Механизм пространства - Андрей Валентинов

— Клянемся, что ради защиты великого вождя Председателя Мао, не задумываясь, отдадим последнюю каплю крови! Решительно доведем до конца культурную революцию!

— Курс «Трех красных знамен»!

— Да!

— Еще!

— Вы уверены?

— Да! Красные знамена! Стяги династии Хань! Я вижу их!

— Войны не нужно бояться. Будет война — значит, будут мертвые. Атомная бомба не страшнее большого меча. Если во время войны погибнет половина человечества — это не имеет значения. Не страшно, если останется и треть населения…

— Каждое поколение должно иметь свою войну!

— Наша задача — покорить земной шар. О том, как работать на Солнце, мы пока говорить не будем.

— Винтовка рождает власть!

— Хватит!

Эминент резко убрал руку.

Когда китаец наконец открыл глаза, по лицу его текли слезы. Чжоу Чжу не стыдился проявления чувств. Напротив, взгляд генерала сиял гордостью. Так грязному, измученному, вечно голодному каменотесу из Кёльна во сне является призрак величественного собора — не чертежи и расчеты, а воплощенная красота! — и каменотес просыпается, дрожа от неведомого ранее счастья.

— Я — ваш должник, — тихо сказал китаец. — Так говорите, холера?

— Не спешите, — ответил Эминент. — Я еще не решил.

Сцена пятая

Черный петух

1

— Отменно, господа, отменно! — ручищи мэтра Дюма грозно взметнулись. — Местами даже божественно. Доницетти велик! «Una furtiva lagrima-a-a, negli occhi suoi spunto-o-o!» Однако, либретто… Скрибб и обворованный им Обер неплохи. И этот итальяшка Романи очень старался. Но огоньку маловато. Да, именно о-гонь-ку! О-о-о! Дали бы мне либретто на пару часов! «Quelle festose giovani invidiar sembro. Che piu cercando io vo-o-o?»

Пин‑эр, для которой предназначалась тирада, дипломатично улыбнулась. Торвен ограничился кивком. Этого хватило — воодушевлен, мэтр вновь воздел длани к небу:

— Я напишу Доницетти! Сегодня же напишу. Следующую оперу мы сочиним вместе. Завтра я еду в Швейцарию, мы условимся о встрече…

Поздний вечер, открытые двери театра, разъезд карет. Улица Фавор залита желтым газовым огнем. Тьма ушла ввысь, в черное небо. Возбужденные парижане живо обсуждают свежую премьеру. Странное дело, но гере Торвен никак не мог попасть в такт с веселящимся Парижем. На душе скребли кошки. Даже музыка Гаэтано Доницетти — и вправду божественная — не улучшила настроения.

Он вдруг понял, что предпочел бы остаться в гостинице — наедине с Пин‑эр и заряженными пистолетами работы мастера Прела. Понять причину тревоги Зануда не мог. Вместе с эскападами шумного Дюма это вдвойне отравляло вечер.

Винить, впрочем, некого. Захотел — получил.

Началось все три дня назад, когда в гостиницу пришла очередная почта из Дании. Внимательно изучив послание академика Эрстеда, Зануда сделал нужные пометки, после чего с чувством выполненного долга перешел к письму дочери.

«Милый мой батюшка! — писала фрекен Маргарет Торвен. — Не нашли бы Вы свободную минутку, дабы встретиться с пребывающей в городе Париже госпожой Авророй Дюдеван, дабы выразить ей мое искреннее и живейшее восхищение ея романом, именуемым „Индиана“? Ежели такое неуместно, то перешлите мне, любезный батюшка, ея почтовый адрес, каковой в наших местах узнать не представляется возможным…»

Торвен почувствовал, как леденеют руки. Аврора Дюдеван! Его дочь читает Жорж Санд!

Святой Кнуд и Святая Агнесса!

