Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? - Татьяна Нефедова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
The second chapter is devoted to specific examples of how “ordinary people” in Russia’s regions carry out farming on heir plots. The aim of the chapter, using both word pictures and photographs, is to demonstrate the rich variety of people’s farming (personal subsidiary farming) in different rural districts in regions with different physical-geographic conditions: the South (using the example of Stavropol krai and the Volga provinces), the North (1n the Pre-Urals and Archangel oblast), the suburbs and in Russia’s glubinka. The last section of the chapter describes places that, it turns out, can be found “anywhere” in Russia but not “everywhere”. These are special places where people’s farming has assumed a commercial and specialised character that place it on a par with other clusters of entrepreneurial activity in post-Soviet Russia.
The third chapter is devoted to the identification of the universal factors underpinning people’s farming. Principal among these is resources the following: social-demographic; land; capital, which takes the form of inputs from the large-farm sector; natural and non-agricultural-resources. In the chapter the authors discuss the importance of human capital to small-scale farming, how much land is used and how small is the demand for expanding land resources, the inter-dependence of small and large-scale farming and the practice of natural resource harvesting in Russia’s forests. The chapter concludes with a systematic analysis of the geography of the natural resource base of people’s farming, the limits imposed upon it by population and resources, and the influence on it of the current state of large farming.
The fourth chapter is more overtly geographical. Using maps, diagrams and tables, the authors show the variation by administrative region in the number of livestock kept on people’s farms, production of dairy products, meat, vegetables and potatoes. One section is devoted to the degree of commercialisation of production and it links to the market. The principal geographic factors determining the patterns observed are distance to the cities and physical geography. The chapter concludes with the discussion of the influence of ethnicity on the geography of people’s farms. Examples of ethnically specific people’s farms are described in Stavropol krai, the Volga provinces and the Pre-Urals, including in places where there is nascent ethnic conflict. The role of socio-demographic and economic factors in worsening ethnic relations latter cases is analysed.
The fifth chapter shifts to a discussion of private farming in general in post-Soviet Russia. The list of private farms includes both formal and informal forms, such as private “peasant” farms created under land reforms, “ga-sterbeiter-gangs” which rent land for vegetable production from large enterprises in the southern and eastern regions of European Russia, people’s farms producing for themselves or for the market, and, last but not least, urban dwellers allotments attached to their dachas or next to rural houses they have inherited from rural relatives or bought and in orchard and garden cooperatives. In the chapter the market involvement of these different land users is compared and a typology developed based on their degree of commercialisation. The latter produces a much finer division of Russia’s private food producers than is captured in the official categorizations. The final section of the chapter discusses the types of conflict that can arise at the present time over land used for people’s farming by referring to two places where this is already a major problem – the south of European Russia and in the environs of Moscow city.
Finally chapter six discusses socio-economic change in rural Russia.
It includes a detailed discussion of what motivates rural small producers and their current problems. It argues that people’s farms have occupied the niche reserved in land reforms for private family farms of the “western” type and discusses the reasons for this. The economic, bureaucratic and socio-psycho-logical barriers to the development of capitalist farms in Russia are discussed. Sections of the chapter also discuss the specifics of the informal economy and the process of self-organisation in Russian farming and its relationship at different scales. Cross-cultural comparisons are made with the countries of East-Central Europe and China. The chapter concludes with a speculative discussion of the possible direction of development of small-scale private farming in Russia and the policy implications.
The two Conclusions are written by the two authors separately. Judith Pallot, although very familiar with Russia having visited and studied the country for many years, nevertheless, articulates an outsider’s view of rural Russia. For Tatyana Nefedova, as a Moscow dweller, village is also a “different” world but hers is more of the insider’s view informed by twenty years of systematic study of rural Russia.
The book is aimed at readers who are interested in the problems of rural Russia and agriculture but it should be of interest to t wider audience of people interested in the social geographical, demographic and ethnic problems of contemporary Russia.
Примечания
1
При советской власти мы бесплатно, но вручную переписывали тома убогой статистики. Большая часть информации была засекречена не столько из соображений безопасности, сколько для того, чтобы скрыть от своего же населения провалы в экономике. Теперь в Москве и в регионах издается множество сборников, информацию можно получить в электронном виде, но… она стала очень дорогой. Или снова недоступной – уже в силу «коммерческой тайны».
2
Схема отбора следующая: сначала отбираются 25 % административных районов в каждом регионе. Затем – 15 % сельских округов в каждом районе и 10 % населенных пунктов в каждом округе. Наконец выбираются и хозяйства исходя из общего объема выборки. Понятно, что многое здесь зависит от исполнителей этой схемы на местах.
3
В этом плане участие иностранных коллег при опросах населения оказывалось очень выигрышным. Ученые, а особенно иностранные, говорящие с акцентом, не могут быть закамуфлированными чиновниками, которых люди боятся. Поэтому население относилось к нам весьма благосклонно и охотно рассказывало про свою жизнь и хозяйство.
