Реформатор - Юрий Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Пытать бывшего мертвым, — усмехнулся отец, — все равно что вставлять штепсель в электрическую молнию, ссать на солнечный зайчик. Я не смогу составить рапорт, потому что того меня, который познал смерть, не существует. Он навсегда остался там, в стране итогового пребывания, пункте конечного назначения».
«Но кто тогда здесь, сейчас, с нами? — поинтересовался Предтечик. — Дух? Призрак? Зомби?»
«Всего лишь тот, о ком вы хотите думать, что он познал тайну смерти», — ответил отец.
«Я думал, ты вернешься апостолом новой религии, пророком, — вздохнул Предтечик, — а я буду при тебе добрым кесарем, не таким, как Тиберий при Христе. Значит, ты не возвестишь нам новую истину?»
«Мир не стоит новой истины», — ответил, глядя куда-то в сторону, отец.
«А что тогда стоит новый истины?» — спросил Предтечик.
«Ничто, — ответил отец. — новой истины стоит только старая истина, потому что, видит Бог, она… дороже».
«Теперь я понимаю, почему Понтий Пилат приказал наказать Христа плетью, — вздохнул Предтечик. — Видишь ли, дело в том, что я, как некогда и Пилат, знаю эту истину. Она не только в том, что всякая власть от Бога, но и в том, что нет в мире вечной власти. Суть ненаписанного тобой рапорта заключается в том, что грядет переустройство мира. Но ты не можешь пламенно его приветствовать, потому что сомневаешься, окажется ли новый мир лучше прежнего? Тем не менее, ты избран. Ты — апостол нового мира, но… как бы сразу апостол-диссидент. Дело в том, что ты дошел до истины, но не остался в ней и с ней, как, к примеру, апостолы Христа, а… вернулся обратно. Ты не хочешь возвестить миру новую истину, потому что не видишь в ней красоты и смысла. Но, может быть, дело не в истине, а в тебе?»
«Не я решаю, какой быть истине, — возразил отец. — Но я пока еще решаю, как лично мне к ней относиться — нести в мир, или прежде понять самому. Мой камень веры — свободный выбор, полет сознания, мир и покой для малых сих. На том, вослед Лютеру, стою и не могу иначе».
«Это-то меня и пугает, — ответил Предтечик. — Каково же вино истины, если его вливают в такие… случайные, изношенные, а главное, сопротивляющиеся ему сосуды?»
«Я составил рапорт, — достал из кармана вчетверо сложенный листок отец, — рапорт о своей отставке».
«Вот еще, — не читая, рвзорвал президент, — кто же будет наблюдать за макетом?»
«Мне кажется, — вздохнул отец, — вы, господин президент, не вполне понимаете, что происходит».
«Да что, что? — воскликнул президент. — В стране тихо. В Минобороны, МВД, ФСБ мои люди. Все под контролем. Коммунисты сидят тише воды, ниже травы. Дума только и ждет от меня какого-нибудь закона, чтобы немедленно его одобрить. Цены на нефть и газ стабильны. Долги по зарплате минимальны. В каждую сельскую школу мы еще до начала учебного года отправили по три компьютера. Я только что подписал указ о перечислении денег на реставрацию Соловецкого монастыря. Рейтинг мой достал небес. Что происходит?»
«Я не знаю, как это назвать, — сказал отец. — Знаю только, что вам в России не править».
«Ты сошел с ума, старик! — воскликнул Предтечик. — На макете все спокойно!»
«Макет, — с невыразимой горечью ответил отец, — сейчас существует внутри иного времени».
«Какого-такого иного времени?» — быстро спросил президент.
«Какое я притащил… оттуда… как… собака репей на хвосте, — сказал отец. — Я бы назвал его… нетерпением. У этого времени свой ритм, а главное… свой циферблат».
«Ну и что там, на этом циферблате?», — снисходительно поинтересовался Предтечик.
«На этом циферблате тебя нет, — сурово ответил отец. — Тебе лучше не тратить время на обсуждение в общем-то уже не нужных тебе вещей, а… уносить ноги. Тебя не будут искать. Да, — спохватился отец, — если хочешь спокойно жить, когда покинешь Россию, сними все деньги со счетов, купи золото, пока его свободно продают, зарой ночью в саду на своей вилле и вытаскивай по мере надобности. Грядут недобрые, — вздохнул, — ох, недобрые для всех нас времена».