Что ответить? Велеть сжечь «Индиану» в камине и кочергой перемешать пепел? Маргарет — девочка послушная, приказ исполнит. Но разве поможет? Запретный плод сладок, а книжка уже прочитана…

Добил его Ханс Христиан Андерсен. Поэт с головой закопался в театральные дела, строгая либретто с уверенностью хорошего столяра. А посему часть своих забот Длинный Нос с радостью перекладывал на «дядю Торбена». Список вопросов, которые следовало согласовать с Александром Дюма, занимал две страницы.

Великий Зануда в очередной раз констатировал, что жизнь сложна, а жить трудно. Выкроив свободную минуту, он написал мэтру Дюма. Автор зловещей «Нельской башни» ответил в тот же день, прислав два билета на премьеру. Миланский театр «Каннобиана» привез в Париж новую оперу Доницетти «Любовный напиток». Премьера ожидалась в знаменитой Комической Опере — той самой, что взяла себе гордый девиз: «Смехом бичуют нравы».

«Глубокоуважаемому мсье Торвену» предлагалось совместить приятное с полезным — насладиться музыкой, побичевать нравы, а заодно решить дела с андерсеновским либретто.

Забот у Торвена хватало и без «Любовного напитка». Какой уж тут Доницетти! Однако имелось обстоятельство, именовавшееся Пин‑эр. Девушка рвалась в бой. Объясняться с помощью жестов и свинцового карандаша она уже наловчилась, что позволило китаянке разработать собственную стратегию поиска возможных злодеев. Изучив предъявленные ему пиктограммы, Торвен пришел к выводу, что девушка собирается бродить по Парижу и «слушать ветер».

Представив, как сие может выглядеть, он содрогнулся — и понял, что Пин‑эр требуется найти дело. Для начала он предложил ей сменить цветастый халат на европейское платье. Выдумка оказалась удачной: китаянка два дня бродила по модным лавкам, потом вернулась в гостиницу и нарисовала затейливый иероглиф «бу».

Означал иероглиф, как вскоре выяснилось, категорический отказ.

Парижские моды произвели на Пин‑эр жуткое впечатление. Добила ее необходимость надевать корсет. Свинцовый карандаш во всех подробностях воспроизвел эту деталь женского туалета, рядом изобразив человеческий скелет — отчего‑то с веревкой на шейных позвонках.

Зануда принял строгий вид, внутренне ликуя. Озадачил девицу! Приказ был повторен, однако фрекен Пин‑эр дозволялось проявить инициативу. Корсет было разрешено игнорировать.

Итог оказался неожиданным. Девушка ушла на поиски, дав о себе весточку в виде посыльного, доставившего сверток с халатом. Сама Пин‑эр так и не вернулась. Вместо нее в гостиницу явился симпатичный молодой человек восточной наружности в безупречном черном фраке, цилиндре и сверкающих туфлях. Довершала наряд новенькая трость, весьма похожая на ту, что принадлежала самому Зануде.

Молодой человек отдал поклон — и подмигнул.

— М-да! — глубокомысленно заметил Торвен.

Подумав, он одобрил перевоплощение. В парижском Вавилоне китайцы — равно как прочие выходцы с Востока — встречались не так уж и редко. Еще один не станет привлекать лишнего внимания. Если, конечно, никого не зашибет.

Тут и подоспело письмо от Дюма. Визит в оперу позволял не только встретиться с драматургом, но и приобщить китаянку к достижениям европейской культуры. Дело благое, и Зануда дал приказ готовиться к походу. Фрекен Пин‑эр он велел отзываться на обращение «шевалье».

Оружия решили не брать.

— Вы до сих пор не были в Лувре? И в Версале?! О-о-о! Мадемуазель… Ах, простите! — шевалье Пеньер, это преступление перед Парижем. Если ваш строгий опекун разрешит, я готов предложить свои скромные услуги. Я покажу вам город! Нет, я открою вам мир, великий мир Парижа!

Пин‑эр внимала стоически, бросая в сторону «строгого опекуна» выразительные взгляды. Увы, помощь медлила. Фрак и цилиндр если и ввели кого в