Антология русского советского рассказа (60-е годы) - Берр

четверть часа. Столько лет двое людей встречались урывками, встречались тайком — так они и простятся. Харитонов сделал это не для женщины, он сделал это для Грачева.

Прошло немногим больше четверти часа. С улицы донесся короткий автомобильный сигнал — Серега давал знать, что она вышла, что она в машине. Они не уславливались, как быть дальше, когда она выйдет, но тут Серега разобрался сам, — не дожидаясь Харитонова, черная «Волга» тронулась со двора.

Старики побрели обратно в вестибюль — сидеть рядком в мягких креслах, неторопливо вспоминать разную старину, и добрую и недобрую, тешить этими воспоминаниями и себя и усопшего.

Харитонов посидел с ними, поговорил. Он и раньше знал, что у людей этого возраста существует сложившаяся в результате самых тонких и скрупулезных подсчетов невидимая, но вполне живая очередь на уход в иной мир, очередь, в которой каждый точно помнит свое место. Из разговора стариков Харитонов понял, что Грачев чуточку поспешил, но вообще-то время его уже подходило. Не по годам, а по многим другим основаниям. Стариков вроде бы даже успокаивало, что и в этом, ими самими не управляемом деле все же хранится достойный порядок и демократия.

Харитонов был всегда дружен с заводскими стариками, но в своем ночном неторопливом разговоре они держали его на дальней дистанции, как человека, которому еще рано занимать место в их живой очереди. А он все сидел, не уезжал, хотя знал, что Серега уже вернулся за ним и ждет у главных, парадных дверей клуба.

Потом Харитонов встал, подошел к изголовью гроба. Оставалась эта ночь и завтрашнее утро, когда он мог еще что-то сделать для Грачева, и оставалось последнее большое мероприятие, о котором в городе скажут — кто с восхищением, кто с завистью: «Грачев со своим Харитоновым» или «Харитонов со своим Грачевым». Последнее мероприятие. Такое, что все запомнят.

…На следующий день с утра к заводскому клубу стали собираться люди. Шли делегации всех заводских цехов с огромными венками. Шли делегации с других заводов и фабрик района, они тоже несли венки.

— Девяносто венков, — сказал Харитонову встретивший его у клуба Белобородов.

Под присмотром директоров школ несли самодельные венки старшеклассники. Директора ревниво оглядывались на венки других школ, сравнивали, чей красивее, — в любом деле, даже самом прискорбном, продолжалось их детски азартное соперничество, борьба за первое, второе, третье место на районном пьедестале.

Харитонова сначала смутило, что в похороны Грачева райкомовцы из чрезмерного усердия вовлекли и школы, но потом он подумал: кто, как не Грачев, был опорой всей районной политехнизации, списывая для школ устаревшие и неустаревшие станки, кто, как не Грачев, был опорой перевоспитания в труде, принимая в цехи самых непутевых, списанных педагогикой ребят.

Двадцать три школы были в районе, и все принесли по венку. Потом прибыл венок от районного Дома пионеров, от детской технической станции, от юношеского клуба «Бригантина», созданного год назад при заводских домах и выколотившего из Грачева какие-то электрогитары, позарез необходимые для эстетического воспитания.

Гроб с телом Грачева был как плетнем огорожен пышными венками. От запаха хвои и вянущих астр кружилась голова у тех, кто с траурными повязками на рукавах становился к гробу.

Харитонову тоже повязали на рукав черную с красным ленту, ему полагалось стать у гроба рядом с главным инженером завода, председателем райисполкома и одним командированным из министерства, который то ли на самом деле прилетел специально на похороны, то ли подгадал к этому дню другие, земные дела.

Когда они гуськом шли к гробу, Харитонова на секунду перехватил начальник районной милиции.

— На улице народу!.. Тысяч десять… Я распорядился все движение перекрыть на Пушкинской…

Тысяч десять… Движение на Пушкинской… Чувство, которое охватило Харитонова, когда он услышал эти вести, было самой искренней радостью за Грачева. Никого еще в городе не провожали так в последний земной путь, как провожают Ивана Акимовича Грачева.

С этим радостным чувством и стоял Харитонов у гроба, прощаясь с человеком, которого всю свою сознательную жизнь уважал и горячо любил.

В открытую дверь клуба вносили еще и еще венки, и становились по четыре у гроба люди из других районов города.

Харитонов достал из кармана листки с речью и пошел открывать гражданскую панихиду. В первых рядах он увидел и суровое лицо Семеныча, и пригорюнившееся — тети Дуси. Увидел, как ощупывает сумасшедшими глазами лицо Грачева взъерошенный Нерчинский в неподобающем для похорон пестром свитере. Увидел прилежного Сергеева и печально-сосредоточенного Белобородова. Увидел Софью Михайловну с неизменным спортивным чемоданчиком, увидел свою жену и испуганную Татку. И Сахно из третьего цеха, и Заглиева из инструментального, и конструктора-лауреата, и многих других.

— Товарищи! — начал он.

Но гладкие слова, написанные Белобородовым, застряли в горле. Все в них было правильно, даже правдиво, но все совершенно непригодно. Не мог сказать он этих слов Ивану Акимовичу Грачеву. Люди ждали, что он скажет, а Харитонов молчал. Никто не прервал этого молчания. И все поняли его молчание, а не то, что Харитонов говорил потом, взяв себя в руки.

После него говорили другие.

Заводские девчата начали выносить венки. Когда гроб оголился, Харитонов первым подошел и подставил плечо у изголовья. Впереди на целый километр шли девчата с венками, следом медленно ехала машина, за ней двигалась бесконечная процессия.

А вечером в доме Грачева собрались все, кто имел такое право — ходить к нему без приглашения. Они сели вокруг стола, за которым Грачев не раз сиживал с ними и на котором он лежал навытяжку перед тем, как навсегда покинуть свой дом. Стол был убран и накрыт по всем правилам, известным тете Дусе, и за этим столом вели себя все согласно ее указаниям, не стыдясь много есть и много пить, потому что таков спасительный старый обычай.

О похоронах Грачева еще долго потом говорили в городе. О сотнях венков, о тысячах людей, о прекрасном памятнике, который вскоре был поставлен на кладбище: гранитная плита, а на ней бронзовое лицо и надпись бронзовыми буквами.

С бронзой получилась неприятная история, потому что снабжали ею завод по строгому лимиту. Впрочем, историю с бронзой в министерстве замяли. Но на бюро горкома все же поставили вопрос о неэтичных действиях Харитонова, поднявшего ненужную шумиху вокруг похорон. Харитонов получил на бюро выговор. Без занесения.

В тот день, на который было назначено бюро, Софья Михайловна ждала тревожного звонка. Но Харитонов обошелся.

1965

Когда пошли дожди

Виктор Потанин

Деревня наша стоит в бору, на отшибе. От тракта