Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

Там проговорил мрачно:

   — Плохо дело! — И снова выругался матом.

   — Что так? — Танеев побледнел.

   — Ваша дочь два месяца пролежала на вытяжке — ей восстанавливали ноги, и делали всё правильно, никаких претензий к господам эскулапам нет, но вот бедро... бедро упустили. Оно-то находилось два месяца без каркаса, незакреплённое, срасталось как хотело. Это плохо...

   — Грозит чем-нибудь?

   — Ещё как! Полной потерей ноги...

   — Что надо делать, профессор? Может, технику какую-нибудь выписать из-за границы?

   — Помилуйте! Какая может быть техника! Всё блокировано, идёт война. Вы сейчас даже скальпель из крупповской медицинской стали днём с огнём не найдёте, не говоря уже о вещах посложнее.

   — Что делать? — Танеев беспомощно отёр ладонями лицо.

   — Что делать, что делать, — ворчливо сказал Гагенторн, — человека должны лечить профессионалы, а не куры с княжескими званиями.

   — Но поймите, мне от этого не легче, мне главное — Анечка...

   — Всё понимаю. Выход один — полностью гипсовать бедро. Иначе оно срастётся так, что ваша дочь не только ходить не сможет — сидеть не сумеет.

   — Так гипсуйте незамедлительно! — вскричал Танеев.

   — Легко сказать — гипсуйте! — Гагенторн опять выругался матом — в нём словно бы сломался некий барьер, профессор матерился будто извозчик. — Вы знаете, какая это боль?

   — Н-нет, — растерянно пробормотал Танеев. — А разве есть что-то другое, кроме гипсования?

   — К сожалению, нет.

Танеев вновь расстроенно отёр ладонями лицо, задавленно всхлипнул:

   — Как быть, как быть... Бедная Аня!

   — Мне нужен помощник, — сухо произнёс Гагенторн.

   — Что ж, давайте вызывать... Кого вы хотите в помощь?

   — Того, кто накладывал гипс вашей дочери в Царскосельском госпитале. Профессора Фёдорова.

Вскоре приехал профессор Фёдоров — немногословный, замкнутый человек с нервными руками. Следом за ним, буквально через пять минут, — императрица.

Когда она появилась в квартире, Гагенторн стоял посреди комнаты и, засунув руки в карманы брюк, резким громким голосом выговаривал Фёдорову:

   — Вы, профессор, пошли на поводу у этой безмозглой мамзели, у Гедройц, которой всё едино, кого лечить, — спаниеля, ворону со свёрнутой набок головой или человека. Она же о многих болезнях знает лишь понаслышке да по плохоньким французским учебникам. Вы регулярно бывали в госпитале, всё видели... Всё происходило на ваших глазах, почему вы не вмешались, почему бедро оказалось незагипсованным?

   — По простой причине. — Лицо Фёдорова сделалось свекольно-красным, глаза приняли виноватое выражение. — Гипс накладывал не я — техник!

   — Но вы же руководили наложением.

   — И это делал не я.

   — Тогда кто?

   — Гедройц. Я её только консультировал. И то по тем вопросам, с которыми она ко мне обращалась. А вообще я доверял княжне, считал, что она сильна в новой методологии...

   — Да в новой методологии восстановления костных тканей княжна ваша, Гедройц эта, всё равно что поросёнок в колбасных обрезках. Ей не качество нужно, только количество. Вы доверчивы как мальчишка, профессор!

   — Выбирайте выражения, сударь!

   — И не подумаю! — Гагенторн резко развернулся, глянул в упор на Александру Фёдоровну, фыркнул и снова развернулся к Фёдорову: он понял, почему тот вёл себя именно так.

Фёдоров боялся вступать в спор с сильными мира сего, был обычным угодником, в том числе и дамским — желал сделать приятное княжне Гедройц, желал сделать приятное государыне, которая считала княжну опытным врачом и к её мнению прислушивалась, и не стал вносить поправки в гипсование, посчитав, что, если вмешается в лечение, — сделает только хуже. Тем более ему был хорошо известен вздорный характер «курицы с княжеским званием».

   — И не подумаю, — повторил Гагенторн. На этот раз голос его стал мягче, он вытащил руки из карманов. — Ладно, извините меня, профессор. Руганью делу не поможешь, делу можно помочь только делом.

   — Будем гипсовать?

   — Будем гипсовать, — сказал Гагенторн, стремительно прошёл в соседнюю комнату, где лежала Вырубова. Спросил ласково, совершенно неузнаваемым голосом, будто и не было только что неприятного объяснения с Фёдоровым, грубых слов, грозных взглядов — это бьш совершенно другой человек: — Если будет больно, вы сможете немного потерпеть?

   — Будете накладывать гипс?

   — Да. Иначе вы потеряете ногу.

   — Раз нужно — обязательно потерплю.

   — Гипсовать будем без хлороформовой маски.

   — Буду молить Бога, чтобы дал мне силы.

   — Ну и хорошо. — Гагенторн ласково наклонил голову, — вы — умничка. А насчёт молитвы — за вас кто-то очень хорошо молился. Было такое?

Вырубова вспомнила Распутина, его ночной визит в конце студёного января, тихо улыбнулась:

   — Было!

   — Кто же этот мол ельник? Впрочем, не спрашиваю, не спрашиваю, — Гагенторн поднял обе руки. — Молчу! Это ведь дело такое... Личное.

   — Распутин этот молельник, — ответила Вырубова.

   — Знаю такого, хм-м. Этот хлыст тоже побывал в моих лапах. — Гагенторн посмотрел на свои крупные, сильные, короткопалые руки, показал их Вырубовой.

   — Мы боготворим отца Григория, — твёрдо произнесла Вырубова, специально сделав нажим на слово «мы». То, что лицо Гагенторна изменилось, она постаралась не заметить. — Он для нас — свет в окошке.

   — Свет, — насмешливо проговорил Гагенторн, склонил голову, раздумывая, высказать своё суждение об этом человеке или нет, — а мнения о нём он был плохого, решил ничего не высказывать и с кряхтеньем выпрямился. — Ну, свет так свет, Анна Александровна. Готовьтесь к гипсованию.

Вдвоём с профессором Фёдоровым они наложили гипс на бедро. Вырубовой было больно, очень больно, она сдавливала губы зубами, едва ли не до крови прокусывала их, отец сидел на стуле рядом, сжимал в своих руках её руку и шептал моляще:

   — Анечка... Потерпи, Анечка, сейчас тебе будет легче.

Операция была долгой, а когда гипсование закончилось, Вырубова почувствовала, что тело её заковано в тяжёлую каменную колоду и терпеть эту колоду нет никакой мочи, она не выдержала, заплакала:

   — Г-господи, за что же мне такие страдания?

   — Терпи, Анечка, терпи, дочка, — Танеев, продолжая сжимать её руку, также захлюпал носом. — Терпи! Раз Бог послал такие испытания — значит, это нужно.

   — Я будто бы вся в камень закована, — пожаловалась дочь.

   — Так надо. Терпи.

   — А ну, не разводить здесь сырость! — нахмурился Гагенторн. — В Санкт-Петербурге климат и без того сырой. Влага пробирает до костей.