Антология русского советского рассказа (60-е годы) - Берр

Впрочем, есть еще человек, который не мог не знать. И проще простого Харитонову его найти.

Через полчаса к райкомовским дверям подкатила черная «Волга», за рулем сидел Серега Пирогов, теперь Сергей Петрович, бессменный шофер Грачева.

Харитонов объяснил Сереге, кого ему нужно сейчас видеть. Серега помолчал насупясь, потом мягко, неслышно тронул «Волгу» с места.

Машина шла темными опустевшими улицами, Серега ни разу не повернул головы к Харитонову, ни разу ни о чем не спросил. Он остановил машину в тихом проулке, потушил фары.

— Вон в том доме. Крайний подъезд.

— Этаж?

— Четвертый.

— Квартиру знаешь?

Серега помотал головой.

— А окно?

— Где шторы полосатые.

Шторы были задернуты плотно — ни щелочки. Харитонов вдруг заторопился, чтобы успеть раньше, чем раздвинутся эти шторы, — раньше, чем кто-то оттуда, сверху, увидит на привычном месте грачевскую «Волгу».

Он поднялся на четвертый этаж, уверенно определил, какая квартира ему нужна, — дом типовой, перепутать невозможно. Звонок он нажал осторожно — зачем лишний шум. За дверью послышались шаги. Харитонов замер, соображая, как же отозваться на вопрос: «Кто там?», но дверь открылась без всяких предосторожностей, и он услышал: «Войдите».

Самое нелепое оказалось в том, что он давно знал женщину, которая открыла ему дверь. Отлично знал! Встречался с нею по разным деловым поводам, уважал как толкового специалиста, а однажды она с блеском разделала его выступление на сессии горсовета — ох как разделала, тонко, остроумно, беспощадно.

Но, черт возьми, как он ей объяснит теперь, зачем пришел? А что, если Серега все-таки напутал?

Женщина ни о чем не спрашивала. Значит, Серега не напутал.

Она провела Харитонова в комнату; там все было, как в тысячах других комнат, — диван, низкий столик, книги. Харитонов ревниво искал глазами — где-то должна быть фотография Грачева, но фотографии не обнаружил. Не было на виду ничего, хоть чуточку наводящего на мысль, что кроме хозяйки здесь бывает еще кто-то, постоянный, со своими любимыми вещами, привычками. И в этом отсутствии каких-либо случайных или обдуманных вещественных напоминаний Харитонов с болью ощутил, почти увидел Грачева, как он входит в эту комнату, садится на диван. И тут он заметил рядом с диваном, на низком столике, телефон, «тот» телефон, по которому он звонил только дважды и только тогда, когда невозможно было обойтись без Грачева. И оба раза Грачев брал трубку не сразу, хотя телефон был рядом с диваном. Или он спал, или просто слышать не хотел, как дребезжит это чудо двадцатого века, или надоела ему до чертиков телефонная пуповина, всю жизнь соединяющая его с заводом, неразрывная, неотвязная, дотянувшаяся за ним и в эту комнату, к этому дивану.

Харитонов не знал, с чего начать, женщина тоже не знала. Наверное, сегодня, еще утром, кто-нибудь сообщил ей с тем обычным оживлением, с каким сообщают о смерти людей известных:

— Слыхали? Говорят, Грачев-то?..

А потом еще кто-нибудь:

— Слыхали?

А потом еще:

— Грачев-то… Кто бы мог подумать! Не знаете ли случайно, рак или инфаркт?

Грачев был достаточно известным человеком, чтобы о нем весь день весь город жужжал в уши этой женщине — на работе, на улице, в троллейбусе:

— Говорят, Грачев… Не знаете ли вы случайно, когда похороны?

…Если бы женщина хоть о чем-нибудь спросила Харитонова. Но она молчала. Оба немолодые, оба известные в городе люди. Что их свело?

Харитонов вез сюда горсть медяков — несколько слов утешения, обычный вопрос: чем нужно помочь, стандартное обещание всегда, как только понадобится, принять, выслушать, оказать содействие. И эту горсть стертой меди он сунул обратно в карман.

Что именно надо сделать, Харитонов понял только здесь, в этой ничего не выдавшей комнате, стоя напротив женщины с замкнутым лицом.

— Я прошу вас поехать сейчас со мной, — сказал Харитонов. — Там никого нет. Вы проститесь. Если, конечно, считаете нужным.

— Да, — ответила она. Кажется, ей с трудом удалось шевельнуть застывшими губами. Это было только второе слово, которое она сказала. Первое: «Войдите», второе: «Да».

Они спустились вниз по лестнице, прошли к машине. Харитонов усадил женщину на заднее сиденье, сам сел рядом с Серегой. Серега даже головы не повернул ни к Харитонову, ни к ней.

Серега возил Грачева лет двадцать с лишним. Грачев любил ночью или на рассвете, после напряженной головоломной работы поехать в степь. Иван Акимыч был родом из лесной деревни и лес тоже любил, но часто говорил Харитонову, что лес его успокаивает, усмиряет, а степь подбивает на бунт, на озорство, непокорство. Что касается непокорства, то этого у Грачева всегда хватало, так что вполне можно было поверить в его теории про лес и степь, тем более что Грачев умел поговорить насчет того, как на Руси испокон веков тихие люди бежали в лес, в скиты, а бунтари — на юг, в степи.

Харитонов полюбил эти поездки в степь — сначала по шоссе, потом проселком, потом без дороги, по жесткой степной траве, которая чуть пружинит под колесами, а машина идет ровно, разве что проглядит Серега сусличью нору, и «Волга» припадет в нее колесом.

От этих воспоминаний Харитонову на минуту почудилось, что в машине еще живет горьковатый вкус степного ветра. А может, и не почудилось, потому что Серега вполне мог держать под сиденьем или под ковриками охапку сохнущей сизой полыни.

Обогнув заводской клуб, Серега остановил машину у служебного входа. Гроб с телом Грачева был уже перевезен в клуб и установлен в просторном, слабо освещенном вестибюле, на том самом месте, где зимой ставили елку.

Елочная суета так и лезла Харитонову в глаза, в уши, пока он шел через тихий пустой вестибюль туда, где стоял гроб. Скольких трудов, скольких синяков стоил когда-то Грачеву и ему этот клуб — каждая люстра, каждый беломраморный пролет лестницы и особенно мозаичный пол! А выговор за то, что прихватили на клуб кое-что из материалов, отпущенных на новый цех? Все снесли. И до сих пор нет во всем городе клуба, равного этому.

У гроба, на свинченных в единый ряд мягких театральных креслах, сидели несколько заводских стариков. Родных Грачева здесь не было, жену и сына уговорили провести эту ночь дома и приехать к гробу только утром. Все складывалось так, как нужно было Харитонову.

— Товарищи, пройдем минут на десять в кабинет директора, — сказал он старикам. — Надо кое-что решить.

Он и сам не знал, почему назвал им десять минут, когда только что, выходя из машины, сказал, что четверть часа вестибюль будет совершенно пуст — ровно