былинник может зачаровать одной историей тысячи людей. Уго в монастыре Куртин учили этому искусству, да как-то оно не далось. А жаль! Сейчас бы пригодилось.