Эгоист - Джордж Мередит

Дверь в лабораторию вновь открылась и захлопнулась. На этот раз она выпустила мисс Мидлтон. Лицо ее горело. Увидев своих друзей, она попыталась скрыть бурю, бушевавшую в каждой черточке ее лица, и явила им мертвенную улыбку, — на большее она была неспособна.

Перед тем как сделать шаг от двери, она вздохнула всей грудью.

Вернон вышел в сад.

Клара устремилась к Летиции.

— Вы обманулись! — сказала она.

Из ее горла вырвалось гневное жесткое всхлипывание, и она не могла продолжать.

Летиция принялась упрашивать ее подняться к ней в комнату.

— Мне нужно на воздух, я должна быть одна, — сказала Клара, схватила шляпу и, сбежав по ступеням каменного крыльца, повернула направо, чтобы не проходить под окнами лаборатории.

Глава тридцать третья,

Клара дошла до лужайки для игры в шары. Там, возле лаврового куста, она увидела Вернона и спросила, где ее отец.

— Не советую говорить с ним сейчас, — сказал Вернон.

— Мистер Уитфорд, быть может, вы возьмете это на себя?

— Сейчас это было бы неразумно. Надо подождать.

— Ждать? Но почему?

— Он не в подходящем настроении.

Она чуть не задохнулась. Бывают минуты, когда мы ищем в друге не мудрого советчика, а покорного раба. В такие минуты доводы благоразумия нам ни к чему. Мы идем напролом. Клара стремительно покинула Вернона, словно обнаружила, что заговорила по ошибке с дорожным столбом.

Сцена с Уилоби оставила в ее сознании густое облако тумана, сквозь которое явственно проступало лишь одно: что он будет держаться за нее до последнего и не намерен вернуть ей свободу или хотя бы позволить ей уехать на время.

О, мужчины! Клара, с ее неискушенной девичьей душой, решительно отказывалась их понять. Таинственные мотивы, которые ими движут, их необъяснимые пристрастия, тщеславие, которое они стыдливо облекают в маскарадное домино, и, с другой стороны, деспотизм, который бесстыдно выставляют напоказ, — все это ее отталкивало, и ее женская натура восставала против грубой силы, лежащей в основе их могущества. Разумеется, она признает справедливость упреков, которые можно адресовать ей. Но это ничуть не меняет существа дела. На все упреки у нее был один-единственный ответ: «Что угодно, только не быть его женой!» Исчерпав все средства защиты, она вверилась инстинкту, который со стремительностью горного потока низвергает нас с несвойственных нам высот, возвращая к естественному уровню, а подчас — если в русле потока повстречается омут, — то и ниже этого уровня. Хорошо, рассуждаем мы, пусть мы совершили проступок, — но разве тем, что мы пойдем наперекор собственной природе, мы его искупим? И, успокоив таким рассуждением совесть, мы блаженно отдаемся несущей нас волне. Инстинкт наш изощряется в уловках, проникает в замыслы противника и, ссылаясь на его козни, охотно оправдывает не только наши проказы, но даже проступки менее невинного свойства. Клара знала, что есть способ получить свободу. Но она умышленно закрывала глаза: слишком ликовало ее сердце при одной мысли о таком способе! Прижать руки к груди, возвести очи к небу и воскликнуть: «Мое сердце принадлежит другому!» О, как билось оно, как все в ней взывало к такому безоглядному решению! Неужто, доведенная до отчаяния, она не вправе сказать, что обращалась к небу и что оно не удержало ее от такого шага?

К счастью для мисс Мидлтон, ястребиный взор полковника де Крея разыскал ее среди буковой рощи на холме уже после того, как пыл ее раздражения несколько поутих.

Вернон между тем пребывал в нерешительности. И в самом деле, рассуждал он, трудно было бы избрать более неподходящую минуту для разговора с доктором Мидлтоном. Быть может, еще раз дружески поговорить с Уилоби? И тут же увидел обоих: Уилоби шел по газону к доктору Мидлтону, а тот остановился, готовый подарить гостеприимному хозяину все свое внимание. Его они то ли не заметили, то ли не пожелали заметить. И он повернул назад к Летиции и зашагал с ней рядом. Вскоре, однако, ему стало невмоготу слушать славословия его самоотверженности и великодушию. Правда, похвалы ее свидетельствовали о том, что ему удалось скрыть свою сердечную тайну, и все же было в этих комплиментах нечто неприятное. Наделенный юмором и незаурядным знанием человеческого сердца, он сравнивал себя с игроком; провозгласив азартное: «Все — или ничего!» — тот отвергает с презрением мелкий выигрыш, раз крупный не дается в руки: лучше горделиво покинуть стол, оставив на нем последний грош, нежели унести жалкие крохи того умопомрачительного выигрыша, на который он рассчитывал. Если нам не повезло в любви, то избави нас бог от разменной монеты комплиментов нашей добродетели! В особенности, когда мы знаем, что она чисто внешняя. Добро бы Летиция похвалила его за стоицизм, с каким он переносит свой проигрыш! Но как раз этого она не была в состоянии оценить, ибо даже не подозревала о его фантастической ставке.

