Механизм пространства - Андрей Валентинов

остальное — наплевать.

Ловко он спровадил этих иностранцев! Теперь главное — сообщить, куда следует…

Военный инженер, представившийся как Николя Карно, посетил нефтеперегонный заводик в конце мая. Изучив производство, инженер заинтересовался не фотогеном, а отходами. Даже пробы с собой увез. А в июле к мсье Жоспену заявились два высокопоставленных чина из военного министерства. Строго предупредили: о визите инженера — никому ни слова. Если кто‑то чужой спросит об отходах — в особенности иностранец! — сообщать немедля.

Все ясно?

Мсье Жоспен заверил, что ему все ясно. И сейчас, как патриот, спешил исполнить гражданский долг. Закончив писать, он кликнул мальчишку, которого держал на посылках, назвал адрес в Париже и велел взять в конюшне гнедую Заразу. Наблюдая, как оседает пыль за гонцом, честный заводчик испытывал законное чувство гордости.

Никто не оспорил бы его вклад в дело безопасности Франции!

3

— Добрый день, мсье Торвен! Я знал, что найду вас здесь.

Зануда тихонько вздохнул. Вне сомнений, Галуа-младший нарочно караулил его возле «Крита». А ему так хотелось побыть одному, собраться с мыслями, восстановить душевное равновесие… Скоропалительный — в прямом смысле слова! — отъезд с завода оставил неприятный осадок. Казалось, перед Торвеном с треском захлопываются все двери, куда он пытается войти.

— Здравствуйте, Альфред, — чтобы изобразить улыбку, потребовалось усилие. — Есть новости? Мне, к сожалению, похвастаться нечем.

Прежде чем ответить, юноша заговорщицки огляделся. Бдительный папаша Бюжо, торча за стойкой, истолковал взгляд молодого человека по‑своему.

— Проголодались, мсье Галуа? Сегодня у меня дивное рагу с овощами…

— Несите! — энергично кивнул Альфред.

— Что пить будете?

— Сидр.

Кабатчик сгинул на кухне.

— Я сегодня еще одного видел! — горячо зашептал юноша, подсаживаясь к Торвену. — Полчаса вокруг дома Карно крутился. Делал вид, что прогуливается. Дождался, пока за ворота вышел садовник, переговорил с ним — и сразу прочь.

— Как он выглядел?

— На иностранца похож. Одет вроде вас: сюртук, цилиндр, тросточка… Франт, а морда противная. Ой, извините, мсье Торвен!

— Не извиняйтесь, Альфред, — усмехнулся Зануда. — У вас на редкость точный глаз. Лицо — в смысле, морду этого франта вы запомнили?

— Конечно! Вы кудесник, мсье Бюжо! Пахнет чудесно! Не найдется ли у вас листа картона? Нет, хлеб — отдельно, картон — отдельно…

Галуа умолк, с энтузиазмом отдавая должное рагу.

— А мне — газету, — добавил Торвен.

Пока молодой человек жадно ел, Зануда изучал принесенную кабатчиком «Шаривари» трехдневной давности. Первым делом в глаза бросилась карикатура — Тьер и Гизо, злорадно осклабясь, вели друг под друга минные подкопы. При внимательном рассмотрении обнаруживалось: политики изрыли всю Францию, и страна грозила взлететь на воздух. Иные деятели, схваченные острым пером художника, были Торвену незнакомы, и соль шуток он упустил.

Пятую страницу занимала статья «Холера в могиле».

«Удивительное происшествие случилось вчера в районе Старых Ферм, на кладбище Монпарнас. Если верить свидетельствам очевидцев, то в семь часов утра у ворот кладбища столпилась целая процессия, настойчиво требуя, чтобы им разрешили внести гроб с покойником. Сторож, разбужен в ранний час, долго бранился, требовал показать ему разрешение на захоронение — и в конце концов отказался растворить ворота перед катафалком.

— Свободных мест нет, — заявил сторож. — Все занято…»

— Вот, взгляните.

