Мемориал августа 1991 - Андрей Александрович Прокофьев

белом унитазе, любил пердеть при любом удобном случае, совершенно не стесняясь окружающих его людей, будь то его родственники (своих детей у него не было, была жена Матрена, да и та, ушла в монастырь, то ли от жадности супруга, то ли от постоянного пердежа, которого Иван Васильевич не жалел ни для кого), или его наемные батраки. Которых, к данному времени, в его фермерском хозяйстве было не менее двух сотен человек.

– Что снова мощи священные увидал в каменном колодце. Помню я тебя дурака, как ты чуть не сгинул в херовой шахте. Косточки мучеников хотел достать – противно засмеялся Иван Васильевич.

– Ты не смейся Ваньша, пути господни неисповедимы. То, что костей там не было, еще не говорит, что супостаты не там расстреляли праведников из Новопреображенского монастыря – разозлился Ироним Евстратиевич.

На его лице, сморщенном от прожитых лет, имелась абсолютно козлиная бородка. Усы он тщательно сбривал, а маленькие тонкие пальцы украшал перстнями из золота. Еще имелся, как нетрудно догадаться, крест – изящно выполненной работы, который сейчас был спрятан под рубашку темного покроя, так как Ироним Евстратиевич больше не имел возможности носить служебное одеяние, виной тому был батюшка Питирим, а если точнее, то темные махинации самого Иронима, за которые он и был, извергнут из благоденствия, но потеряв сан, слава богу, не изменил своих убеждений.

– Ты все не веришь старый греховодник. Что же тогда ты испугался, когда сеньор Толстозадов приходил. После из церкви, выгнать тебя не могли, я даже думал; денег дашь на благое дело хоть с полмиллиона. Только хер от тебя дождешься – довольно эмоционально, высказался Ироним Евстратиевич.

Хотя на самом деле звали его Федя. Мамка называла Федькой, а Иронимом он стал опосля, но случилось так, что Федя исчез, а вот непонятный для многих Ироним прочно закрепился в сознании граждан, на радость бывшего Федьки.

– Пельмени ешь, сколько хочешь. Водку пей – не жалко. Девок с райцентра, если хочешь, привезу тебе в баньку, – а на церкву вашу не дам. Чтобы голытьба, за мои кровные, там успокоение получала – спокойно, обстоятельно ответил Иван Васильевич, после чего испугав Иронима Евстратиевича показал ему фигу из грязных пальцев, произнеся.

– Вот!!!

– Тьфу ты!!! Смотреть на тебя противно, что ты перед сеньором Толстозадовым хвостом крутил. Узнал, какая персона тебе нечестивцу честь оказала, а? – не унимался Ироним Евстратиевич.

– Ты Евстратиевич, вероятно думаешь, что пресвятая богородица Толстозадова сюда отправила или как? – не сдавался и Иван Васильевич.

– Может и не богородица, то мне знать неведомо. Только такие вещи без помощи и участия силы божественной не случаются. Так что задумайся на досуге – пафосно произнес Ироним Евстратиевич, закатив глаза и приняв ангельский вид.

– Так-то оно и божеское дело, дурак ты, за это и прогнал тебя Питирим – парировал Иван Васильевич, проглотив два больших пельменя и тут же опрокинув в себя полстакана водки.

– Ты это чего? На что намекаешь? Немедленно покайся!!! Власть наша, от бога идет. Божий промысел в ней веками заложен. Что говоришь, совсем из ума выжил, как я погляжу. Не успеешь оглянуться, как на Васю Зерножраева походить будешь!!! – испугался Ироним Евстратиевич и начал судорожно крестить воздух перед Иваном Васильевичем.

– Да прекрати ты, мать твою. Ладно, пошутил я. Нам с тобой грехов все одно не искупить, так что успокойся, все отвыкнуть не можешь, и Зерножраева мне не тычь – выжил из ума несчастный, обделается, все потеряет, а у него земли более моего будет.

– Да ты и не пробовал исповедоваться – утихомирил пыл Ироним Евстратиевич.

– Евстратиевич ты, я посмотрю самый что ни на есть дурак. Я перед тобою, считай, каждый божий день исповедаюсь, и с пельменями, и с курой жаренной, и с водкой, и с коньячком. Что тебе еще надо. Отпускай мне грехи, если силы имеешь, а нет, то и не вякай – с долей заметного возмущения произнес Иван Васильевич.

– То дело божественное, в церковь нужно и никак иначе – отрезал Ироним Евстратиевич, затем выдохнув для принятия водочки, добавил – Ты от чего в церкви язык в жопе держишь, то-то и оно, бог тебе не дружок Ироним – победным тоном закончил Ироним Евстратиевич.

–Ты откуда знаешь? Тебя в церкву батюшку Адриан все одно не пускает – не велено, а у меня тебе, чем не церква. Посмотри на иконы, вон в том углу и в молельне тоже бывал – насупился Иван Васильевич.

– Ты только Ваньша в молельне своей не бываешь.

– Тетка моя Ефросинья, да и сеструха Лариска – это их вотчина, что я еще туда лезть буду, каждый раз – угрюмо признался в грехе Иван Васильевич.

Ироним Евстратиевич многозначительно промолчал, осмотрелся по сторонам.

В большой гостиной имелась шикарная мебель. На полу дорогие ковры. Красивые шторы, современным манером отделанные потолки, при всем этом, было чисто, что не сочеталось с образом Ивана Васильевича. Но Ироним Евстратиевич хорошо знал, что здесь все вылизывает прислуга в количестве двух бабенок средних лет. Под руководством все той же Ефросиньи, которая к тому же делает и богоугодное дело, отгоняя охочего до бабьих прелестей племянника, на свое место. Хотя он сейчас свободен, но все равно, если нравится какая, то женись, а не пакости, не мальчишка давно.

– Так что ты говорил насчет своего очередного пророческого сна? – спросил Иван Васильевич, доев пельмени, смачно отрыгнув, но слава всевышнему, обошелся без трубного звука из нижней части туловища.

– Сон мне был странный, как наяву. Долго думал я и сейчас, еще к выводу окончательному не пришел. Снилось мне, что появился в нашем селе посланник самого сатаны. Понимаю я, что здесь он, а зачем не знаю. Ходит он, как у себя дома. Люди его за своего принимают, мнение хорошее о нем имеют. Он ведь это делать умеет, просто для него сие. На вид из себя пожилой, степенный, культурный. Говорит немного, но все по делу, обстоятельно. Я его вижу в настоящем виде, а граждане наши – нет. Он стоит, а за его спиной трубы огромной высоты из них дым черный валит. Гудит бесовая труба, что уши закладывает. Все быстро движется, грохочет. Металл, раскаленный по каналам льется и копоть жуткая. Адское пристанище за спиной его, и лицо его при этом другим становится – довольное, жесткое. Смеется он над нами всеми, забавно ему на нас людей божьих смотреть, когда за его плечами сама адская обитель грохочет. Еще люди там, много людей – все анчихристовы слуги. Бегают туда-сюда, кричат голосами мерзкими…

…Проснулся я, молился больше часа. Затем к тебе решил сходить, посоветоваться – закончил рассказ Ироним Евстратиевич.

– Чудно дело, ей богу. Я