Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

— Папа, это уже не смешно! Когда тебя не будет, все это старье выкинут на свалку!

Мне хотелось научить отца не привязываться к вещам, но вместо этого он сел на стул и горько зарыдал, закрыв лицо руками.

— Папа, прости меня, сказал не подумав! — просил я прощения, плача вместе с отцом.

Он долго не мог успокоиться, но, в конце концов, мы примирились. На прощанье я попросил отца беречь себя и пообещал, что буду на связи, еще раз попросив прощения. Каждый раз расставание со старичком было очень болезненным:

— Папа, на Афоне, рядом с нами есть телефон-автомат. Буду стараться звонить тебе время от времени. Когда понадобится что-нибудь, я всегда приеду. Послушницы тоже тебе помогут. Если что, врачи рядом, через дорогу! И прости меня за все…

— Ох, сын, в больницу ни за что не пойду! Навидался я врачей… Бог лечит, а врач калечит, так-то! Уж лучше потерплю, чем с ними связываться… А тебя Бог простит!

В Москве мы вместе с отцом Агафодором проведали наших подвижниц из Абхазии, принятых на Московское подворье игуменьей Фотинией. Радостные сестры, постриженные в инокини, окружили нас:

— Идемте с нами, батюшки. Матушка игуменья благословила накормить вас!

За трапезой мы услышали все новости подворья. У инокини Никифоры начались скорби: монахиня, которую она избрала себе старицей, подружилась с новопоступившей молоденькой послушницей. Из-за этих переживаний жизнь у инокини на подворье пошла вкривь и вкось.

— Сестра Никифора, прошу тебя, ходи на исповедь к отцу Кириллу! Ведь это же искушение. Старец рядом, а ты себе дружбу ищешь среди сестер!

— Ах, батюшка, привязалась я к ней, вот и мучаюсь… Буду стараться!

У инокини Раисы дела пошли в гору: ее назначили старшей по кухне и она ревностно исполняла свое послушание, хотя сама очень желала попасть в скит. Инокиня София во время этой беседы сидела очень серьезная.

— А что нового у тебя, сестра? Не унываешь? — спросил я.

Лица всех присутствующих повернулись к ней.

— Батюшка, а я теперь пасу коров! Сверху осенний дождик поливает, а снизу мокрая трава по колено подрясник мочит… Так по грязи весь день и хожу. А хотела в бухгалтерии трудиться. Матушка перед постригом говорит: «Вот, послушница София прежде в университете преподавала, пусть теперь коров уму-разуму учит!» Понимаю, это она не со зла, а для моего смирения. Матушка меня любит, слава Богу за все! Даже мой папа рад: «Учись, говорит, доченька, всему что скажут! Сам не стал монахом, зато дочь — монахиня…». Он мне всегда говорил: «Без трудностей человек не родится!» Чего унывать? Отец Кирилл всегда душу и укрепит, и поддержит. Вы же нам сказали всегда к батюшке обращаться, когда тяжело…

— Молодец, матушка! Значит, все хорошо?

— Нет, не все хорошо, батюшка! Я долго терпела, а теперь все скажу! — в голосе ее зазвучало волнение. — Одна скорбь все же имеется… Летом сенокос у нас был. Так прислали нам в помощь молодых солдат. Я чуть со стыда не сгорела! Кто всеми этими искушениями занимается? Специально, что ли?

Мне пришлось развести руками…

Архимандрит Пимен, узнав, что мы с иеромонахом в Москве, позвонил мне.

— Отец, хочется тебя увидеть. Я как раз улетаю со Святейшим в Минск. Приезжай в Шереметьево в спецтерминал. Там перед отлетом и поговорим.

Он встретил меня у ворот и привел к багажному отделению, где у горы чемоданов толпились архиереи с сопровождавшими их иподиаконами и секретарями.

— Отец Пимен, да тут народу — не протолкнешься! К тому же ты знаешь, мне с начальством всегда как-то неловко…

— Да кому ты нужен здесь? Никто и внимания не обратит. Скоро Патриарх приедет, а мы пока потолкуем, — сильно заинтересованный, он стал расспрашивать меня о предстоящей поездке в Иерусалим.

Между тем толчея увеличилась: во двор терминала въехал кортеж машин с Патриархом Алексием. Все выстроились у машины, желая получить благословение. Я остался стоять за грудой чемоданов, не желая привлекать к себе внимания. Между тем очередь быстро закончилась и мы остались напротив друг друга, разделенные чемоданами. Святейший поднял голову и посмотрел прямо на меня. На виду у всех я выбрался из-за багажа и через весь двор подошел к Патриарху, красный от стыда, что замешкался у чемоданов.

— Вы кто такой? — глухим сильным голосом спросил Святейший.

— Провожающий… — робко произнес я, поражаясь своему неуверенному голосу.

— А откуда? — он внимательно изучал меня пронизывающим взглядом.

