Грешница и кающаяся. Часть II - Георг Борн

Невольно возникал вопрос: как обо всем этом мог узнать Фукс? Приходилось допустить, что его известил Гирль, но при этом забывали, что ни в чем не повинный надзиратель вышел из тюрьмы раньше господина обер-инспектора, ничего не зная о его намерении уйти вслед за ним.

Гирль должен был оставаться под арестом до тех пор, пока Фукса не разыщут и не заключат снова в тюрьму.

Бедный Гирль с нетерпением, но с чистой совестью ожидал поимки преступника, бежавшего от эшафота и тем самым не только насмеявшегося над правосудием и традициями, но и осмелившегося застрелить любимца князя Монте-Веро, когда тот был в гостях у самого императора.

Как мы уже знаем, объединенные усилия полиции всей империи, направленные на поимку опасных преступников Фукса и Рыжего Эде, ни к чему не привели, хотя не только весь Париж, но и сам император с нетерпением ожидали других, более успешных результатов. И легко можно себе представить, как приходилось страдать бедному Гирлю, когда на него одного изливался гнев правительства, сознающего в данном случае свое полное бессилие.

Его почти ежедневно допрашивали, и каждый допрос кончался горчайшими упреками в предательстве и неисполнении служебного долга.

После тщетных попыток оправдаться и приступов бессильной ярости Гирль сделался равнодушным к своему положению подозреваемого. Он лишь повторял с упорством стоика, что невиновен, ничего не знает и сообщить по этому делу ничего нового не может. Бедняга и не мог ничего другого ответить, даже если бы его замучили до смерти. Но кто ему верил?

Кому могла бы прийти в голову мысль, что в побеге Фукса всецело виноват не несчастный надзиратель Гирль, а сам обер-инспектор тюрьмы Ла-Рокет, блестящий господин д'Эпервье!

Но не утративший своей важности обер-инспектор находился на воле, а бедный надзиратель сделался козлом отпущения. Как часто происходят на служебном поприще такие несправедливости!

Хотя господин д'Эпервье был человеком изрядно опошлившимся и не особенно разборчивым в средствах для достижения своих целей, однако и он чувствовал внутренний укор, угрызения совести по поводу судьбы своего несчастного подчиненного. Он не был еще настолько испорчен, чтобы совсем не иметь совести, скорее, он просто был легкомыслен. Давно известно, что люди легкомысленные в то же время весьма добродушны, одно с другим каким-то образом тесно связано…

Господину д'Эпервье было жаль безвинно страдавшего Гирля, но что он мог сделать для его спасения? Не жертвовать же ему собой, объявив истинного виновника?!. Это означало бы слишком многого требовать от его добродушия!

Господин д'Эпервье думал и колебался. Минуты воображаемого наслаждения в Ангулемском дворце приходилось искупать теперь угрызениями совести, донимавшими его много дней и недель. За один взгляд на прекрасную графиню Леону Понинскую он обрек себя на бессонные ночи, а бедного Гирля — на заточение в тюрьме.

Действительно, душевные муки подчас не легче телесных. В нем зрело решение дать делу другой поворот; при этом он не хотел сам совать голову в петлю, но и не собирался щадить истинного виновника всего случившегося.

При этом он отдавал себе отчет, что если скомпрометирует хитрого и влиятельного барона, то, без сомнения, и сам будет раздавлен — он ни минуты не сомневался в могуществе графини Понинской.

Что же оставалось делать?

Господин д'Эпервье пришел, наконец, к решению своеобразному и не лишенному риска — разыскивать Фукса и его товарища самому, без посторонней помощи, так как он достаточно хорошо знал законы преступного мира.

Не было никакого сомнения в том, что оба злодея находятся в Париже, потому что трудно придумать более безопасное место, чем лабиринт домов и улиц этого Содома. Однако господин д'Эпервье сильно сомневался, что преступников следует искать в трущобах и ночлежках.

Он знал Фукса как матерого, опытного хищника и потому не мог ожидать от него такой неосторожности, граничащей с безумием.

Едва ли тот имел доступ в добропорядочное семейство; скорее всего, нашел приют под покровом лицемерного благочестия в каком-нибудь монастыре.

Во всяком случае, размышлял обер-инспектор, Фукс наверняка встречается с бароном Шлеве — вот через кого проще всего разузнать местопребывание преступника!

Господин д'Эпервье чувствовал, что изнемогает под гнетом тайны, окружавшей побег Фукса и все, что ему предшествовало.

Но кому он мог и должен был довериться?

Никому! Под страхом разоблачения…

В этой критической обстановке ему приходилось полагаться только на самого себя.

Он охотно уступил бы этот труд другому. И с готовностью пожертвовал бы значительную сумму денег, только чтобы проследить, какие сношения поддерживает барон Шлеве с Фуксом. Но передоверить это было некому.

Оставалась только одна возможность с наименьшим риском узнать местопребывание бывшего ла-рокетского узника — принять на себя роль шпиона.

Он решился, наконец, и вечером отправился к особняку барона Шлеве.

Предприятие это, как он теперь видел, имело свои минусы: не только потому, что караулить на улице, пока барону вздумается выехать, было не очень приятно; гораздо худшим представлялось то, что слуга барона вскоре, по-видимому, заметил слежку, несмотря на все принятые д'Эпервье меры предосторожности.

Это стало очевидным уже из того, что слуга, перед тем как ехать куда-либо, вначале оглядывался по сторонам, да и сам Шлеве с еще большим вниманием устремлял взгляд на каждого, кто казался ему подозрительным.

Но господин д'Эпервье не так-то легко отступал от принятого плана.

Напротив особняка Шлеве находилась кофейня, в укромном уголке которой можно было с успехом продолжить наблюдение за домом.

В эту кофейню обер-инспектор приходил теперь каждый вечер, пил ликер и посматривал в окно.

Дважды он брал фиакр и преследовал барона, но экипаж последнего неизменно направлялся к Ангулемскому дворцу.

На третий вечер господин д'Эпервье решил перенести свой наблюдательный пост непосредственно во дворец. Там его терпение и выдержка должны были увенчаться успехом.

Он не пошел в кофейню, но прямо поехал в Булонский лес, до дворца добрался пешком и незаметно проник в парк.

С наступлением сумерек к парадному подъезду дворца начали подъезжать кареты, из них выходили знатные гости. Д'Эпервье под покровом темноты внимательно следил за происходящим из-за деревьев.

Уже было поздно, и он собирался покинуть свой пост, как вдруг к подъезду подкатил еще один экипаж.

— Быть может, это барон пожаловал? — пробормотал уставший ждать господин д'Эпервье и подался вперед, чтобы лучше видеть.— Клянусь всеми святыми, это его экипаж!