Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Набегавшие сзади на остановившуюся толпу пешеходы тревожно поднимались на цыпочки и, заглядывая поверх голов, спрашивали, почему не пропускают.
— Черт их знает! Каких-то людей в муке привезли, только что же они их распустили? Должно быть, задержать хотят.
— Молодой человек, долго нам стоять? — спросила дама в шляпке у ближнего парня.
Тот медленно оглянулся на нее, сплюнул после затяжки и сказал:
— Не терпится? Все поскорей проскочить хочется?
— Конечно, хочется. Что же здесь без толку стоять?
— По-вашему — без толку… — сказал иронически парень.
— У нее толк один, — заметила иронически и недоброжелательно женщина в платочке с портфелем, — в магазин сбегала, всяких разносолов да тряпок купила и — на диван.
— Слушайте, станьте к сторонке куда-нибудь! — кричали на человека с вымазанной спиной. — И где вас черт носил только, все вымазались.
— Не очень с ним разговаривай, их, должно быть, задерживать будут. — сказал негромко человек в теплой куртке и кожаной шапке.
— Ни в одной стране невозможно такое безобразие, — говорил старичок уже сам с собой.
Он ходил взад и вперед, и так как от него сторонились все, то он очистил себе пространство среди толпы и прохаживался по нему, как по комнате, а кругом него стояли и смотрели на него, как стоят в круг на бульваре, глядя на ученого медведя.
— Все сам с собой что-то говорит, — сказал один голос.
— А может, они и не громилы, а душевнобольные?
— Может быть.
— Ах, черт их возьми! Спешить надо, а тут изволь стоять.
— Ванька! — крикнул один из парней другому. — Гляди, чтобы через проходной двор не проскочили.
Милицейский стоял на площади и с удивлением оглядывался на толпу, несколько раз делал движение подойти, но, очевидно, не решался оставить свой пост на перекрестке, где было большое движение, и он регулировал его красной палочкой, поднимая ее над головой.
— Я так-то прошлый раз шел, смотрю, всех тоже вот так и остановили. Что такое, в чем дело? Оказывается, толпу снимали для кинематографа.
— А ведь они не имеют права?
— Конечно, не имеют. А все стояли.
— Потому что — обыватели, а не граждане.
— Да ведь вы сами сейчас стоите.
— Стою, потому что неизвестно, может быть, нужно. Если мы никаким распоряжениям не будем подчиняться, тогда что же это выйдет.
— Никаким там не распоряжениям, а просто громил на каком-то мучном складе поймали, из-за них и держат. Отобрали бы их сразу, всю публику не останавливали бы.
— Вот вы и скажите им: так и так, мол, вы делаете дурацкие распоряжения, а публика им не желает подчиняться, — сказал из толпы иронический голос.
— Не напирайте, не напирайте, становитесь в затылок. — сказал один из парней.
— А долго еще стоять-то? — спрашивали его задние.
— Я почем знаю, — ответил недовольно парень, — как выйдет распоряжение, так и пойдете.
К милицейскому на площади подошел другой милицейский и, указав ему пальцем на толпу, что-то сказал. Тот посмотрел по указанному направлению и направился к толпе.
— Ванька, снимайся! — крикнул, мигнув, ближний парень и обратился к толпе: — Вон милиционер идет сменять нас, может, скоро отпустит.
Оба подхватили на плечи свои столбы и юркнули в переулок.
— Скоро нас отпустите? — послышались вопросы, когда милицейский подошел к толпе.
— А вы что стоите? — спросил тот озадаченно.
— Поставили, вот и стоим.
— Кто поставил?
— А мы почем знаем… Двое каких-то малых.
— Это чертовня какая-то, — сказал в затруднении милиционер, — нам ничего неизвестно.
— Так что можно идти?
— Отчего ж нельзя? Конечно, можно.
— В чем же дело-то было? — спрашивали со всех сторон.
— В чем… Два хулигана позабавились…
— Ну что за безобразие!.. Почему не борются с этим злом?!
— И почему эта гадость только в России держится? — прибавил старичок в муке.
1926
Хороший начальник
В канцелярию одного из учреждений вошел человек в распахнутой шубе с каракулевым воротником и, посмотрев на склонившиеся над столом фигуры служащих, крикнул:
— Здорово, ракалии!..
Все вздрогнули и сейчас же испуганно зашипели:
— Тс! Тс!..
Вошедший с недоумением посмотрел на них.
— В чем дело?
Два человека, — один в синем костюмчике и коротеньких брючках, другой в коричневом френче, сидевшем складками около пуговиц на его полном животе, поднялись со своих мест и, подойдя к посетителю, поздоровались с ним и на цыпочках вывели его из канцелярии.
— Пойдем отсюда.
У вошедшего был такой недоумевающий вид, что он даже ничего не нашелся сказать и послушно дал себя вывести.
Его провели по коридору и посадили на деревянный диванчик.
— Вот теперь говори.
— Вы что, обалдели, что ли?
— Ничего не обалдели. Перемены большие, — сказал толстый. — Новый начальник.
— Ну и что же?
— Вот и то же, вот и сидишь на диванчике, из канцелярии тебя выставили, сказал тоненький в коротких брючках.
— Да, кончилось наше блаженство, — продолжал человек во френче. — Мы теперь не свободные взрослые люди, а девицы из благородного института или, лучше сказать, поднадзорные, за которыми только и делают, что смотрят в оба глаза. Теперь о прежнем-то своем вспоминаем как об отце родном. Вот была жизнь! А как новый поступил, так и запищали.
— Возмутительно! — сказал служащий в коротеньких брючках и, оглянувшись на обе стороны коридора, сказал пониженным голосом:
— Как поступил, так первое, что сделал — распорядился, чтобы служащие по приходе расписывались…
— Автографы очень любит… — вставил толстый.
— Да, автографы… а лист у швейцара лежит до десяти часов с четвертью. Как опоздал к этому сроку, так не считается, что на службе был. Что это, спрашивается, за отношение? Что мы — взрослые граждане или дети, или, того хуже, жулики, которых нужно в каждом шаге учитывать и ловить? Дальше, если ты, положим, хочешь пойти, по делу службы даже, в город, то должен написать ему записку, по какому делу идешь, и должен представить результаты сделанного дела. Потом: в канцелярии никаких разговоров. Если пришли, положим, знакомые, вот вроде тебя, то никоим образом в канцелярии не разговаривать, а отправляйся в приемную и кончай разговор в одну минуту.
Человек в коротеньких брючках даже встал и, стоя против посетителя, сидевшего в своей шубе на диванчике, упер руки в бока и посмотрел на него, как бы ожидая, что тот скажет. Но не дождался и продолжал:
— Доверия совершенно никакого
