Эгоист - Джордж Мередит

Сэр Уилоби сделал шаг, другой и остановился, чтобы посмотреть вслед Летиции, плавно удалявшейся в направлении к дому.

Так мы порою останавливаемся на берегу ручья и, забывшись в созерцании природы, любуемся тем, как, распластав свои лепестки, цветок погружается в прозрачную воду.

Сэр Уилоби, как бы в блаженном забытьи, стоял и чему-то улыбался.

Глава тридцать четвертая

— Доброе утро, дорогая миссис Маунтстюарт! — словно очнувшись, приветствовал сэр Уилоби почтенную гостью. — Отчего она убежала?

— Кто убежал?

— Летиция Дейл.

— Ах, Летти Дейл? Если у вас это называется убегать… Вероятно, она хочет продолжить интимную беседу с Верноном Уитфордом, которую я прервала. Ваш элегический тон, признаться, меня напугал. Пойдемте, сядемте на какой-нибудь скамейке, подальше от доктора Мидлтона. А то его присутствие оказывает на меня гипнотическое действие, и я сама начинаю говорить по-латыни. Вчера я совсем поддалась его влиянию. Отныне и во веки веков имя доктора Мидлтона будет связано для меня с воспоминанием о неудавшемся вечере и соло на контрабасе. Мы не спелись.

— Зато Гораций был в ударе.

— Чего нельзя сказать о вас, дорогой сэр Уилоби.

— Да и Летиция… то бишь мисс Дейл, говорила, как мне показалось, чрезвычайно хорошо.

— Она разговаривала с вами, а следовательно, хорошо. Но тесто не поднялось — дрожжи оказались негодными. Вы пускали шпильки по адресу полковника де Крея и навлекли на себя неудовольствие доктора Мидлтона. У меня до сих пор гудит голова от звуков его голоса, право! Но где же ваша повелительница?

— Которая?

— Неужели нужно называть ее по имени?

— Ах, вы о Кларе? Верно, где-нибудь бродит. Вот уже час, как она мне не попадалась.

— Какая славная беседка, — сказала миссис Маунтстюарт, усаживаясь. — Наши вкусы и пристрастия, дорогой мой сэр Уилоби, — кто может дать себе в них отчет? Никогда не знаешь, радоваться ли тому, что должно произойти, или сожалеть. Я хотела бы поговорить с мисс Мидлтон.

— Фарфоровая плутовка будет к вашим услугам — ведь вы с нами завтракаете, надеюсь?

— О, да вы, я вижу, принялись меня цитировать!

— Я вас цитирую во всех случаях жизни. Впрочем, ваше определение: «Целый роман на кончиках ресниц», пожалуй, уже несколько устарело.

— Роман? Ах, вы о Летиции Дейл!

— Разумеется, о ней. Вы не находите, что в ее чертах появилось нечто более серьезное?

— Еще бы!

— Но я не хочу этим сказать, что роман совсем улетучился с ее ресниц.

— Разумеется, нет. Он просто уже вышел из печати.

— Вы, как всегда, попали в точку, сударыня.

Сэр Уилоби погрузился в задумчивость. Затем, подобно музыканту в оркестре, он взмахнул смычком и вновь подхватил мелодию.

— Мне показалось, что Летиция Дейл была вчера в необыкновенном ударе, — исполнил он свою партию.

— Летиция? — с некоторым недоумением переспросила его собеседница.

— Найдите для нее новое определение. Я, да будет вам известно, коллекционирую ваши афоризмы.

— Я бы сказала, что она уже на три четверти выползла из своей раковины и носит ее, как капюшон.

— И готова скинуть его по первому знаку? — подхватил он. — Великолепно! И какая точность!

— Да, все это хорошо, любезнейший сэр Уилоби, но сами-то мы так ли уж великолепно себя ведем? Когда же мы будем точно знать, чего хочет наше сердце?

Сэр Уилоби ответил протяжным многосложным вздохом, напоминающим составные слова, столь излюбленные поэтами, пишущими на тех трижды благословенных языках, которые позволяют выразить так много в едином слове.

— Что касается меня, то я всегда знал, чего хочу. Ум живой и острый не такая уж редкость среди женщин. Зато подлинный интеллект — это перл. Женщина, обладающая интеллектом, прекрасна, как греческая статуя. Это божественный дар, редкий, как все, что нам ниспосылает небо.

Миссис Маунтстюарт хмыкнула, как бы адресуясь к кому-то невидимому.

— Продолжайте, я вас слушаю, — сказала она.

