Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф

жизни, как у бездетных, и все время надо что-то решать или делать. Думаю, старая миссис Маккарти – самая что ни на есть вреднейшая зануда; она как ребенок, вот только ее не унять; она настаивает на том, чтобы ее слушали; она совершенно не способна видеть дальше собственной тарелки с хлебом и маслом; донимает вопросами, что именно это за джем. Я действительно считаю, что старушки без дела – тяжелейшее на свете испытание. Два дня назад она стала римской католичкой. Вошел Чарли Сэнгер, погладил Молли по руке. Он тоже уважает материнство. Он с большим уважением относится к достоинствам человеческой натуры, и это меня всегда поражает; он ценит честность и порядочность; знает, как тяжела жизнь, но, возможно, не то, насколько она приятна. На днях я собираюсь написать рассказ о том, как жизнь делает лица людей в метро серыми, вялыми, суровыми, разочарованными. Но почему ни один из них не выглядит довольным, счастливым, получившим то, чего хотел? Это бы приободрило молодых и украсило пожилых, а так, сказала бы я, смотреть на них нет никакого удовольствия.

20 января, воскресенье.

——часы бьют шесть; лорд Бернерс[1162], Зигфрид Сассун и шофер Уильям только уехали. Да, мы столкнулись с пэрством. А мне вообще нравятся пэры? Есть в них что-то непроницаемое, и это проблема; они рассказывают интересные истории, но я, похоже, утратила дар слушать. По словам Зигфрида, этот лорд – еврей из Килберна[1163], круглый, толстый и бледный – нет, довольно пухлый, решительный маленький человек, чей титул, как мне кажется, придает некоторую весомость, которая ему несвойственна. Все-таки титул в моем возрасте – это немного вульгарно, как кружева на каминной полке. Вита ужинала здесь с лордом, и у нее тоже есть бархатные кружева – что-то плотное, а не яркое. Старина З.С. – милый, добрый, отзывчивый, добросердечный приятель. Он вернулся, велев Уильяму подождать, прикрыл дверь и попросил меня отрецензировать [Уолтера Джеймса] Тернера: «Заметьте, сам он об этом не просил». (Не люблю, когда меня сбивают с привычного пути в вопросах работы. Это худшее, на что способны интересные люди, ведь их фальшивость на мгновение становится очевидной.) Но продолжим. С Зигфридом все в порядке. Тогда о чем еще рассказать? Окончательных новостей по поводу Тависток-сквер пока нет, а вот кухарка Саксона уже мысленно осваивается в Хогарте и говорит, что сад прекрасно подойдет для ее маленькой дочери, а если миссис Тернер успеет привезти газовую плиту, которую ей подарил врач, то они переедут в марте. (Особенность аристократов в том, что они плохо скрывают свое притворство, позволяют людям сесть им на шею, а потом вдруг взбрыкивают и опять важничают.) Сейчас мы в подвешенном состоянии. Я буду счастлива, как только снова смогу вцепиться когтями в дело. Сейчас я чувствую: «О боже, еще одно путешествие? Ехать ли мне на поезде? Где переодеться завтра перед ужином?». И так далее. Лотти колеблется. Сначала она говорит, что будет получать £60 за работу горничной у Кида Льюиса[1164]; потом хочется остаться с Саксоном – бог знает, чем это кончится; в любом случае мне жаль ее отпускать… Теперь я должна заняться цитатами из Монтеня, поскольку этого требует какой-то кокни из ЛПТ.

23 января, среда.

Открой я дневник в понедельник, мне бы пришлось написать, что «мы потеряли Тависток-сквер» из-за жульничества мистера Саймона и легкомысленной праздности мистера Гая Хемсли[1165]. Это был весьма неприятный шок, который, скажу за себя, мы бы вряд ли пережили легко; найти такой прекрасный дом трудно, не говоря уже о бесконечной тоскливости поисков. Как бы то ни было, после спектакля («Прогресс» Мунро[1166]), во время которого я все время ерзала и мысленно проклинала его, я отправилась к Коуду, обнаружила, что меня ждут, и услышала странную историю о том, как Саймон уступил бы дом Вулфам, если бы Коуд согласился на £30 вместо £40. Но Коуд отказался, и тогда я предложила дополнительные £10, связалась со своими солиситорами по телефону, к которому тянулась через весь офисный стол (о да, я теперь взрослая) и уладила дело за 15 минут, а потом пошла на чай с Нессой, раздуваясь от гордости и возбуждения – все это сущая чепуха, сказал бы Л. Однако мой талант подбирать жилье был поставлен под вопрос; что толку, спрашивается, если я позволяю этим шулерам обводить меня вокруг пальца? Но я сказала себе, что дом 52 будет моим. И вот теперь он действительно мой, причем не только духовно, но и физически, ибо, несмотря на Хемсли, забастовку[1167], недоставленный контракт и т.д. и т.п., я сама сегодня поехала в офис с чеком и подписью, уладила вопрос до часу дня, а затем потратила шиллинг на тарелку говядины. Вот и все! Теперь я могу удовлетворенно вздыхать у своего камина, несмотря на дождь, забастовку, леди Коулфакс и Этель Сэндс, а также свои заботы, печали и нервы. Теперь все не так трагично. В «New Republic» напечатают мою статью о Джейн Остин; £22 от «Dial» за «Забытую жизнь»; и т.д. и т.п.[1168] В это время в прошлом году наше положение было совсем другим. Но не то чтобы я тогда была менее взвинченной. Нет, я помню несколько очень черных дней примерно в это же время года.

Я видела Роджера, видела его картины, которые он с неуемным тщеславием художника заставляет даже слепых вроде меня рассматривать в спешке при электрическом свете. Но хватит об этом; во всем остальном он цветет и пахнет: куда ни ткни – везде плоды. Памела вот-вот родит; его кошка тоже. Литтон купил себе дом[1169]. Нессу осудили по закону за то, что она не владеет собственной квартирой в доме 50. Я ни слова не сказала об этом великом событии – о битве Беллов и Стивенов. Клайв будет изгнан, американцы одержат победу[1170]. И это напоминает мне, что я твердо решила перестать цепляться к Мэри Х. Меня до абсурда взбесил смехотворный рассказ Роджера о том, что Клайв распространяет слух, будто я хочу одеваться как леди Диана[1171] и т.д. Мэри с радостью поднимет меня на смех, лишь бы заставить Клайва улыбнуться, и я думаю, что она с удовольствием будет сыпать мне соль на раны. Но я тоже не горжусь своим поведением, хотя мне нравится быть естественной и при желании нести чепуху. Но с ней это опасно, а моя вспыльчивость такова, что стоит только щелкнуть меня по носу, как сделал Роджер, и я теряю больше, гораздо больше, чем все удовольствие, полученное от моих гениальных