Имя мне – Красный - Орхан Памук

Мне было грустно. Никогда еще я не видела в глазах Шекюре такой тоски. Едва я вышла за дверь и вдохнула морозный воздух, как меня остановил Кара с саблей в руках.

– Хасана нет дома, – известила я. – Может быть, пошел на базар купить вина, чтобы отпраздновать возвращение Шекюре. А может, вернется сейчас с вооруженными людьми, как грозит его отец. Тогда вам придется драться, он же помешанный. А уж если он возьмется за свою красную саблю…

– Что сказала Шекюре?

– Свекор уперся: не отдам, мол, невестку. Но тебе следует бояться не его, а Шекюре. Она в полной растерянности, не знает, как поступить. Если хочешь услышать мое мнение, то я скажу так: твоя жена вернулась в дом свекра, потому что поняла: еще одной такой жуткой ночи в пустом доме ей не пережить. Она боялась возвращения убийцы, ей угрожал Хасан, от тебя никаких известий… К тому же ей сказали, что ты замешан в убийстве ее отца. Но прежний ее муж не вернулся. Эту ложь придумал Хасан, в нее поверил Шевкет и, похоже, свекор. Шекюре хочет возвратиться к тебе, но у нее есть условия.

Глядя Кара в глаза, я перечислила условия Шекюре. Он сразу же с ними согласился, причем вид у него был такой важный, будто он говорил с настоящим послом.

– У меня тоже есть одно условие, – продолжала я. – Сейчас я вернусь в дом, а вы через некоторое время начнете ломиться сюда, – я кивнула в сторону деревянных ставней, – и в дверь. Но если я крикну – немедленно прекращайте. А коли явится Хасан, тут уж ни на что не обращайте внимания, деритесь!

Конечно, такие слова не пристало говорить послу, который знает, что ему в любом случае ничего не грозит, но бедная Эстер уже по уши влезла в это дело. Едва я крикнула: «А вот кому самые лучшие…», как дверь распахнулась, и я оказалась нос к носу со свекром.

– Всему кварталу, равно как и здешнему кадию, короче говоря, всем известно, что Шекюре развелась и снова вышла замуж в соответствии с предписаниями Священного Корана, – проговорила я. – Даже если твой давным-давно умерший сын оживет, покинет рай и явится сюда, расставшись с пророком Мусой, это ничего не изменит – они с Шекюре разведены. Вы похитили замужнюю женщину и насильно удерживаете ее у себя дома. Кара велел передать, что он и его люди готовы наказать вас прежде, чем это сделает кадий.

– Это будет ошибкой с его стороны, – вежливо сказал свекор. – Мы вовсе не похищали Шекюре! Я, хвала Аллаху, дед этим мальчишкам, Хасан – их дядя. Шекюре осталась одна, у нее не было другого выхода, кроме как обратиться к нам за помощью. Если она захочет, может хоть сейчас уйти отсюда вместе с детьми. Однако не забывай, что это ее дом, где родились и счастливыми росли ее дети.

– Шекюре, ты хочешь вернуться в дом своего отца? – спросила я, не подумав.

От слов о счастье и доме Шекюре зарыдала и, кажется, пробормотала сквозь слезы:

– Отца больше нет! – Или мне послышалось?

Дети схватились за ее подол, все вместе они опустились на пол и, крепко обнявшись, зарыдали еще пуще. Но кем-кем, а дурочкой Эстер не назовешь: я отлично понимала, что слезы помогают Шекюре, не принимая никакого решения, разжалобить обе стороны. Впрочем, я знала, что плачет она искренне. Я и сама заплакала, а потом смотрю: змея Хайрийе тоже ударилась в слезы, так что во всем доме не плакал теперь только один человек – вежливый зеленоглазый свекор.

И тут, словно желая наказать старика за это, Кара и его люди кинулись на приступ, начали стучать в ставни и ломиться в дверь: двое из них соорудили что-то вроде тарана, каждый удар которого отдавался в доме, словно пушечный выстрел.

– Ты человек достойный, повидавший жизнь, – осмелев от слез, обратилась я к свекру. – Открой дверь и скажи этим взбесившимся псам, что Шекюре сейчас к ним выйдет, пусть остановятся!

– А ты на моем месте вышвырнула бы на улицу этим, как ты сама говоришь, псам одинокую женщину, нашедшую убежище в твоем доме, – к тому же твою невестку?

– Она сама хочет уйти, – возразила я и вытерла фиолетовым платком нос, который заложило от плача.

– Тогда пусть открывает дверь и уходит.

Я сидела рядом с Шекюре и детьми. Из-за страшного шума, который поднимали осадившие жилище Хасана, за каждым новым ударом следовал новый приступ рыданий: дети принимались реветь еще громче, а это подстегивало и нас с Шекюре. Но обе мы знали, что плачем, чтобы выиграть время. Меж тем от ударов в дверь сотрясался весь дом, с улицы слышались громкие угрозы.

– Шекюре, красавица моя, – заговорила я, – свекор разрешает тебе уйти, твой муж Кара сразу же принял все твои условия, он любит и ждет тебя. Тебе нечего больше здесь делать. Одевайся, собирай вещи и открывай дверь. Пора идти домой!

