Эгоист - Джордж Мередит

— Я бы не сказал, что кимвалы — самый изысканный музыкальный инструмент. Впрочем, я нахожу их болтовню забавной и сам не прочь послушать ее, когда бываю в настроении.

— Вам следует почаще бывать в настроении, мой друг. Вы умеете быть образцовым собеседником, когда захотите.

— Под вашим руководством, сударыня!

Уилоби томно склонился перед ней. Ему стало немного легче оттого, что удалось провести миссис Маунтстюарт, которая олицетворяла для него общество: она задавала тон светским пересудам и могла предписать свету, кого из них двоих жалеть — его или Клару. И если уж на то пошло, он не собирался брать на себя роль жертвы.

Впрочем, до этого еще было далеко.

— В искусстве скрывать свои чувства мужчине не угнаться за девицей, — продолжал он. — Я терпеть не могу мелких свар, и на моем лице, должно быть, отражаются все огорчения, какие я испытываю. Кларины вспышки подозрительности раздражают меня. Я знаю, что это слабость — мое неумение преодолеть минутную досаду. Но мужчине приходится учиться тонкостям и уловкам, в которых женщины искушены от колыбели. Подозрительность и недоверие настолько мне несвойственны, что я не в состоянии сочувствовать им в других.

Внезапно брови сэра Уилоби стрельнули вверх. Из кустов в нескольких шагах от скамьи, на которой сидели собеседники, вынырнул Флитч.

Злополучный кучер начал с того, что отвел обвинение, будто это он спьяна нарушил запрет и дерзнул появиться на территории усадьбы. Дело обстояло совсем не так: он почувствовал неудержимое желание посетить места, где некогда был так счастлив, и потому, да и то лишь для бодрости, хлебнул малую толику. А как он бывал здесь счастлив! На рождестве, например, когда все слуги усядутся за стол под председательством седовласого дворецкого, мистера Чесингтона, и пьют старинный портвейн за здоровье молодого наследника старинного рода! То была блаженная пора, когда бес честолюбия еще не завел его в трясину, внушив ему желание сделаться собственным господином и завести собственную лавку! Увы, он готов завидовать последней собаке в Паттерн-холле и вздыхает по запаху паттерновских конюшен, который ему теперь представляется слаще аравийских благовоний.

Произнося свою тираду, Флитч все время держал в поднятой руке некий предмет, один вид которого заставил сэра Уилоби молчать. Флитч в данном случае поступал как опытный оратор, который с помощью хитроумного вступления заставляет толпу безропотно выслушивать самые нелестные для нее истины. Итак, Флитч беспрепятственно произнес свою жалкую, исполненную слюнявой патетики речь, держа перед носом предмет, в котором сэр Уилоби безошибочно признал Кларин кошелек. Он без труда сообразил, каким образом кошелек этот попал к Флитчу, но не сразу нашелся, как пресечь рассказ кучера на корню.

— Что это у вас такое? — строго спросил он, на что Флитч внушительно ответил:

— В целости и сохранности.

Фраза эта, по-видимому, так ему полюбилась, что он произнес ее дважды:

— В целости и сохранности.

Затем, повернувшись к миссис Маунтстюарт, он заговорил об изгнании Адама, в судьбе которого, должно быть, видел некоторую аналогию с собственной судьбой, а также о евреях в плену египетском, о которых рассказывал в церкви священник, — Флитч, по-видимому, приравнивал себя также и к ним.

— Невзгоды пошли на пользу моей душе, сударыня, — продолжал он, — я не переехал в Лондон, в это пристанище кучеров, которые (если верить тому, что рассказывают об этом городе) развозят знатных вельмож в каретах, рискуя своим душевным спасением; вместо этого я обратился к церкви и прилежно слушаю наставления своего пастыря. И уж поверьте, сударыня, кабы нашей барышне случилось обронить кошелек в какой-нибудь лондонской карете, вряд ли она получила бы его обратно — в целости и сохранности!

— Положите его вон на то кресло, — сказала миссис Маунтстюарт. — Мы наведем справки, и сэр Уилоби вас вызовет. В целости и сохранности кошелька никто не сомневается.

И мановением пальчика показала Флитчу, что он свободен и может идти. Флитч, однако, мешкал: он еще не насладился произведенным впечатлением, и, кроме того, ему не терпелось обстоятельно поведать о том, как он нашел кошелек. Не смея, однако, встретиться глазами с величественным взглядом миссис Маунтстюарт, он понуро удалился, всей своей фигурой и в самом деле напоминая Адама, покидающего райские кущи, — каким его рисуют в детских книжках.

— Нынче у нас в народе днем с огнем не сыщешь человека, который бы изъяснялся просто, без вычур, — обратилась она к Уилоби.

Тот был весь снисхождение.

— Бедняга пьян, — сказал он.