4
В этих регионах российским автором настоящей книги помимо хозяйств населения подробно исследовались крупные предприятия и новейшие процессы в коллективном секторе, фермерском движении, взаимоотношения разных укладов и изменения в землепользовании в рамках собственных и совместных с Г.В. Иоффе, Д.И. Люри и другими проектов (см.: Нефедова 2003б; Иоффе, Нефедова 2001; Иоффе, Нефедова 2003).
5
В этом пункте видны отзвуки советского тоталитарного мышления. Для западного человека такой постановки вопроса вообще не может быть. Все виды деятельности, если они не криминальны, равноправны.
6
Особые отношения с населением у представителей крупнейшего агробизнеса – агрохолдингов, которые активно скупают агропредприятия. Им нужна надежная и качественная сырьевая база, и они инвестируют в сельское хозяйство, приобретая перспективные предприятия или привязывая их к себе как партнеров. В случае приобретения холдингом того или иного колхоза местные жители, как правило, теряют права на свои земельные доли, получая взамен акции предприятия. Земли многих совхозов, в том числе семеноводческих, хозяйств по разведению ценных пород скота, тепличных хозяйств и т. п., также не подлежали разделу на земельные доли и имеют обычных наемных работников.
7
Кроме собственного труда и государственного обеспечения, наше население, особенно в сельской местности, практически не имеет иных доходов. Собственные сбережения, по данным переписи, после всех пертурбаций 1990-х годов имеет лишь 0,2 % сельского и 0,3 % городского населения (на наш взгляд, эти цифры все-таки занижены). Столь же малая доля населения (0,3 %) указала, что получает доход от сдачи своего имущества в наем.
8
Более того, есть множество случаев так называемого «недружественного поглощения» прибыльных агропредприятий, которые искусственно банкротят с целью завладения их имуществом. А земельные паи, принадлежащие работникам, либо скупаются, либо арендуются новыми владельцами (людям все равно некуда деваться).
9
Повышенный объем животноводческой продукции в предуральском Горнозаводском районе связан не столько с масштабами производства, сколько с малой численностью сельского населения, так как большая часть негородского населения живет в поселках городского типа.
10
Из-за неподготовленности муниципальной реформы сроки ее реализации растягиваются до 2009 года.
11
Однако связано это не только с зональными различиями «север – юг», как указывает автор. В основе этого и несопоставимые масштабы городов, и совсем иной социальный состав населения. Кроме того, Всеволжский район, как и другие, прилегающие к Петербургу, уникален для России даже среди пригородов. Это район с огромным накопленным агропромышленным потенциалом, даже в 1990-х годах получавший дотации, превышавшие помощь другим районам той же Ленинградской области в сотни раз (Ваш Выбор 1996).
12
В данном случае пригородными считались Рязанский, Саратовский и Энгельский районы.
13
Из расчета, что на корм скоту используется 50 % картофеля, 30 % овощей и 25 % молока (Индивидуальный сектор 1999).
14
Потребление городских и сельских жителей рассчитывалось согласно данным статистики (Основные социально-экономические показатели 2002).
15
Официально жители многих сел юга Пермской области относятся к башкирам, поскольку значительная часть из них входила прежде в Уфимскую губернию. Но сами себя люди считают татарами, и язык у них – татарский.
16
Этнические фобии – вообще особый вопрос. По данным социологов, в последнее время они быстро нарастают в коллективном сознании «титульной нации» России. Все популярнее идея «России для русских». В начале 2000-х годов только 20 % опрошенных не видели в нерусских, живущих в России, угрозу ее безопасности. В отличие от коллективного сознания, на личностно-бытовом уровне эти страхи куда слабее: почти 60 % русских (и 74 % представителей меньшинств) не испытывают на себе враждебности со стороны других народов России (Паин 2004: 45).
17
Напомним, что их выслали в 1944 году из Грузии в Узбекистан, Казахстан и Киргизию. Реабилитированные, но не получившие (как и корейцы, крымские татары, немцы) права на возвращение в родные края, они постепенно стали переселяться в Россию по приглашению региональных властей, восполняя дефицит рабочих рук в сельской местности (на Северном Кавказе их часто занимали в табаководстве). После ферганских погромов 1990 года 26 регионов РСФСР приняли 90 тыс. человек, около трети всех турок-месхетинцев (Большие тяготы 1998). Но этим изгоям не рады нигде, а особенно в южных казачьих краях России: их не прописывают, отказывают в праве на образование, медицинскую помощь и т. п.
18
Закон Московской области от 27 октября 1995 года обязывал фермерское хозяйство при своей ликвидации дарить (!) свою землю районной администрации. Этот дикий на первый взгляд закон был связан с небеспочвенным опасением, что люди будут брать землю лишь для того, чтобы правдами или неправдами продать ее – ведь спрос на участки в Подмосковье огромен, особенно в ближайших пригородах.
