Стрижи - Фернандо Арамбуру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неожиданно появился Никита, которому я вчера сообщил о кончине бабушки.
– Если смогу, приеду проститься, но пока обещать ничего не могу.
Я попросил его известить Амалию.
– Ладно.
Увидев сына, я чуть не упал. Он надел черную футболку с коротким рукавом, на которой был изображен огромный череп («Да ладно тебе, пап, не возникай, просто ничего другого черного я у себя не нашел!»). Такой наряд никак не годился ни для зимней поры, ни уж тем более для места, где мы находились. Руки в карманах брюк, короткий рукав не закрывает татуировки. Лучше бы он вообще не приходил. Никита явно был нездоров, но что именно с ним приключилось, я понятия не имел. Взлохмаченный, небритый, с черными кругами под глазами, он быстро поздоровался с дядей, теткой и кузинами, со мной он здороваться не стал и умчался в туалет. Мы слышали, как его там выворачивает.
– Видно, съел что-то не то, – с улыбкой объяснил мой сын, вернувшись и вытирая рот тыльной стороной ладони.
Затем решительным шагом направился к гробу, словно только что его заметил. Я молчал. Он уже взрослый. Знает, что делает. Несколько секунд Никита смотрел на лицо покойной, не выражая никаких эмоций. Почесал голову. Я бы хорошо заплатил за возможность прочитать в этот миг его мысли. Тут он повернулся к Хулии и внезапно спросил, начали ли у нее снова отрастать волосы. Не хватает только, подумал я, чтобы он сдернул с нее парик и проверил это собственными глазами.
Меня утешала лишь мысль: родственники достаточно хорошо его знают и заранее прощают все, что он может сделать или сказать. Сразу заметно, насколько этот разговор неприятен девочке, но она что-то ответила ему с вежливой улыбкой. Моя невестка, желая сменить тему, тотчас начала задавать Никите вопросы о его личной жизни и работе. Он отвечал весьма охотно и даже позволил себе какие-то шутки. А потом уверенно заявил, что через год они с друзьями откроют бар.
Вечером, когда я готовился вывести Пепу на последнюю за день прогулку, раздался телефонный звонок. По голосу Марии Элены было заметно, что она нервничает. Не буду ли я против, если Рауль оставит у себя урну с маминым прахом? Как объяснила невестка, для него это важно по сентиментальным причинам. В крематории нам сообщили, что кремация состоится завтра. Интересно, для чего брату понадобился прах мамы?
– Он что, собирается его где-нибудь развеять?
– Нет, будет хранить дома.
– И ты не против?
– Мне все равно, если урна не будет стоять на виду.
Я ответил, что с моей стороны никаких возражений не последует, и она – не знаю, с облегчением, или с радостью, или с тем и тем одновременно – поблагодарила меня, словно я сделал им величайшее одолжение.
15.
У дочки Дианы Мартин в табеле успеваемости изменились оценки, они были хоть и не плохие, но чуть ниже, чем обычно. На мой взгляд, не случилось ничего особенного, что требовало бы каких-то решительных мер, однако для ее матери это стало трагедией. В следующие недели девочка не улучшила ни своего отношения к учебе, ни поведения, некоторые задания выполнила небрежно, и однажды утром встревоженная мать явилась в школу, чтобы поговорить с учителями, в том числе и со мной.
Она вообразила, что ее шестнадцатилетняя дочь попала на тот виток спирали, который приведет к катастрофе. То, что ученица устремляется к гибели по виткам спирали, показалось мне очень меткой метафорой. Хотя любая метафора, слетевшая со столь красивых губок, показалась бы мне меткой. Слово «спираль» заставляло вспомнить горки-трубы в аквапарке города Сан-Фернандо-де-Энарес, которые доставляли неописуемую радость маленькому Никите. И я даже вообразил, как дочка Дианы Мартин на огромной скорости скользит по такой горке и падает в воду, поднимая кучу брызг.
Я по мере сил успокоил Диану Мартин, которая, сидя по другую сторону стола, с надеждой смотрела на меня расширенными от тревоги, а может и от ужаса, зрачками. Я с апломбом выдавал ей избитые истины. Само собой, объяснил перемену в поведении девочки «гормональным бунтом», характерным для периода созревания. Потом принялся неумеренно и не совсем искренне хвалить ученицу, злоупотребляя эвфемизмами. Привычку противоречить учителям я назвал склонностью к дискуссии, хамоватость, появившуюся в последнее время, – силой характера, так что в конце концов у меня получился вполне положительной портрет. Я поставил себе целью заставить прелестные губы Дианы Мартин сложиться в улыбку и добился своего. А от этой улыбки, как от воды, в которую попал камешек, волны пошли вверх по всему лицу, сделав его до невозможности красивым.
Я решил, что на этом и закончился один из многих разговоров с матерью девчонки, вдруг открывшей для себя, какую радость могут доставлять непослушание и сигареты, а также то, что на тебя поглядывают мальчики. Разве что эта мамаша была более взбалмошной, чем другие. Мы уже встали и собирались распрощаться, когда Диана Мартин попросила у меня ручку и клочок бумаги. Я увидел, что, держа ручку пальцами с покрашенными красным лаком ногтями, она записала номер телефона. Затем сказала, глядя на меня с очаровательной настойчивостью:
– Вот мой телефон, это на случай, если возникнут какие-нибудь проблемы с Сабриной. – Она немного помолчала, а потом добавила до невозможности нежным голосом: – Или если тебе захочется поближе со мной познакомиться.
Она в первый раз обратилась ко мне на «ты».
16.
Пока Амалия на кухне грозила привлечь меня к суду, размахивала сердитым кулачком, который вряд ли причинил бы мне больше вреда, чем пощечина, полученная от бабочки, и кричала, что испортит мне жизнь и для этого у нее есть совершенно беспощадная (или не знающая жалости и сочувствия – точных слов не помню, но за смысл ручаюсь) адвокатша, я тайком трогал – или, вернее, гладил – лежавший у меня в кармане брюк клочок бумаги, где Диана Мартин написала накануне номер своего телефона.
Амалию приводило в бешенство, что я только согласно кивал и вроде бы даже готов был помочь ей пустить меня по миру. Она назвала это гордыней. Она жаждала борьбы, надеялась, что я начну оскорблять ее, может, даже ударю и дам повод для оправдания ненависти, которую она ко мне испытывала и которая кипела у нее внутри. Она прибегала к обобщениям: «Вы, мужики…», «Все мужчины считают…» Ей показалось,