Он был потрясен быстротой и ловкостью, с какою миссис Маунтстюарт разделалась о Флитчем. Это могло означать лишь одно: она его щадит, а следовательно, ей известно истинное положение вещей! Он был уязвлен также и тем, что она оказалась настолько находчивее его и так властно распоряжалась в Паттерн-холле.

— Пожалуй, это и в самом деле Кларин кошелек, — отважно признал он, как бы взвешивая его на ладони. Он был не в силах подавить дрожь в уголках губ и, чувствуя, что его остекленевший взгляд не может ускользнуть от внимания проницательной миссис Маунтстюарт, собрался с духом и продолжал: — Во всяком случае, это не кошелек Летиции. Это-то я знаю наверное: он у нее совсем старенький.

— И верно, ваш подарок!

— Как вы догадались, дражайшая миссис Маунтстюарт?

— Чисто умозрительно.

— Впрочем, ее кошелек совсем как новый — он сохранился не хуже его хозяйки.

— Бедняжке не слишком часто приходится им пользоваться?

— Смею вас разуверить, сударыня, вы ошибаетесь. Она пользуется им ежедневио.

— Если бы он был набит потуже, сэр Уилоби, ваш старинный проект мог бы быть приведен в исполнение. Ни та, ни другая сторона, насколько я могу судить, не стали бы чинить препятствий. Мы с профессором Круклином только что повстречали обоих и, как мне показалось, застигли их врасплох. Право! Они говорили, близко склонясь друг к другу, к в глазах их было что-то мечтательное.

— Это совершенно невозможно!

— Но отчего же? Получается, что, едва доходит до дела, вы не в силах этого допустить? Какой эгоизм!

— Нет, право, спросите Клару. — Сэр Уилоби чрезвычайно оживился. — Расспросите ее хорошенько, моя дорогая миссис Маунтстюарт! Вы убедитесь, что я возобновлял свои попытки еще совсем недавно — наперекор собственному сердцу, если угодно. Я просил ее помочь мне в этом, снабдил ее подробнейшими инструкциями, предоставил ей carte blanche.[22] Кто-кто, а Клара не имела оснований сомневаться в моей искренности! Вот увидите, она поможет развеять последние сомнения, которые как будто еще гнездятся в вашей душе. Я предлагал, я уговаривал, я настаивал, но, поверьте, ничего из этого дела не выходит. Но если вы считаете, что я должен еще и сокрушаться по этому поводу, то могу ответить вам лишь одно: поступки мои мне подвластны, сердце — нет. Я намерен сделать все, что требуется от меня, как от человека чести, иначе говоря — от человека, обреченного совершать одну ошибку за другой, в наказание за то, что он в свое время не послушал велений своего сердца. Заставить это сердце молчать я способен, но повелевать им — столь же бессилен, как повелевать собственной судьбой. Свои чувства я давно поборол, и не надо ворошить прошлого. Итак, не станем говорить о чувствах, хоть они, как вы знаете, играют известную роль в жизни общества или, говоря на современном жаргоне, являются ее факторами. О чувствах я привык молчать. Я мог бы говорить о них только с вами. Впрочем, к чему? Если бы старина Вернон, вместо того чтобы корпеть над рукописями, ощутил в себе честолюбие настоящего мужчины и захотел принять участие в общественной жизни, он нашел бы в ее лице достойную подругу. Я называл ее своей Эгерией. Для него она сделалась бы Корнелией{52}. И я готов поклясться, что дети, которых она принесла бы супругу, оказали бы ему честь!.. Ну, да старина Вернон не таков — беднягу в свое время постигло большое разочарование, и он будет носиться с ним до конца своих дней. А она? Похоже, что и она также. Я старался — о да, я говорил с ней сам! Но все напрасно. В чем другом я, быть может, имею на нее влияние, в этом — никакого. Отказ, и все! Говорит, что намерена умереть, как жила, — Летицией Дейл. Мы с вами сейчас одни, и вам я могу признаться, что мне сладок звук этого имени. Сладок, как старинная песня, к которой привык с детства. Но не спешите меня осуждать. Поверьте, над делами подобного рода — я утверждаю это на основании опыта — тяготеет некий фатум. И я не могу скрыть от бедняжки существование этого фатума…

— Позвольте, которую из бедняжек вы имеете в виду сейчас? — спросила миссис Маунтстюарт с холодным недоумением.

— И она вам сама скажет… Как — которую? Клару Мидлтон, разумеется… она сама признает, что хоть я и сделал все, что можно, дабы способствовать этому союзу, тут, видно, мы имеем дело с противодействием, — за неимением лучшего определения, я вновь вынужден прибегнуть к этому слову, — да, с противодействием некоего тяготеющего над нами фатума. Это он тянет нас в противоположные стороны, вернее, тянул бы, если бы я поддался. Она не первая; другие тоже были вынуждены признать существование этих роковых сил.