Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов

что он тебя, как матери родной, ласки твоей не забудет.

— Вот и подите к нему.

— И пойду.

— Ай обида какая? — спросил рабочий шофера.

Тот, держа одну руку в кожаной рукавице на руле, другой с досады махнул и плюнул.

— Э, сволочи… — сказал он, — с самого начала ездил на хорошей машине, глядел за ней, можно сказать, как за дитем за своим. Теперь ее отобрали и дали вот этого лешего. Та была немецкая, а это шведская…

— Хуже, стало быть, шведская-то?

— Как же можно сравнивать?! На той, бывало, едешь и спокоен. Раз ты ее направил, она как по ниточке идет. А эта… во, во, вишь, ну… куда ее черти воротят?! У, сволочь!

Действительно, машина делала такие неожиданные скачки и повороты, что пешеходы бросались от нее в стороны как ошпаренные, а пассажиры только икали и обнимались друг с другом.

— Да, ндравная, значит? Я уж вижу, что у тебя горе. Ни с того ни с сего человек не напьется.

— На немецкой машине едешь, хоть тебе какая канава тут будь — ничего. А эта, трясучка окаянная, на каждой рытвине так подбрасывает, что все печенки перевертываются… Вон, канавка впереди… На немецкой ты бы ее и не заметил, а погляди, что сейчас будет…

Шофер прибавил ходу, и через минуту у всех пассажиров колени и руки взлетели кверху, а шляпы и картузы наехали на глаза.

— Ой, что это!

— Что за безобразие! Матушки мои! — раздались крики.

А старушка, обнимая всех пассажиров, каталась по всему автобусу за своим арбузом.

— Видал?.. Вот на каком черте ездить заставили.

— Да, это хуже нет.

— Старуха, что ты тут шаришь?! — крикнул кто-то.

— Крышечку, батюшка, ищу.

— Какую крышечку?

— От арбуза. Он у меня с вырезом…

— Вот ведь чумовая какая, завезла в переулок, теперь отсюда не выберешься. А главное дело, зло берет.

— Да как же, милый. Они вот не понимают. Они думают, что рабочий человек — та же машина, его куда ни посади, он все везти будет. А тут душу надо разбирать.

— Станут они тебе разбирать… Ведь вот немецкая-то, она мне все равно что сестра родная была, каждый винтик в ней знал! Господи, бывало, едешь — вот что значит машина!.. — бывало, едешь, руки с руля снимаешь, везет себе, матушка, прямо, как по ниточке, а эта, демон, так и гляди за ней… вишь, вишь, мудрует! Ты ее вправо гнешь, а она влево берет. Вот наказал бог!

— А что, ежели на этой руки с руля снять да одное ее пустить? — сказал рабочий. — Вот небось накуролесит-то!..

— Вот погляди, что будет?

И шофер, сняв руки с руля, откинулся на спинку сиденья.

Машина дрогнула, как вздрагивает буйная лошадь, почувствовав ослабевшую узду, потом подкинула всех раза два и, круто завернув направо, вынесла на площадь и понеслась сначала налево, потом направо, потом опять налево и прямо на извозчиков, стоявших на углу. Извозчики, встрепенувшись, начали нахлестывать лошадей, бросились в разные стороны с таким видом, точно на площади появился не автобус, а тигр.

— Стой, стой, куда?! Держи! Что за наказание!

— Сидоров, что ж она у тебя? Куда ты опять поехал? Перебьешь всех!

— Видал? — сказал опять шофер.

— Да, ндравная, сволочь.

— Им — наказание, а мне, они думают, сладко! У, стерва поганая! Вот заехала, не повернешь тут в этой тьме кромешной… Придется кругом.

— Куда поехал-то, Сидоров? — кричал кондуктор.

— Сиди, молчи знай, покамест вовсе шею не сломал.

— Ягодки-то у барыни теперь, поди, растерялись совсем, — заметил про себя рабочий, покачав головой.

Минут через десять машина, крякнув два раза и опять надвинув на глаза пассажирам шляпы и картузы, подъехала к остановке.

— Ну, милый, спасибо тебе, — сказал рабочий шоферу, — доехал и не заметил как, так поговорили славно.

— Хорошая ты душа, — сказал шофер, — вот как от сердца отлегнуло, ну просто как маслом смазали. А то все только, как на собаку, кричат! Дай тебя поцелую. Спасибо! На немецкой когда ездил, ни разу вот с таким человеком не встречался.

1926

Крепкие нервы

Какой-то человек в распахнутой шубе и в шапке на затылке, видимо, много и спешно бегавший по делам, вошел в банк и, подойдя к окошечку, в котором выдавали по чекам, сунул туда свою бумажку. Но бумажка выехала обратно.

— Это что такое? Почему?

— У нас только до часу.

— Тьфу!..

Вежливый человек в черном пиджаке, стоявший за лакированным банковским прилавком, увидев расстроенное лицо посетителя, спросил:

— Вам что угодно?

— Да вот получить по чеку опоздал. Присутственный день до четырех, а по чекам у вас прекращают уже в час выдавать.

— А это, видите ли, для удобства сделано, — сказал человек в пиджаке. Каждое учреждение приноравливается к тому, чтобы экономить время.

— А вон напротив я получал, там до двух открыто.

— Очень может быть. У каждого свой порядок. Вон, например, нотариус, что рядом с нами, — если вам нужно заверить подпись или что-нибудь другое в этом роде, — то нужно поспевать до половины первого. А если за углом — там тоже нотариус, — то до половины третьего.

Около кассы с чеками послышался шум.

— Какого же это черта, ведь я неделю тому назад получал, было до двух часов открыто.

Человек в пиджаке бросился туда, как бросается пожарный с трубой к тому дому, которому угрожает опасность.

— Чего вы беспокоитесь?

— Прошлый раз, говорю, получал, у вас до двух часов было открыто.

— А когда это было?

— Когда было… неделю тому назад.

— Совершенно правильно. Неделю назад выдавали до двух часов, а теперь переменили.

— Тьфу!!!

Посетитель вылетел из банка и хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

— И отчего это народ такой нервный стал? — спросил человек в пиджаке, вернувшись к своему собеседнику, — жизнь, что ли, так изматывает?..

— Возможно; я вот на что уж спокойный человек, а побегал нынче с утра и таким зверем стал, что, — уж признаюсь вам, — если бы вы не оказались таким вежливым, я бы, как тигр, бросился.

— Это вредно, — сказал человек в черном пиджаке, — ведь у меня после перемены часов в день человек по двадцати прибегают и все вот так плюют, как этот, что ушел, и как вы изволили плюнуть. А мне — плевать! Относись спокойно, вежливо, как требует служба, и все будет хорошо. А то посетители будут плевать да я буду плевать, тут пройти нельзя будет. Вон, еще