Город Антонеску. Книга 2 - Яков Григорьевич Верховский

Услышав слово «окно», Ролли решила, что пришло время вмешаться. Она поудобнее уселась на кожухе, протерла глаза и сказала:

«Тася! Там нет никакого окна! Ты что не знаешь? Мы под землей, в Подземном Царстве. Здесь не бывает окошек!»

Тася обернулась, увидела Ролли, и глаза ее вдруг приняли осмысленное выражение.

«Да-да, – неожиданно быстро согласилась она. – Конечно. В Подземном Царстве не бывает окошек. Ты извини меня, детка, но все это… Все это как-то… Эти стены и потолок… И этот спуск, боже… Этот спуск в колодец…»

«В Волшебный Колодец!» — поправила ее Ролли.

«Ну, да-да, конечно, в волшебный, в волшебный», – снова согласилась эта новая Тася.

Между тем в припор привели еще нескольких женщин. Они расстилали на лежаках какие-то одеяла, пальто, переговаривались между собой, выясняли, где здесь можно пописать, умыть лицо, попить водички…

Ролли с интересом следила за ними и вдруг поняла, что папы… ее папы!.. в припоре нет!

«Где папа?» — почти выкрикнула она.

Тася смешалась: «Папа, папа… Папа пошел в отряд. Ненадолго. Его партизан увел».

Ролли плакала, горько, навзрыд, плакала и размазывала слезы по давно немытому желтому от пыли лицу. Ей было очень обидно. Она все самое интересное проспала. Папа ушел в отряд и не взял ее с собой, и она не увидит, как великаны сражаются насмерть с черными карликами.

Пытаясь успокоить девочку, Тася стала убеждать ее, что папа скоро вернется и тогда обязательно возьмет ее с собою и, может быть, даже сделает партизаном, а пока он просил ее не капризничать и слушаться ее, Тасю, которая все-таки ее мама.

Тася, конечно, лукавила.

Увидев измученную, но вполне живую Тасю, Изя поспешил в отряд, успев только строго-настрого приказать жене не морочить Ролли голову «мудреными» словами, играть с ней и рассказывать сказки.

Но Тася играть с детьми не умела и детских сказок не знала.

Ролли сердилась на Тасю, скучала по отцу, отказывалась есть партизанскую мамалыгу и, если не засыпала тревожным сном, сидела с ногами, обутыми в валенки, в дальнем углу каменного лежака и вела бесконечные разговоры с игрушечным зайцем: «Заяц, проснись! Уже утро. Видишь, солнышко вышло и птички поют…»

Это было ужасно, и Тася чувствовала себя виноватой.

Не зная, чем развлечь девочку, она стала читать ей стихи.

Стихов Тася знала великое множество и могла читать их часами – в юности, параллельно с занятиями музыкой и рисованием, она еще брала уроки художественного слова у известной актрисы, ученицы Станиславского Евгении Александровны Гартинг и немало времени проводила в модном тогда кафе на Дворянской, 33, неподалеку от дома доктора Тырмоса, где собирался «Коллектив поэтов» – Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Юрий Олеша.

Она и сама писала стихи – вы помните, наверное, как Эфэм, племянник Шульгина, смеялся над ее стихами, опубликованными в сборнике «Белый Крест», считая, что они «отдают свирелями».

Вот эти стихи она и стала читать Ролли.

«Пусть трелью рассыпаются весенние свирели, я вышью для любимого по радужной канве», – с выражением читала Тася, но Ролли продолжала плакать.

Расстроенная Тася оставила в покое «весенние свирели и радужную канву» и перешла на Блока, Есенина, Северянина и на особенно любимую и дорогую ей Ахматову: «Слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король…»

И тут вдруг, неожиданно, в бессмысленных, как казалось, рифмах, Ролли услышала нечто знакомое.

Ну да, да, конечно: «сероглазый король».

А-а, это уже интересно!

И она засыпала Тасю вопросами.

В каком царстве-государстве правил сероглазый король?

И кто именно его убил?

Вот она, Ролли, знакома с одним славным царем Додоном… смолоду был грозен он… так этот царь правил в тридевятом царстве и в тридесятом государстве, а убил его…

Знаешь кто?

И Ролли с видом победителя посмотрела на Тасю: «Его убил Золотой петушок! Слетел со спицы, клюнул в темя и все!»

Тася была в шоке.

Она не знала, как отвечать на такие «вопросы».

И вообще эти «вопросы» казались ей «профанацией творчества великой Ахматовой». Она, может быть, и рада была бы высказать свое возмущение этой напичканной сказками девчонке, но на этот раз почему-то смолчала, и предпочла замять разговор.

Но со стихами было покончено.

Вместо этого она стала «гулять» с Ролли по катакомбе.

В отличие от Изи, Тася не страдала излишней стеснительностью и обратилась за помощью к приносившему им еду безыменному партизану.

Она сослалась на «тяжелое моральное состояние ребенка» и попросила его хоть ненадолго выводить их из припора.

Так, Ролли однажды даже долезла до дырки в стене Волшебного Колодца, через которую она когда-то, сто лет назад, въехала в Подземное Царство.

Эту дырку здесь почему-то называли «ствол», и подходить к нему не разрешалось. Но Тася упросила стоящего «у ствола» часового, и он разрешил им постоять неподалеку, у стены, куда долетала струйка «земного» воздуха.

А еще она несколько раз побывала в «Козлином переулке» – так назывался припор, где устроилась тетка Аксинья со своей козой. Аксинья, мать одного из партизан, ни за что не хотела спускаться в катакомбу без козы – боялась, что немцы ее зарежут и съедят. Козу посадили в мешок и спустили в колодец. Молока она не давала – «на нервной почве», как говорила Тася, но все обитатели катакомбы ее очень любили и, особенно Ролли, с которой коза всегда очень любезно «беседовала» на своем, конечно, козлином языке.

А ночь все длилась и длилась, пока однажды вся катакомба не огласились криками: «Красные!.. Красные!.. Красные у ствола!..»

Как это произошло, никто впоследствии так и не понял – ведь каменные стены катакомб не пропускают звук и катакомбы тем и отличаются, что в них царит абсолютная кладбищенская тишина.

Но факты, как говорят, упрямая вещь!

В ту ночь, которая на самом-то деле была чудесным апрельским утром, слова: «Красные у ствола!» — как внезапно возникший на океанских просторах смерч, пронеслись по всем коридорам, по всем припорам и, как и положено смерчу, закружили их обитателей и подняли в воздух с каменных лежаков.

И они, ошеломленные этими, такими долгожданными и такими неожиданными словами, загомонили, засмеялись и, кажется, даже заплакали.

Шум стоял страшный, невероятный, и в этот разноголосый, какой-то даже неприличный для безмолвных катакомб шум вплетался и перекрывал его громовой рефрен: «Красные у ствола!»

Как проникали эти слова сквозь каменные стены?

И кому мог принадлежать этот властный голос, который иногда, редко, наверное, слышится людям в самые судьбоносные минуты жизни?..

Тася тоже вскочила с лежака,