— С Афона…

— Ну, Бог благословит…

Это была последняя встреча с Патриархом Алексием, достойно пронесшим свой нелегкий крест Патриаршества в самые жуткие годы российской смуты. Возглавляемые им торжественные литургии в Свято-Троицкой Лавре навсегда остались в моей памяти. Бывало, Святейший, читая по памяти молитвы, слегка ошибался. Он всегда просил в конце у всех сослужащих с ним архиереев, архимандритов и иеромонахов прощение: «Простите меня, отцы и братья, в чем я ошибся…»

Ко мне подошел мой друг. Я не удержался:

— Отец Пимен, а ты говорил, что меня никто не заметит, — пожаловался я.

Тот молча развел руками:

— Ну-ну, бывает, бывает…

В последние дни нас пригласил посетить Дивеево на издательской «Ниве» наш давний друг Анастасий из Троице-Сергиевой Лавры. В дорогу я взял книгу «Записи священника Александра Ельчанинова» и читал ее до тех пор, пока вдали не показались главы монастыря. Теперь эту обитель невозможно было узнать. Возрожденная из руин святыня сияла во всем великолепии своих величественных храмов. Канавка Матери Божией, очищенная монахинями и пройденная множеством ног верующего народа, как и прежде воодушевляла сердце живой и радостной благодатью Пресвятой Богородицы. Святые мощи преподобного Серафима теперь притягивали в Дивеево тысячи верующих со всех уголков России. От обилия паломников рябило в глазах. По-прежнему благодатный Покров Пресвятой Богородицы, словно неотмирным куполом, покрывал этот уголок Русской земли.

В воротах монастыря произошел трогательный случай. Увидев довольно большую толпу нищих, я сказал отцу Агафодору:

— Нужно, отче, подать им милостыню, как мы обычно делаем. Достань наши мелкие деньги!

Он начал раздавать их одним нищим, я — другим. Одна из женщин-нищенок, беря у меня деньги, внезапно спросила:

— Батюшка, а вы не с Афона будете? Больно на вас головные уборы чудные!

— С Афона, с Афона…

Мой ответ растрогал женщину:

— Ой, батюшки мои! Возьмите обратно ваши деньги, а я… а я, — нищенка начала поспешно рыться в своем грязном мешке. — Я сама вам подам на Афон! Возьмите! — она протянула мне десять рублей.

— Я не могу взять от вас деньги, вам нужно на них жить! А мы на Афоне зарабатываем своим трудом, — отказываясь от ее милостыни, сказал я.

— А вы мою денежку отдайте Матери Божией, хорошо? Не отказывайтесь, ради Христа прошу! — стала умолять нищенка.

Ее поступок растрогал меня.

— Ваши деньги я положу у иконы Пресвятой Богородицы в нашем храме! — пообещал я.

С тех пор эта десятка так и лежит под стеклом старой иконы в иконостасе.

После омовения в источнике преподобного Серафима, утешенные общением со святой обителью и ее благодатью, мы отправились в обратный путь. В дороге отец Анастасий задавал вопросы:

— Расскажите, отцы, какое у вас впечатление от греков? У вас уже сложилось представление о монахах на Афоне?

— Отец Анастасий, чем о них слушать много слов, лучше один раз приехать. Это стоит сделать, не пожалеете! Там очень высокая культура православного духа: я ни разу не видел греков ссорящихся или даже повышающих голос на брата-монаха. Когда они о чем-либо спорят, по-восточному жарко и горячо, никогда не гневаются, а по окончании спора дружно идут вместе пить кофе. Но самое главное, конечно, их подвижники и молитвенники, очень сильные старцы! — высказал я свои наблюдения.

— А что скажешь, Симон, как по сравнению с греками отец Кирилл?

Архимандрит с любопытством взглянул на меня.

— Знаешь, отец Анастасий, если бы наш батюшка жил на Афоне, то он там был бы тоже великим духовным светильником, и я бы вновь выбрал только его, несмотря на то, что там много великих духовников. Молитва у них выше, а наши старцы все же помудрее будут! — с глубоким чувством ответил я.

— Подвизаются они сильно, это так, — заговорил отец Агафодор, поддержав меня. — Но много есть и такого, чего не хочешь знать! Иногда строят кельи, словно виллы у богачей. Мне один старец говорил, что если бы православные подвизались так, как подвизаются тибетские монахи, то в Православии все были бы святыми!

— Ну, в буддизме рога и копыта торчат по всем углам, несмотря на все самоистязания и восточную логику! Это они своим учением Запад прельщают, скрыв его сущность. А коснешься Тибета или Индии, как оно есть, то от их синюшных морд и когтей душу воротит! Плетут свою философию, думаешь — умно написано, а потом такой бред начинается, что просто тошно… Начинают, вроде, здраво, а заканчивают заклинаниями своих демонов. А их отшельники — обычные наркоманы, без гашиша — ни шагу… Одно слово — мерзость запустения! Так, отец Симон?