«Никак не могу понять, — медленно проговорил президент, которого Савва называл Предтечиком, — ты шутишь, издеваешься надо мной, или… сошел с ума? — в недоумении подошел к окну. Предельно тихо было, как во внутреннем дворе Фонда “Русский глобус”, где едва шевелил ветвями двухсотлетний вяз, так и за каменной, огораживающей фонд стеной. Только осенние листья медленно летали туда-сюда, как золотые (какие посоветовал покупать президенту отец) монеты в открытом космосе. Президент схватил со стеклянного журнального столика пульт, включил стоящий в холле телевизор. По одному каналу показывали бразильский сериал. Рикардо объявлял Хуане, что некий (в данный момент отсутствующий на экране) Мигель — это ее брат, украденный прямо из колыбели цыганами ровно двадцать пять лет назад. По другому — игру “Миллиард в кармане”. Дядя, ответивший на вопрос, сколько зубов у жирафа, выпучив глаза, тряс в воздухе полученной за это кофемолкой. По третьему (общенациональному, эротическому, круглосуточному) передавали прогноз погоды. Присевшая с зонтиком в руках обнаженная девица писала, выставив из-под зонтика круглую белую попку, на карту (макет?) России, точнее, на европейскую ее часть. Из чего следовало, что на европейской части России ожидаются дожди, дожди, дожди… — Все нормально, — пожал плечами президент. — Где “Лебединое озеро”? Это, конечно, тоже озеро, — с улыбкой посмотрел на игриво машущую ручкой девицу, — но не лебединое. Почему меня нет на циферблате?» — спросил, окончательно успокоившись, у отца, переведя тем самым разговор в чисто умозрительную, и, следовательно, позволяющую фантазировать плоскость.
«Потому что, — тихо ответил отец, — ты… никто».
«Ну вот, — почти весело рассмеялся президент, — ты начал говоришь, как какой-то алкаш. Спроси еще, уважаю ли я тебя? Да ты просто дурак, старая пьянь, шпана! Знаешь, я передумал насчет твоего рапорта. Почему это я никто? Меня избрал народ!»
«Ты хороший, умный парень, — сказал отец, — лично у меня к тебе нет никаких претензий, более того, я тебе искренне сочувствую и делаю все от меня зависящее, чтобы ты остался в живых. Но для России на данном этапе ее истории ты… ноль, никто и ничто. Сейчас ты не просто не нужен России, но даже и вреден».
«А как же, “кто был никем, тот станет всем”? — спросил президент. — Россия больше не играет в эти игры?»
«Не с тобой, — вздохнул отец, — тебя лишили пропуска в казино “Россия”».
«Кто лишил? Неужели… ты?» — смеясь, воскликнул президент.
Отец посмотрел вниз — в фонтан с мозаикой, где плавали золотые и краснознаменные рыбки. По осени, вскормленные малиновыми закатными червями, они становились яркими, как вечернее пламя. Одна рыбка плавала быстрее других, то и дело выставляя из воды пламенеющую головку. Определенно, она хотела выполнить чье-то желание.
Вот только чье?
Никиту изумила внезапная строгость, как волна накатившая на лица античных мозаичных игроков. Неужели это они, подумал Никита, лишили президента пропуска в казино «Россия»?
«Как бы там ни было, благодарю за предупреждение, — обиженно поджал узкие губы Предтечик. — Я разберусь в ситуации и приму решение. Но, боюсь, каким бы оно ни было, оно будет не в твою пользу, старик. Ты меня разочаровал. Хоть я, по-твоему, и никто, позволь мне поделиться с тобой истиной, про которую я совершенно точно знаю, что это истина. В основе любых изменений в государстве и обществе, перехода власти из одних рук в другие, выбора той или иной модели развития, великой или малой революции лежит не истина, не божественное откровение, не религиозный экстаз, а… заурядное человеческое предательство. Понимаю, грешно так говорить, но даже те, кто сопровождал Христа в его странствиях по Иудее, еще до того, как предали его, предали все то, чему прежде служили, что прежде чтили. Тот же Павел — бывший Савл — предал свою налоговую службу, то есть совершил должностное преступление, какое серьезный и ответственный человек совершать не должен. Получается, — усмехнулся президент, — что все дело в цене, которую предлагают. Каждому человеку можно предложить цену, перед которой тот не сможет устоять, сделать предложение, от которого тот не сможет отказаться. Вся разница в том, что для одного это — Царство Божие, для другого — тридцать земных серебреников. Вот почему из всего, что ты мне тут наплел, я делаю единственный вывод: ты предал меня! Скажу больше, ты предал меня не по своей воле, а потому что так повелел, — заговорил, как библейский пророк, президент — твой сын Савва! Что он тебе пообещал, старик? — взгляд президента, подобно раскрывшемуся свинцовому парашюту, накрыл, потащил вниз заодно и Никиту, склонившегося над мозаикой. — Если хоть что-нибудь из того, что ты сказал подтвердится, — повернулся к отцу президент, — я выжгу проклятое ваше семя!»
