Голова - Генрих Манн

— Что? — с трудом выговорил Терра. — Значит, вы объяснились?

— Он мне во всем признался. По долгу совести, — говорит он. Но это мерзость, пытка! Я должна изо дня в день видеть его незаконнорожденную дочь. Он хочет замучить меня сожалением, почему у меня нет ребенка от тебя! Нет того дурака, который не умел бы мучить!

— Я приму это к сведению. — Терра весь ушел в себя от ее признаний. Вдруг он надумал: — Тебе ничего не стоит разочаровать его. Скажи ему, чья это дочь, которую он считает своей.

— Нет, ни за что! — она горько засмеялась. Да, конечно, у нее осталась одна отрада знать это про себя.

— Но я хочу, чтобы он умер, — неожиданно сказала она. Это прозвучало как самая обычная фраза. Терра пропустил ее слова мимо ушей.

— Он статс-секретарь и по всем данным ближайший кандидат на пост канцлера, если бы с твоим почтенным отцом что-нибудь случилось. Я сам, по совести, не посоветовал бы тебе сейчас требовать развода.

— Ты не слушаешь меня. Я убью его! Я решила убить его.

Автомобиль остановился перед домом, где жил Терра; но Терра не шевелился. Шофер подошел к дверце. Терра через стекло сделал ему знак ехать дальше. Они молчали, оба чувствовали, что там им не место. Перед ними лежал долгий путь, без света, без передышки. Никогда не будут они покоиться в объятиях друг друга, как любовники. Они обречены блуждать во мраке, терпеть вражду и ужас. Последнее их решение — любить — пошло прахом. Вместо ночи любви для них — ночь смерти для того!

В каком-то пустынном месте они вышли. Терра немного проводил Алису.

— Это не так просто, — прошептал он ей на ухо. — Допустим, тебя не коснутся самые тяжелые последствия преступления. Хорошо. Но сколько мучительного все равно осталось бы! Нет, если уж так должно быть, мой прямой долг взять это на себя, — закончил он вежливо, но твердо, и исчез.

Он знал, что она еще стоит на месте, однако не оглянулся. Лишь теперь преступление представилось ей со всей ясностью, когда не сама она должна была совершить его.

Теперь она испугалась.

Но наутро он спохватился: а вдруг она уже это сделала, вдруг поспешила из страха перед его вмешательством, действуя наперекор всем доводам разума? Убила, быть может, только чтобы избавиться от мыслей об убийстве?

Было слишком рано, чтобы навести справки. Час прошел во все возраставшем страхе, наконец он позвонил. Он придумывал всевозможные способы будто ненароком разузнать о здоровье Толлебена. Наконец решился и просто позвонил к самому Толлебену. Никто не ответил; но тут в дверь постучали, и вошел Толлебен.

— Сию минуту, — сказал Терра деловым тоном и, соединившись с квартирой Толлебена, не называя имен, обстоятельно расспросил о местопребывании того, кто сидел перед ним. В конце концов ему все-таки пришлось обратиться к гостю.

— У вас плохой вид, господин фон Толлебен, — сказал он, чтобы сразу поставить того в невыгодное положение. — Правда, мы обычно встречаемся по таким поводам, которые не позволяют хотя бы одному из нас проявлять жизнерадостность. Чем могу служить вам на сей раз?

— Другой манерой выражаться… Это просьба, — добавил он, видя, что Терра готов вспылить.

Толлебен никак не мог сжаться, его гигантский торс по привычке раскачивался в кресле от одного локотника к другому. Но лицо чуть что не просило прощения за такие пропорции тела. Кроме того, он казался утомленным. Если Толлебен и не был убит, то спать ему сегодня не довелось.

— С моей стороны это искренняя забота, — заявил Терра, понижая голос. — Ведь мы некоторым образом связаны друг с другом. Такова была воля судьбы, не наша…

Толлебен махнул рукой, показывая, что этот вопрос обсуждать поздно.

— Поэтому ваше самочувствие для меня не безразлично, — заключил Терра. — Разрешите дать вам совет: уезжайте на несколько недель из Берлина! — При этом он очень убедительно смотрел на собеседника. Не побледнел ли Толлебен? Впрочем, лицо у него вообще приблизилось по цвету к канцелярским бумагам. Кого напоминала его обвисшая книзу, а сверху отощавшая физиономия? Того надворного советника, к которому благоволил Ланна. Мечта Ланна начала осуществляться — Бисмарк уступал место заработавшемуся чиновнику. Только глаза, естественно, казались еще более выпученными на дряблом лице.

Но тут он даже покраснел.

— Вам нет надобности отсылать меня, — произнес он пискливым голосом. — Моя жена все равно делает что ей вздумается.