Оказалось, что Галуа успел не только расправиться с рагу, но и набросать углем портрет незнакомца, замеченного им у дома Карно. Получился злой шарж — бакенбарды торчком, нос похож на свиное рыло, изо рта торчат кривые зубы… Торвен мысленно раскрасил рисунок. Бакенбарды — рыжей хной. Зубы — желтой охрой. Морщины — оставим уголь. Память услужливо подсказала: пристань у Эльсинора, заброда с зонтиком и дуэльным пистолетом.

«Вы слишком добры, сэр!»

Шпион Эминента! Убийца старины Ольсена, едва ли не единственный живой, участвовавший в штурме Эльсинора! В темноте Торвен не разглядел стрелявшего, но в его личности не сомневался.

— За углом его ждали, мсье Торвен. Они вместе сели в экипаж.

— Кто ждал?!

— Сейчас…

Галуа вновь склонился над картонкой.

«…с улицы Сен-При, где, кстати, проживает и физик Николя Карно, без промедления съехал банкир Джеймс Ротшильд, глава „Rothsschild Freres“, перебравшись в частный дом за городом. Газетчикам, заинтересовавшимся причиной отъезда, банкир заявил с отменным хладнокровием:

— А вы что, любите холеру? Лично я — нет!..»

— Готово.

Высокий лоб с залысинами. Умные, внимательные глаза. И — резкий контраст с нижней частью лица: злой, хищной. Рот-шрам, упрямый подбородок… Торвен уже видел этот портрет! Не набросок углем — цветную гравюру. Впрочем, Галуа-младший уловил характер натуры лучше неизвестного художника. На гравюре, помнится, красовалась дарственная надпись:

«Моему любимому ученику! Запомните меня таким, дорогой Андерс…»

— Пририсуй ему орден.

— Где?

— На груди, слева.

От волнения Зануда не заметил, как перешел с юношей на «ты».

— Крест с короной? Вы знаете этого человека?

Не дождавшись ответа, Альфред продолжил рисовать. Когда он закончил, сомнений больше не осталось. Бледный, как мел, Торвен проклинал собственную рассеянность. Столкнуться с бароном фон Книгге в приемной Карно, что называется, нос к носу, и не узнать мертвеца! Сто раз, открывая рабочую папку, видеть копию — и ослепнуть при встрече с оригиналом…

— Это шпион, мсье Торвен?!

— Нет, — хрипло ответил Торбен Йене Торвен. — Это смерть.

И залпом выпил чужой сидр.

— Гони!

Грохот колес. Лязг подков о брусчатку.

Искры из-под копыт.

— Быстрей!

Кучер вжал голову в плечи. Кнут обжег спины храпящих лошадей. На повороте ландолет едва не опрокинулся. Каким‑то чудом пассажир удержался внутри открытого экипажа. Не иначе, зубами вцепился, бешеный.

— Поберегись!

— Barge![60] — орет дородная зеленщица.

Лают собаки, несясь вслед.

— Гони! Rassa do!

«Какого черта я согласился?! — недоумевает кучер. — Этому иностранцу место в Биссетре! Десять франков серебром… Жизнь дороже! Надо бы придержать коней… Проклятье! Неужто его безумие заразное?!»

— Поберегись!

Дома несутся безумным вихрем. Храпит кобыла, таращит налитый кровью глаз. Мелькает фонарный столб: еще локоть — и…

— Гони!

С диким мявом шарахается из-под копыт кошка. Подпрыгивая, катятся яблоки из опрокинутой корзины. Бранится торговка, грозя костлявым кулаком. Водоворот улиц, карусель площадей; распахнуты в крике рты…

— Приехали, мсье.

«Даже не поблагодарил. Сунул деньги — и прочь. Не надул: два серебряных пятифранковика. Не фальшивые? Вроде, нет. Едем отсюда, от греха подальше. Шажком — трюх-трюх…»

— Мсье Карно дома?

— Мсье Карно не принимает.

Морда — булыжником. Сюртук в плечах скоро треснет. Кулачищи — гири. Под верхней одеждой, за поясом, пистолет. Такие здесь привратники, значит.

— Это срочно!

— Мсье Карно не принимает.

— Это вопрос жизни и смерти!

— Мсье Карно не принимает.

— Он хотя бы дома?

— Дома. Но не принимает.

Торвен лихорадочно искал аргументы, способные убедить непреклонного стража, когда в доме хлопнула дверь. Сквозь решетку ограды было видно, как по