Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В городе в ту пору рассказывалось, что когда Канкрин бывал с докладом в собственном кабинете императора Николая Павловича в Зимнем дворце, то обыкновенно клал на ближайшее к себе кресло эту каску, на это время всегда снабженную белым перистым султаном из мельчайших и тончайших перышков, а иногда, напротив, необыкновенно длинным, перья которого ложились с кресла на паркет. Шутка, всегда безобидная для ее жертвы, как известно, составляла отличительную черту характера императора Николая Павловича, когда он находился в хорошем расположении духа, хотя в публике большею частью он, однако, казался всегда таким если не мрачным, то серьезным и не способным много смеяться. У себя же дома в коротком кружке государь, напротив, большею частью бывал весел и любил, чтоб около него не было угрюмых и в особенности с выражением страданий лиц. Со всем тем, однако, он так любил Канкрина, что пасмурный и отчасти действительно какой-то страдательный вид тогда уже полуслепого великого русского финансиста не производил на его величество дурного впечатления, причем он нередко старался так пошутить со своим, можно сказать, гениальным докладчиком, чтобы и тот невольно рассмеялся, и тогда Николай Павлович при первой встрече с императрицею Александрою Федоровною, умевшею, как в один голос все тогда рассказывали, мастерски и превосходно прилаживаться по всем фазисам характера и нрава своего державного супруга, непременно с видом искусственного, напускного восхищения объявлял, что он сегодня одержал огромную победу, заставив Канкрина не только улыбнуться, но даже засмеяться. Разумеется, при всей своей сосредоточенной серьезности, при всей неподдельно искренней углубленности в дела государственные, при всем даже наружном неумении царедворствовать, Канкрин, естественно, не мог в течение стольких лет посещения царского кабинета не поддаться придворному элементу и, замечая, как его величеству потешны победы над его считавшеюся непобедимою серьезностью, иногда платил дань светской вежливости, с которою, впрочем, обыкновенно он так мало был знаком, и тогда сам смеялся шутке государя. Эти шутки преимущественно имели целью каску Канкрина, которую великий князь Михаил Павлович называл так: «Каска пересмотренного и исправленного графом Канкриным издания». Государь иногда надевал эту каску себе на голову, иногда уговаривал Канкрина сделать то же, иногда мял эту чересчур мягкую каску и превращал ее в блин своими могучими руками. Раз (много об этом говорили в ту пору в городе) каска эта была до того смята, что уже не представилось никакой возможности надеть ее, и этот случай послужил к тому, что из гардероба государя вытребована была одна из собственных его фуражек с красным генеральским околышем. И этот случай послужил к тому, что графу Канкрину разрешено было «не в пример другим» носить фуражку, какою он и заменил неудобную для него каску. Впрочем, и эта фуражка, необыкновенно высокая, отличалась от всех других какою-то странною киверообразною высотою, дававшей ей вид совершенно своеобразный и далеко не грациозный, а очень странный, что не помешало, однако, некоторым эксцентрикам из числа военных генералов принять эту высокую фуражку и явиться в ней в Царском Селе, где, как известно, ни шляпы в свое время, ни каски впоследствии не полагались и не употреблялись.
Летом в Летнем саду, а потом в парке Лесного корпуса Канкрина все видели почти всегда в зеленом камлотовом или шалоновом[836] военном сюртуке. Тогда, помним, цвет шерстяной тонкой материи, из какой сшит был этот длинный-предлинный, гораздо ниже колен сюртук, бывал необыкновенно светел и подходил под цвет весенней травы или едва распустившихся березовых листьев, иногда же колер этот подходил под цвет вареного щавеля. А выходя летом на улицу, Канкрин надевал камлотовую же светло-серую шинель с красным стоячим воротником и всегда носил ее в рукава, а никогда внакидку. В зимнюю пору было то же самое, но тогда только как сюртук, так и шинель были суконными. В последние годы своей труженической и в высшей степени полезной жизни кроме зеленых, синих и черных даже очков с громадными стеклами Канкрин носил еще какие-то огромные наглазники из сафьяна и гуттаперчи, равно как громадный тафтяной светло-зеленый зонтик, что все вместе почти совершенно закрывало его вытянутую, длинную, но все-таки выразительную, антично строгую физиономию.
В печати русской кое-где сохранилось несколько кое-каких подробностей о совершенно не только цинциннатовской, но подходившей к диогеновской почти простоте образа жизни[837] графа Канкрина, в доме которого все то, что было собственно на его половине, а не на графининой[838], отличалось более нежели простотою. Здесь доходило до того, что вместо изящного граненого хрустального графина, подаренного однажды как-то императором и постоянно находившегося в его кабинете, без всякого употребления, на бронзово-бархатном пьедестале, служила самая простая бутылка зеленого стекла, постоянно стоявшая на окне. Из этой-то бутылки, часто наполняемой камердинером свежею холодною водою с ледника, чудак-министр пил несколько раз в день воду, не употребляя стакана, а прямо чрез горлышко. Он находил этот простонародный прием более целесообразным и вполне упрощенным, практическим; стакан же казался ему как бы излишеством и совершенно бесполезною посудою.
Странность странностью; но кроме странностей и своеобразностей разного рода, граф, к сожалению, доводил свою расчетливость, особенно везде, где касалось мало-мальски хотя интересов казны, нередко до уродливого педантизма и смешного излишества, причем, казалось, он щеголял этими мелочными крайностями. Отчасти из этой-то карикатурной экономии брали свое начало многие до неимоверности странные и своеобразные проявления по части всяческих хозяйственных распорядков. Так, например, рассказывают очевидцы, что, когда в конце 1829 года открыто было в здании Главного штаба огромное помещение для нескольких департаментов Министерства финансов, которые тут и ныне находятся рядом с департаментами Министерства иностранных дел, граф Канкрин, сопровождаемый многочисленною свитою чиновников-звездоносцев[839], архитекторов и разных мастеров, осматривал подведомственное ему здание и все залы и кабинеты, уже совершенно омеблированные и наполненные чиновниками в свеженьких форменных фраках с иголочки, которые все стояли у своих столов и стульев, не садясь еще на них, что было исполнено лишь после молебна, последовавшего за посещением министра довольно парадно и торжественно с водоосвящением всех комнат, сколько их значится. Нам подробности обо всем этом сообщал один из наших современников, маститый петербуржец, чиновник до мозга костей, служивший тогда в Департаменте внешней торговли, носящем ныне название Департамента таможенных сборов. При этом обозрении Канкрин удивлял архитекторов и мастеров своими необыкновенно обширными сведениями по части архитектуры и даже по части столярного и обойного дела в самых тончайших подробностях, доступных лишь специалистам.