— Если вы подозреваете, — начал Терра, — что я хоть в малейшей степени затронул вашу честь…

— Я все равно не стал бы вызывать вас на дуэль. Я как-то вызвал вашего друга Мангольфа, с тех пор я знаю, как ваша братия относится к делу чести. В следующий раз мне пришлось бы расписаться в том, что я конокрад. — Голосок был пронзительнее, чем всегда, и во взгляде появилась жажда крови.

— Между нами ничто не изменилось, Толлебен, — прошипел Терра, нагнувшись вперед. — Вы были моим заклятым врагом, зверем из бездны с кровожадными глазами. Им вы и остались.

Чудовищная искренность, но Толлебен отверг ее.

— К этому я не склонен, — сказал он, выпрямляясь. — Я не склонен к излияниям.

После чего Терра отвернулся, и наступила пауза.

— У вас с моей женой какие-то очень уж современные отношения. — Толлебен начал бережно, чтобы не задеть чего-нибудь. — Но я тоже не отстал от века и могу верно судить о них, — закончил он решительно. Он произнес затверженный урок и перевел дух.

Терра думал, отвернувшись: «Раздавленный человек, а я издеваюсь над ним».

— Господин статс-секретарь! Не возьмете ли вы, ваше превосходительство, на себя труд припомнить, что я иногда совершенно не по заслугам пользуюсь влиянием у вашего тестя, нашего высокочтимого рейхсканцлера, и могу либо помочь, либо повредить вам. Но я веду честную игру и не делаю ни того, ни другого!

Терра внезапно поднял глаза и увидел, что Толлебен смотрит на него робко и тревожно.

— Мне осталась только роль просителя, — торопливо сказал озадаченный гость. — Отговорите мою жену выступать в цирке!

— Что? — спросил Терра.

— Выступать в цирке, — повторил Толлебен. Он растерялся. — Вот как! Я думал, вы знаете. Очевидно, она и вам не все говорит.

Терра поднялся.

— Этому мы должны воспрепятствовать, — решил он.

— То же считаю и я. Но что мы можем поделать, если она и вам говорит не все?

— Какая нелепость хотя бы ее поездка в Ниццу! — подхватил Терра.

— В нашем кругу не принято показывать высшую школу верховой езды даже под вуалью, — заметил Толлебен.

— Ее имя стоит на афише?

— Этого еще недоставало! — Мысль эта заставила вскочить и супруга. Супруг и возлюбленный стали кружить по комнате.

— Тяжкое испытание, — сказал супруг.

— Немыслимое, — подхватил возлюбленный.

— Я даю слово воспрепятствовать этому. — Терра остановился. — Но одновременно должен высказать вам свое порицание. Многое зависит от мужа.

— Стало быть, от нас обоих! — взвизгнул Толлебен.

Терра насторожился. Вот она, природа! Зверь сорвался с цепи; еще минута — и он вонзится когтями ему в плечи. Толлебен раскачивался на каблуках. Он боролся со своей вспышкой, так что побагровел и был близок к удару. Терра казалось, будто он пригибается, хотя на самом деле он стоял прямо.

— Наконец-то мы верно поняли друг друга, — сказал Терра.

— Нет! — воскликнул Толлебен. — Вы считаете, что я должен все стерпеть. Но я терплю не потому, что так угодно вам, сударь. Я терплю во славу высшей власти.

Терра решил было, что он пожаловался императору. Но Толлебен закончил:

— Лишь во славу божию я жертвую своей честью.

При этом щеки у него опали до самой шеи, а глаза поблекли.

Терра, в нос:

— Как вам нравится новый собор, ваше превосходительство? Я не пропускаю ни одной проповеди. — И так как противник молчал: — Тема последней была: если кто ударит тебя в левую щеку, подставь ему правую!

В ответ на это Толлебен ринулся вперед, Терра навстречу; но тут вовремя отворилась дверь. Появилась Алиса.

Она была мертвенно бледна. С одного взгляда ей все стало ясно. Она прислонилась всем телом к косяку двери и тяжело дышала, закрыв глаза.

— Слава богу, вовремя, — шепнула она.

Толлебен отступил на шаг. Что это значит? У Терра такой вид, словно его застигли при попытке к предумышленному убийству; и поведение жены тоже странное. «Значит, они злоумышляли против меня? — думал Толлебен. — Быть может, я обязан жизнью только своему самообладанию, его же корни в благочестии. Я принес в жертву свою мирскую честь, и в награду господь спас меня». Он стоял потрясенный, воздев глаза к небу, руки сами собой сложились, как для молитвы.

— Графиня, вы не будете выступать в цирке, — тем временем шепнул Терра Алисе.

— Что? — Она уже не опиралась о косяк. — Вот откуда все ваше бешенство! — Она попеременно оглядывала обоих: Толлебена, который покраснел, осознав неуместность своей позы, и Терра, который корчил гримасы и ловил воздух раскрытым ртом. Она расхохоталась.