Проклятие Гийома Завоевателя - Виктор Васильевич Бушмин

– Граф Робер и его рыцари отбыли из лагеря короля Франции утром. Как стало потом известно, к ночи они скрытно подобрались к городу, стали наблюдать. Частей де Блуа было, действительно много, но они были или новобранцы, или вспомогательные части. Граф решил атаковать утром…

Гибель мессира Робера Иерусалимского, графа Фландрии под Мо. Шампань. 19 мая 1111 года.

– Отряд выстроился и спокойным ходом, словно это были части де Блуа, поехал по дороге, ведущей к воротам города. Если не ошибаюсь, к воротам Сен-Дени. Враги не сразу поняли, в чем дело. Только, когда рыцари графа вломились в город и стали поджигать строения, сея ужас и панику, гарнизон всполошился и попытался сопротивляться. Завязались уличные бои.

Во время боя, лошадь графа Робера Фландрского была опрокинута пиками. Граф упал, придавленный весом коня. Оруженосцы и рыцари поспешили ему на помощь и сумели отбить графа от противника. В это время и начались первые неприятности. Видимо, падая, граф опасно повредил спину. Когда его вытащили из-под убитого коня, граф Робер сказал, что не чует своих ног.

Оруженосцы и рыцари всполошились, но граф резко прикрикнул на них. Потом он приказал посадить себя в седло и привязать его ноги к крупу коня ремнями. Оруженосцы, попытались, было спорить, но, боясь гнева графа Робера, четко и быстро исполнили его приказ…

Годфруа и Сугерий переглянулись. Они понимали, на какой риск пошел граф Робер. Готье, тем временем, продолжал:

– Как назло, в это время графу Роберу доложили, что к городу подходит с востока отряд рыцарей. Граф, опасаясь окружения, велел отступать, предавая огню всё, что попадется его рыцарям под руку. Город запылал. Отряд графа вышел из города через восточные ворота, к которым, как раз, приближался враг. Рыцари вступили в бой. Противник, не ожидая активной атаки фламандцев, в панике бросился бежать. Было захвачено в плен сорок рыцарей, вассалов графа Тибо де Блуа…

Готье вдруг замолчал. Годфруа и Сугерий подняли головы на рассказчика и увидели, что по его щекам капают слезы. Рыцарь плакал. Он плакал от горя, от чувства потери и утраты, которую трудно восполнить. Он оплакивал смерть героя, ему было можно плакать, это были слезы рыцаря, горевавшего о потере великого воина.

– Как рассказывали очевидцы боя, граф Робер несся впереди своего отряда. Когда его копье сломалось, выбив из седла очередного блуасца, граф выхватил меч. Рыцари видели три больших белых пера графа, развевавшихся на его шлеме. Воодушевленные его храбростью, фламандцы опрокинули оставшихся рыцарей де Блуа и обратили их в позорное бегство. В пылу боя они не сразу нашли своего хозяина.

Конь графа Робера стоял, чуть сбоку от места общего боя. Когда к нему подъехали рыцари, чтобы радостно доложить о победе и захвате пленных, им показалось подозрительным то, как Его светлость граф сидел, как-то неестественно, в своем седле. Его голова держалась ровно, но руки бессильно свисали вдоль тела. Меч выпал из них и валялся рядом, под ногами коня, нервно переступавшего копытами по мокрой и густой траве.

Глаза графа Робера были широко раскрыты, но жизни в них не было. Слуги и рыцари бережно сняли графа с коня и положили его на траву. Дыхания не было слышно. Мессир Робер Иерусалимский, граф Фландрии, умер в бою, как и подобает настоящему рыцарю-паладину.

Граф Робер умер только тогда, когда понял, что его рыцарям уже ничего не угрожает. Граф руководил своими вассалами до последнего момента, только его крепкая и сильная воля не давала ему умереть раньше времени.

Тело графа Робера бережно положили на носилки, сделанные из боевых копий, и отвезли в лагерь к королю Людовику. Известие так поразило Его величество, что король долгое время не выходил из своего шатра, никого не принимал, отказывался от еды и сна. Король оплакивал смерть своего дяди и верного слуги и молился.

Тело графа Робера было отправлено с почетным эскортом домой, во Фландрию. Его сын, виконт Бодуэн, принес оммаж Его величеству за графство Фландрии, встал во главе фламандцев. Сейчас юный граф Бодуэн сражается с войсками де Блуа. Он мстит врагам короны за смерть своего отца, верного и храброго графа Робера Иерусалимского, графа Фландрского, героя крестового похода, носившего почетный титул «Сына Святого Георгия».

Готье де Шорни замолчал. Он окончил тяжелый рассказ о смерти графа. Сугерий и Годфруа молчали. Тишина в комнате разбавлялась только потрескиванием углей в камине. Блики огня бросали на троицу причудливые тени, делая картину еще трагичнее.

Сугерий встал. Он поправил волосы, чувствовалось, как он нервничает. Но, он собрался, произнес:

– Мессир Готье де Шорни. Мы скорбим вместе со всем рыцарством Франции. Горечь утраты не имеет слов. Граф Робер был, есть и останется в наших сердцах храбрейшим паладином. Прошу вас, примите это от нас, пусть это, хоть как-то, вознаградит вас за тяжесть рассказа и сопереживание горю и смерти, вырвавшей из наших рядов самого благороднейшего, из существовавших во Франции и Европе, рыцарей.

Сугерий протянул Готье де Шорни увесистый кошель с серебром. Готье пробовал, было, отказываться, но, посмотрев в глаза Сугерию, сдался и молча забрал кошель.

Сугерий позвонил в колокольчик, вызывая слуг:

– Отведите мессира рыцаря на отдых. Сделайте все, чтобы сеньор, как следует, отдохнул и выспался. Завтра утром, он уезжает в действующую армию.

Готье поклонился и вышел вместе со слугами.

Сугерий добавил:

– Мессир Готье! Прошу вас утром прибыть ко мне. Я дам вам письма для Его величества.

– Будет исполнено, монсеньор…

Годфруа и Сугерий остались вдвоем в комнате. Повисло долгое и напряженное молчание. Слов, которыми было можно начать, хотя бы, какой-нибудь, разговор, не находилось.

Наконец, Сугерий, измученный подобным напряженным молчанием, сказал:

– Годфруа. Давай, выпьем. Помянем душу раба Божьего, графа Робера. Царствие ему небесное.

Они молча налили вино и, не чокаясь кубками, выпили. Каждый в эту минуту вспоминал графа Робера таким, каким он больше всего запомнился каждому.

Сугерий вспоминал, пусть и немного строптивого, но управляемого и контролируемого вассала, всегда готового помочь своему королю и племяннику Людовику.

Годфруа де Леви вспоминал гордого, смелого и благородного сеньора-рыцаря, бывшего для него примером служения и храбрости. Безудержная отвага графа с юных пор врезалась в память Годфруа, еще, когда он был обычным конюшим принца, неопытным и юным подростком, смотревшим во все глаза на рыцарей. Граф Робер для Годфруа был, словно сошедшим из легенд о короле Артуре и его рыцарях Круглого Стола.

Такой же благородный паладин, которого, без всякого сомнения, не прочь был бы видеть в своих рядах сам