Бои у Халхин-Гола (1940) - Давид Иосифович Ортенберг

июля. Начал выполнять боевые задания. Ходили на штурм японских войск. Японцы искусно схоронились в песках. Но, как было условлено, цели нам указывала наша замечательная артиллерия. Мы направились туда, где рвались снаряды. Зашевелились пески, забегали, заметались японцы. В разные стороны кинулись автомашины, повозки… На обратном пути стреляли японские зенитки, но мы все до единого вернулись благополучно. Как выяснилось, штурмовка прошла в высшей степени удачно.

7 августа. Ходили на штурмовку японских войск в районе их скопления. Эскадрилья, которую вел я, должна была итти последней. Когда оказались на месте и наши части пошли на штурм, я заметил, что сверху на нас валятся японские самолеты. Видят это товарищи или нет? Раздумывать некогда. Решил отразить атаку. Мы сразу сбили ведущий японский самолет, а потом еще восемь японских машин.

Героизм и отвага товарищей приводят меня в восхищение. В таком дружном боевом коллективе каждый день чувствуешь, как растут в тебе силы и решимость.

12 августа. В воздухе 90 японских самолетов. Нас тоже немало. В разгаре боя один японский самолет пошел прямо на меня. В лоб! Я не сворачивал. Оставалось 30–40 метров, когда японец не выдержал и взмыл вверх. Мой левый ведомый тов. Стоянов дал по нему пулеметную очередь, и на этом японец кончился!

Сбили 11 японских машин. По оценке командования, бой прошел хорошо.

В сражениях мелькают дни за днями. Каждый из нас уже сбивается со счета, вспоминая разведки, штурмовки и бои. Сотни разбитых, сожженных японских самолетов лежат в высокой степной траве. Но самое главное еще впереди. Скоро мы окончательно уничтожим японских гадин, очистим от этой летающей нечисти солнечное небо Монголии.

20 августа. Сегодня день всеобщего наступления. Наконец-то! Накануне был митинг. У всех летчиков твердая решимость — бить и до конца уничтожить врага. Летчики озлоблены против наглых японских захватчиков.

— Надо покончить с ними, — говорят товарищи, — быстро и без следа.

Вылетели на рассвете. Японские истребители даже не показались. Наши бомбардировщики беспрепятственно бомбили позиции противника.

Возвращаемся. Туман до земли. Ничего не видно. Густая дымчатая пелена. Сели вслепую. Все машины целы.

Вскоре получили новое задание. Приказано всей эскадрильей разведать силы противника в районе Узур-Нур. Полетели. Обнаружили в лощине танки и автомашины. Мгновенно опустились до двухсот метров, атаковали и зажгли несколько машин. Возвратившись, донесли командованию о резервах японцев.

21 августа. Поднялись по сигналу тревоги. Противник над нашей территорией. Нас трое против пяти японцев. Они — вверху, мы — внизу. Все же одного стервятника сбили. Произошло это таким образом. Японцы пикировали и попытались забраться нам в хвост. Мы в этот момент резко взметнули вверх и встретили врага в лоб. Очередь, другая, третья, и один японский самолет, загоревшись, факелом упал вниз.

22 августа. Летчику сверху великолепно видно, как наши войска последовательно окружают японцев железным кольцом. Скоро им конец, остались считанные дни. Сегодня эскадрилью повел комиссар. У меня открылась «старая» рана. Врач осмотрел меня и сказал, что, видимо, не все осколки были удалены. Нужно срочно заняться раной. В общем в ближайшие дни летать мне запрещено. Как это не во-время! Но я рад, что участвовал в начале генерального сражения. Знаю, своими глазами видел, что летающим гадам до конца осталось недолго.

На этом пока обрываю боевой дневник. Когда потребует Родина, рад услышать приказ: «В воздух, на врага!»

Б. ЛАПИН, Л. СЛАВИН, 3. ХАЦРЕВИН

СЕРГЕЙ ГРИЦЕВЕЦ

Одна за другой садились «чайки». Грицевца еще не было. Вот подрулил Орлов. За ним Коробков, Жердев.

— Где Грицевец? — спросил начальник штаба.

— В небе. Скоро появится.

Действительно, он скоро появился. Смело и осторожно посадив машину, он выскочил на землю.

Навстречу нам, улыбаясь, шел молодой худощавый человек легкой походкой спортсмена.

Он приветливо махал рукой, в которой были полевые цветы. Можно подумать, что он возвращается с прогулки. Впрочем, все отлично знали, что после каждой «прогулки» Грицевца японцы не досчитываются нескольких самолетов.

Весь фронт гремел рассказами о замечательном подвиге Грицевца — о том, как он, снизившись на вражеской территории, спас своего друга и командира — Забалуева.

Почти каждый день над степью происходили воздушные бои, и почти каждый день умножались рассказы о новых подвигах Грицевца.

Мы спросили у одного его товарища: какие самые сильные стороны Грицевца раскрылись во время халхин-гольских боев.

Во-первых, — сказал наш собеседник, — молниеносная находчивость.

Во-вторых, — острая летная наблюдательность. Он как бы предугадывает замыслы противника.

В-третьих, — самоотверженная забота о «соседях». Грицевец приходит на помощь всегда точно, в самую критическую секунду.

В-четвертых, — виртуозность владения самолетом в боевом строю. А впрочем, рассказать об этом невозможно. Если бы вы видели его в деле…

…Мы сидели под крылом его прославленного самолета, и Грицевец рассказал нам историю одного из своих подвигов. При этом лицо его, сухое и сильное, словно обтесанное ветром больших высот и в то же время полное какой-то детской чистоты, с необыкновенной живостью меняло выражение.

— Был у нас воздушный бой с японцами. Не стану вам описывать его. Врага мы потрепали здорово и гнали его далеко. Вдруг замечаю я, что Забалуева нет. А бились мы рядом. Делаю круг, ищу его сначала вверху, потом внизу и вдруг вижу: Забалуев сидит на земле. А земля-то чужая, маньчжурская. От границы километров шестьдесят. На горизонте уже город виден — Ганьчжур. Крыши домов, столбы телеграфные, грузовые машины.

И уже я ничего не чувствую, ни о чем не думаю. Одна мысль у меня: забрать командира и улететь.

Начинаю спускаться. Все время, не отрываясь, смотрю на Забалуева. И вижу: он выскочил из самолета и бежит. Бежит и на ходу все с себя скидывает — парашют, ремень, ну словом, все тяжелое. Бежит с пистолетом в руке.

Мне плакать захотелось, честное слово! Ну куда, — думаю, — ты бежишь? Ну пробежишь сто, двести метров, а дальше? Ведь до границы шестьдесят километров. А там еще пройти через фронт.

Я так думаю: вероятно, он застрелился бы. Не такой человек Забалуев, чтобы даться живым в руки врага.

Рассказываю я это вам долго, а подумать — тысячная доля секунды.

В это время я вижу, что он мне машет рукой: дескать, улетай, не возись со мной! Он, конечно, не знал, что это я. Он думал, какой-то советский летчик просматривает местность и маленько заблудился. Каков Забалуев! Сам он в таком положении, а за другого испугался.

И вот интересно: казалось бы не до этого, а вдруг я вспомнил, как он накануне про своего