— Уилоби согласен простить Кросджея на известных условиях, — сказал он, — и требует от тех, кто за него хлопочет, гарантии, что они будут выполнены… Но неужели вы предполагали, что Уилоби добровольно от нее откажется? Разве он может? Да и всякий на его месте… Конечно, ему следует отказаться. Но это легко сказать! Хоть я и не присутствовал при их беседе, я ни минуты не сомневался, чем она кончится. Я даже представляю себе, что говорилось каждым из них. Теперь все зависит от того, насколько у нее хватит мужества. Доктор Мидлтон не захочет сейчас покинуть Паттерн-холл. И нет никакого смысла говорить с ним об этом сегодня. Она же нетерпелива от природы, а сейчас доведена до отчаяния.

— Почему нет смысла говорить с доктором Мидлтоном сегодня? — спросила Летиция.

— Потому что вчера ему подали вино, которое пришлось ему не по вкусу. Он не в форме и не в состоянии заниматься. Единственное, что его утешает, это мысль о предстоящем обеде с паттерновским портвейном. Так что никакие силы не заставят его сегодня покинуть Большой дом.

— Господи!

— Я прекрасно понимаю, что кроется за этим возгласом!

— Я не вас имею в виду, мистер Уитфорд. Вы — исключение.

— Отнюдь нет, я такой же, как все. Ну, хорошо — мужчины вызывают законное недоумение. Допустим. Но, если женщина сделала выбор — разве мужчина не вправе требовать, чтобы она от него уже не отступалась? Правда, женщины плохо знают жизнь, да и себя тоже. И все же не следует забывать, что исходную ошибку совершила она. Ведь это из-за нее доктор Мидлтон очутился здесь, и вот не успел он освоиться и привыкнуть к чрезвычайно удобному для него образу жизни, как его хотят сорвать с места.

— Тут я ничего не понимаю и ничего не могу объяснить, — сказала Летиция.

— Это оттого, что сами вы — олицетворенное постоянство.

На щеках ее выступил румянец.

— Нет, я тоже «как все». Не скажу, что на ее месте я поступила бы, как она. Впрочем, не мне бросать в нее камень. Я и сама не чужда колебаний.

Летиция вновь покраснела. Она хотела дать ему понять, что вовсе не представляет собою нелепую статую Постоянства, с обожанием устремившую свой каменный взор на фигляра, имя которому Обман. После вчерашней полночной беседы Летиции было неприятно, что о ней до сих пор думают как о магнитной стрелке, неизменно устремленной к полюсу. Чувство собственной индивидуальности, столь недавно ею обретенное, настоятельно требовало признания. Меж тем Вернон, не подозревая о происшедшей в ней перемене, к величайшему ее смятению, продолжал хвалить прежнюю Летицию, к которой нынешняя уже не имела никакого отношения. Зато ему удалось остановить поток ее комплиментов. Он, словно нарочно, проникся внезапной завистью к ее пожизненному, безропотному и, можно сказать, самозабвенному постоянству чувств.

Люди, страдающие от неразделенной любви, как известно, склонны к подобному завистливому восхищению и готовы болтать всякий безотчетный вздор. К тому же, воздавая хвалу постоянству Летиции, Вернон ощущал смутную сладость от того, что таким образом как бы наказывает — слегка, не причиняя боли, но все же немного ее задевая — некую непостоянную особу. Так он тешил себя, терзая бедную Летицию. Далекая от мстительного умысла, Летиция инстинктивно нащупала орудие защиты и принялась превозносить его преданность, а он, мысленно взывая к небесам, чтобы его собеседница хотя бы частично прозрела, продолжал вопреки своей обычной сдержанности без умолку болтать. Летиция смутно чувствовала, что гимны ее постоянству неспроста, что за ними что-то кроется. Она вскинула на него глаза, и, уловив в ее взгляде сомнение, Вернон разразился торжественными заверениями в искренности своих слов. Летиция не знала, куда деваться. Она бы охотно убежала, но как могла она объяснить свое бегство? Вместе с тем подвергаться незаслуженным похвалам, которые уже не казались ей лестными, было для нее сущей пыткой.