Услышав эти слова, дети заплакали сильнее, а Шекюре подняла на меня широко раскрытые глаза.

– Я боюсь Хасана, – пролепетала она. – Его месть будет страшна. Он рассвирепеет. Ведь я сама сюда пришла.

– Это еще не значит, что твой новый брак отменяется. Так сложились обстоятельства, тебе нужно было найти убежище. Муж все простил, ждет тебя с распростертыми объятиями. А с Хасаном мы ведь управлялись как-то несколько лет, – я улыбнулась, – управимся и теперь.

– Я не открою дверь, – стояла на своем Шекюре. – Это будет означать, что я ушла по доброй воле.

– Шекюре, милая моя, я тоже не могу открыть дверь. Ты же понимаешь: тогда получится, что я сую нос в ваши дела. За это со мной жестоко поквитаются.

По глазам Шекюре я поняла, что она признаёт мою правоту.

– Значит, никто не сможет открыть дверь, – заключила она. – Пусть они ее выломают и уведут нас силой.

Сообразив, что для Шекюре и детей это и в самом деле будет лучшим выходом, я испугалась.

– Но ведь тогда, если в дело не вмешается кадий, прольется кровь и кровная вражда затянется на долгие годы. Ни один порядочный человек не будет просто стоять и смотреть, как ломают дверь, врываются в дом и похищают женщину.

Вместо того чтобы дать какой-нибудь вразумительный ответ, Шекюре снова изо всех сил зарыдала, покрепче прижав к себе детей, и я в очередной раз с грустью увидела, какая она коварная и расчетливая. Внутренний голос говорил мне, что нужно все бросить и скорее бежать отсюда, но как? Я боялась и того, что Кара и его люди сломают дверь, и того, что не сломают. Кара надеется на меня и опасается заходить слишком далеко – вдруг он отдаст приказ остановиться? Это придаст свекру смелости. Подойдя поближе к Шекюре, я окончательно убедилась, что плачет она притворно, но вот дрожь ее бьет самая настоящая.

Я подошла к двери и изо всех сил крикнула:

– Хватит, остановитесь!

Шум снаружи и плач в комнате разом прекратились. И тут меня осенило.

– Пусть Орхан откроет дверь, – произнесла я ласковым голосом, словно разговаривая с ребенком. – Он хочет вернуться домой, никто не будет на него сердиться.

Я еще не успела договорить, а Орхан уже высвободился из ослабевших объятий матери, подошел к двери и уверенно, точно давным-давно здесь жил, отодвинул сначала железный засов, потом деревянный, откинул щеколду и отступил на два шага назад. Дверь сама собой приотворилась, с улицы в комнату повеяло холодом. Стало так тихо, что все услышали, как где-то вдалеке лениво, от нечего делать гавкает собака. Орхан вернулся к Шекюре, та обняла его и поцеловала, а Шевкет пообещал:

– Все расскажу дяде Хасану!

Шекюре встала, надела ферадже и принялась собирать свои вещи. Когда я это увидела, у меня отлегло от сердца – я даже чуть было не рассмеялась. Усевшись на подушку, я съела две ложки чечевичной похлебки.

Кара поступил умно – не стал подходить к распахнутой двери, запретил это своим людям и не вошел в дом, даже когда его позвали на помощь: Шевкет убежал в комнату покойного отца и закрылся изнутри на щеколду. Шекюре сама уговорила Шевкета выйти, сказав, что разрешает ему взять кинжал дяди Хасана с украшенной рубинами рукояткой.

– Бойтесь, бойтесь Хасана и его сабли в красных ножнах! – сказал свекор, но в голосе его слышалось не предвкушение мести и не огорчение из-за постигшей его неудачи, а искреннее беспокойство. Он расцеловал внуков, погладил каждого по головке, шепнул что-то на ухо Шекюре.

Шекюре в последний раз быстро обвела глазами комнату, очаг, стены, дверь, и я вспомнила, что здесь она провела с первым мужем самые счастливые годы своей жизни. Но неужели она не видит, что теперь этот дом превратился в берлогу двух одиноких несчастных мужчин, что здесь пахнет смертью? Я так расстроилась, что решила на обратном пути держаться от нее подальше.

Впрочем, по дороге мы, три женщины – рабыня, еврейка и вдова – и двое сирот, все равно сбились в тесную кучку – не из-за холода и ночной темноты, а потому что шли по узким улочкам. Сближал нас и страх перед Хасаном. Охраняемые людьми Кара, словно караван, везущий сокровища, мы шли окольными путями, переулками, окраинными кварталами, чтобы избежать встречи с ночными сторожами, янычарами, праздношатающимися юнцами, разбойниками и Хасаном. Порой темнота становилась кромешной, в ней не видно было ни зги, и мы натыкались то друг на друга, то на стены. От страха, что нас могут схватить и утащить в темноту джинны или выбравшиеся из-под земли шайтаны, мы жались друг к другу. Пробираясь на ощупь вдоль стен, слышали, как за ставнями храпят спящие и кашляют те, кто еще не успел уснуть; в конюшнях постанывали лошади.