— Редкость этого явления, — заметьте, я имею в виду не просто интеллект, а интеллект чуткий, иначе говоря, гармонически сочетающийся с отзывчивым сердцем, — итак, уже одно то, что явление это столь редкостно, заставляет нас крайне неохотно отказываться от него если нам посчастливилось его встретить. С каждым годом я ценю его все больше и больше.

— Я что-то не пойму: это исповедь или философский трактат?

— Простите?

— Это рассуждение общего порядка или имеется в виду некая определенная особа?

Он пожал плечами.

— Душевное сродство может существовать совершенно независимо от прочих наших отношений, связей и привязанностей — как материальных, так и духовных.

— Ну что ж, все это, пожалуй, не отдает голосом страсти, — заметила миссис Маунтстюарт, — и к тому же весьма удобная доктрина для мужчин. Согласно ей, всякий вправе запастись своей Аспазией{51} и одновременно наслаждаться радостями законного брака. У входа в парк мы видели краем глаза прекрасную Мидлтон с полковником де Креем. Профессор Круклин все еще под впечатлением странной галлюцинации.

— Меня это ничуть не удивляет.

Готовность, с какой была произнесена последняя реплика, и двойной смысл, который можно было в ней усмотреть, заставили миссис Маунтстюарт, несмотря на весь ее юмор, насторожиться.

— Жаль, что профессор Круклин вас не слышит, — сказала она, — он продолжает настаивать на своем: на коляске, на гостинице, на промокших башмаках, согревательном декокте, свидетельствах хозяйки гостиницы и носильщика — словом, на всем.

— Повторяю: меня это ничуть не удивляет.

— То есть вас не удивляет, что он настаивает на своем?

— Ну да, коль скоро он страдает галлюцинациями!

— Как бы и другие не поддались его галлюцинации!

— Мне остается только сказать еще раз…

— Что вас это нисколько не удивит? Чрезвычайно философично с вашей стороны. И прекрасно сочетается с вашей проповедью о сродстве душ.

— Полагаю, что профессор Круклин не спустится со своих классических высот и не станет делиться своими галлюцинациями с доктором Мидлтоном.

— Сэр Уилоби, вы — настоящий рыцарь!

Его разглагольствования о совершенствах Летиции придали миссис Маунтстюарт смелость намекнуть на его отношения с Кларой. Как это ни уязвляло его гордость, интересы самосохранения вынуждали его смириться.

— При чем тут рыцарство! Мне просто хотелось бы оградить тех, кто пользуется моим гостеприимством, от неприятностей какого бы то ни было рода, — сказал он. — А доктор Мидлтон умеет, по выражению Вернона, принимать облик Зевса-громовержца.

— Я так и вижу его в этом качестве. Ходячая энциклопедия во образе разъяренного быка! Ночной кошмар школьника, не приготовившего урока!

— Да, чего не сделаешь, чтобы избежать такого видения!

— Он должен быть страшен во гневе! Как хотите, вы все же великодушнейший из рыцарей, раз вы печетесь о том, чтобы оградить ее от родительских громов. Но скажите мне откровенно, почему вы отказываетесь снизойти к некоторым тактическим тонкостям? Послушайте вашего старого друга! Вы чересчур высокомерны. Ни одна женщина не простит своему возлюбленному, если он позволит себе быть таинственным и непостижимым больше тридцати минут подряд. Спуститесь с вашего пьедестала хотя бы на ступеньку. Только не вздумайте читать нотации. Властвуйте, если угодно, но незаметно! Сказать по правде, я не признаю философской невозмутимости в любви. Все это, разумеется, выглядит достойно, да только не верю я в искренность тех, кто надевает на себя личину философического равнодушия. Я ничего не имею против любовных ссор: они придают влюбленной паре живописность и нарушают однообразие. Я сразу заприметила в ней мятежную жилку. И конечно, желательно, чтобы она исчерпала свое бунтарство до брака.

— Кларино бунтарство? Пустое ребячество! — произнес Уилоби, пытаясь покровительственно-отеческим тоном скрыть внутреннее содрогание. — Когда вы входили в парк, вы видели ее только издали, а то наверняка услышали бы ее серебристый смех. Гораций ее чрезвычайно забавляет.

— Да, я благодарна ему по гроб за вчерашний вечер. Ее веселое личико озаряло мой стол. Смех ее был дождем в пустыне! Вы поймете всю тяжесть бремени, которое меня придавило, если я вам скажу, что буквально упивалась этой парочкой, — это было единственное очко в мою пользу в партии, которую я безнадежно проиграла. Хоть я и не могла расслышать их слов, но уверена, что они были остроумны.

— О да, в остроумии им не откажешь — ни ей, ни ему, — согласился Уилоби. — В остроумии известного рода.

— Разговор их был слажен, как чистый и звонкий звук, издаваемый кимвалами.