Маньчжурская принцесса - Жюльетта Бенцони

– Кажется, я оказался большим соней, – шутливо извинился Пьер. – Наверно, уже поздно!

– Поздно бывает только для детей! Вот я угощу вас сейчас горячей булочкой, – торжественно объявила Виктория, доставая из печи румяные запеченные хлебцы.

– А где все остальные?

– Они уже давно на воздухе. Месье Антуан пошел поохотиться на куропаток для завтрашнего завтрака. Мадам Мелани отправилась в деревенскую церковь, где она помогает аббату готовить полночную мессу. Дети гуляют где-то с сестричками-близнецами. Ведь у них каникулы. Месье Тацинт, их воспитатель, уехал на рождество к своей матушке в Авиньон. Так что вам остается разделить мое общество... Как вы себя чувствуете?– Лучше, чем мог надеяться! – воскликнул Пьер, с аппетитом принимаясь за завтрак.

– Вот и отлично. Мадам Мелани будет довольна. Она просила всех домочадцев не будить вас и не шуметь.

– Очень любезно с ее стороны, но мне, право, немного стыдно...

– Бога ради, чего тут стыдиться?

– Что-то я совсем разленился. Мог бы я помочь вам чем-либо?

Виктория повозилась около кладовой, а затем без обиняков заявила:

– Если вам уж так не хочется сидеть без дела, что ж, я вам придумаю занятие. Когда закончите завтрак, отправляйтесь в сад и скажите Прюдану, чтобы он сходил на ферму и принес мне три десятка яиц. Это очень облегчит мне приготовление обеда.

– Зачем же беспокоить Прюдана? Я сам с удовольствием схожу на ферму?

– Не думайте, что этим вы его обеспокоите. Мой Прюдан обожает ферму. Там он обязательно пропустит стаканчик-другой со стариной Винсеном!

– В таком случае, я с удовольствием сделаю то же вместо него.

Через минуту, захватив корзину, которую он обещал передать Прюдану, Пьер вышел из дома и направился по тропинке к зарослям диких роз, за которыми начинался огород – любимое детище Прюдана. Погода стояла чудесная: чистый и свежий воздух наполнял легкие, а в прозрачно-голубом небе повисло два одиноких облачка. Чувствуя как усталость и хворь покидают его тело, разогретое ярким солнцем, Пьер шел быстрым шагом, насвистывая какой-то бодрый мотив. Вот уже перед ним появились грядки с помидорами, со специальными колпаками, прикрывавшими побеги дынь. Здесь все дышало радостью жизни, ощущением мира и нерушимости привычных жизненных устоев... Пьер представил себе вдруг совсем другие края, – те, в которых разворачивались сражения и воздвигались бесчисленные кладбища. Сегодня там больше не стреляют. Но израненная земля хранит под снегом свои бесчисленные рубцы. Что ж, пусть это первое мирное рождество станет для жителей этих краев временем надежд. Правда, после всего пережитого им будет трудно вернуться к надежде...

Но тут Пьер решительно отогнал от себя все эти черные мысли, которым просто нельзя предаваться в такое прекрасное утро. Двигаясь все дальше, он миновал вторую заросль роз, за которой также не оказалось Прюдана. Вместо этого, ослепленный солнцем, он различил сперва белое платье, затем прозрачный зонтик над женской головкой. Сперва он подумал, что это Мелани, но на звук его шагов головка повернулась и... небеса разверзлись над его головой! То было лицо Орхидеи, и она улыбалась ему.

Сперва он окаменел, затем заставил себя идти, делая шаг за шагом по направлению к ней. И вдруг он побежал, побежал, не разбирая дороги, не замечая, как острые шипы то и дело впиваются в кожу его ног. Все еще не веря, что увиденное им вполне реально, он упал на одно колено и, опасаясь, что видение растворится в воздухе, сжал пальцами край ее платья... И, только ощутив упругость и материальность ткани, осознал, что не бредит. И тут Орхидея заговорила:

– Вы решили, что я – привидение? А я даже не была уверена, что вы меня узнаете.

– Ваш образ навеки остался в моем сердце. Как же я мог вас не узнать? – проговорил он, поднимаясь с колена.

– Прошло тринадцать лет, это немало. Я изменилась...– Неправда! Или, быть может, вы стали еще красивей!

– Вы никогда не умели льстить. Так не пробуйте научиться этому теперь. Я знаю, что время оставило на мне свои отметки, так же как оно оставило их на вас.

– Да уж на мне этих отметок больше, чем достаточно, – проговорил он, не пытаясь скрыть горечи.

– Не думаю. Мне кажется, вы не состарились, а выросли, – сказала она, дотрагиваясь пальцами до знаков отличия на груди. Пьера. Затем неожиданно изменив тон, она с неподдельной горечью спросила: – Почему вы не искали меня в Ницце?.. И еще, почему тогда на набережной Марселя вы остались сидеть в экипаже, не сказав мне на прощание ни слова, не сделав даже прощального жеста?

– Может быть, потому, что я не хотел страдать еще сильней... Как я мог надеяться на то, что, потрясенная смертью Эдуарда, вы вспомните обо мне? И потом, мы существуем в разных мирах. Ведь вы остаетесь принцессой.

Резким жестом Орхидея захлопнула зонтик и взяла Пьера под локоть.

– Теперь я никто. Великого императорского Китая больше не существует. Все, что осталось, это безвольный ребенок, игрушка в руках наших революционеров. У меня нет больше ни титула, ни состояния. Все, что надето на мне, я получила благодаря доброте одной благородной женщины... Пойдемте! Давайте посидим вот здесь, на камнях у колодца! Нам надо так много рассказать друг другу!..

Пока они выбирали место для того, чтобы усесться на прогретых солнцем камнях, Пьер внушал себе не слишком поддаваться заполнявшему его чувству счастья. Ведь это чувство было сугубо эгоистичным: потеряв все, его возлюбленная тем самым приблизилась к нему, который не владел почти ничем. Эта мысль, несмотря на все упреки, которыми он себя укорял, заставила дрожать от вдруг появившейся надежды. Тем временем Орхидея начала свое повествование.

Очень много событий вместилось в эти тринадцать лет. Но Орхидея излагала их быстро, сосредоточившись на главном: своем возвращении в Пекин в обществе мадам Лекур и лорда Шервуда, неожиданно теплом приеме со стороны императрицы Цы Си, которая состарилась и показалась ей такой хрупкой и маленькой, придавленной величием Зала Высшей Радости, слезах императрицы, увидевшей перед своим троном коленопреклоненную беглянку, традиционном салюте из девяти залпов «коу-тоу», наконец, дрожащих пальцах императрицы, гладивших драгоценную застежку Кьен Лонга.

– С этого дня я должна была поселиться рядом с ней во дворце, – со вздохом проговорила Орхидея. – Но это не доставляло никакой радости. Мои дворцовые апартаменты оказались нетронутыми, но показались мне золотой клеткой. Особенно же раздражало меня постоянное присутствие молчаливых евнухов, их неотступное шпионство за мной и еле слышный шорох их мягких сандалий и вкрадчивых шагов. Цы Си понимала мое состояние. Благодаря ее доброте, мне было разрешено выбираться в город и посещать дом, где проживали мадам Лекур и мисс Прайс. Мадам Лекур прониклась неподдельной любовью к Пекину и не желала уезжать из него без меня...