Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Сейчас требуется почти два дня, чтобы преодолеть 1600 километров, отделяющих Инту от Москвы, – а если посчитать время, затраченное на пересадки, получится еще больше. В 1940-1950-х годах эта поездка длилась четверо суток. Из Москвы Лина была этапирована в Инту через Киров, расположенный примерно в 800 километрах от Москвы.

В Кировской области находился Вятлаг (Вятский исправительно-трудовой лагерь), один из самых больших лагерей в системе ГУЛАГ, в котором заключенные занимались лесозаготовкой. На пути из Москвы в Инту Киров стал для Лины первым этапом в ее превращении в безымянную заключенную исправительно-трудового лагеря, «зэчку». Самым страшным был первый момент, когда поезд, забитый осужденными – мужчинами, женщинами и, возможно, даже детьми, – медленно отошел от станции. Всех везли на товарных поездах. Одних запирали в пассажирских вагонах с решетками на окнах; другие ехали в вагонах для скота, с досками вместо кроватей. В центре стояла маленькая печь, а туалетом служила дыра, вырезанная в полу. Некоторых заключенных даже перевозили в клетках. Если поезд останавливался на пассажирских станциях, продукты покупали у местных, если нет – заключенные вынуждены были обходиться крошечными порциями соленой сушеной рыбы и промерзшего хлеба, вода была на вес золота. По прибытии в Киров их пересаживали из поезда в грузовики, везли в тюрьму и отправляли в камеры, которые наверняка напомнили Лине ее заточение в Лефортовской тюрьме.

22 ноября 1948 года Лина отправила девятнадцатилетнему Олегу и двадцатичетырехлетнему Святославу телеграмму из Кирова, в которой указала номер своего тюремного почтового ящика (22/23)[491] и написала несколько слов по-русски. Возможно, слова эти говорят о потрясении и растерянности, но, может быть, в них проявились сила духа и оптимизм Лины: «Жду вашего приезда. На свидание. Выясните в полиции. Целую. Мама»[492]. Дети, конечно, не смогли ее навестить. Когда Олег, несмотря на слабое здоровье, предпринял трудную поездку в Инту, ему отказали в свидании. Система запрещала заключенным встречаться с родственниками; им не позволили увидеться даже на пару минут. Олег вернулся в Москву и еще долго не мог прийти в себя от этой поездки.

В декабре Лину отправили из Кирова в Автономную Советскую Социалистическую Республику Коми. Лагеря в Инте были известны под одним общим названием – Дубравный лагерь, а место, где располагались шахты, называлось Минеральным лагерем, навевая неуместные ассоциации с лечебными курортами Крыма. Именно в Минеральный и определили Лину. Ей выдали матрас и отвели место на изготовленных из досок нарах в тесном деревянном бараке для женщин. Наверху дышалось легче, чем внизу. Матрасы лежали впритык. Туалетом служила деревянная будка во дворе, а в сильные морозы для этой цели использовалось помойное ведро. Заключенные по мере сил старались поддерживать чистоту, чтобы не допустить распространения таких опасных болезней, как ботулизм. Зона, или территория тюрьмы, в которой находилась Лина, была частью огромного лагеря; заключенные работали в шахтах и строили первые здания города Инта. На соседних зонах, отгороженных стенами с колючей проволокой, содержались мужчины. Их и направляли в шахты. Труд был тяжелый, большинство мужчин были обречены. Женщины работали на расчистке дорог и штукатурили стены. Благодаря более легким обязанностям смертность среди женщин была гораздо ниже.

После ужасов, перенесенных в тюрьмах и поездах, Лина почувствовала облегчение, оказавшись в Инте. Ничто не могло быть хуже того, что она уже вынесла. Ее товарищами по лагерю были политические заключенные, признанные властями не слишком опасными, а также осведомители, воры и, возможно, те, кто работал в зоне, но жил за пределами лагеря. Были москвичи и ленинградцы, которые общались с иностранцами и, подобно Лине, были вынуждены признаться в шпионаже; крестьяне из Белоруссии и Украины, обвиненные в отказе принять участие в коллективизации или в пособничестве нацистам; были этнические эстонцы, латыши и литовцы, которых подозревали в антисоветских связях с немцами. Среди заключенных были как безграмотные, так и хорошо образованные – среди них была, например, окончившая Сорбонну дочь бывшего министра просвещения Латвии. Одна из москвичек[493] – переводчица, женщина высокой культуры – была поставлена сторожить выгребную яму.

Вновь прибывших распределяли по баракам не сразу – иногда это происходило только через несколько дней. Лину первым делом заставили раздеться догола, осмотрели и отправили в баню. Многим приказывали побрить голову и волосы на теле, или же это делал лагерный парикмахер. После медосмотра Лине выдали обычную лагерную форму: валенки с галошами, которые были ей велики, поношенный ватник, косынку и несколько пар бывшего в употреблении нижнего белья; на спине ватника был ее лагерный номер. Лина заняла свое место в бараке для женщин, отбывавших двадцатилетний срок за измену Родине. На территории зоны разрешалось надевать вещи, которые присылали из дома, но за ее пределами заключенные обязаны были носить лагерную форму.

Выйдя из бани, Лина увидела Инну Черницкую, бывшую русскую сотрудницу британского посольства в Москве, с которой она познакомилась в 1944 году в гостинице «Метрополь». Когда Черницкую арестовали, ей было всего 23 года. Ее забрали в том же месяце и в том же году, что и Лину. В час ночи постучали в дверь, и на вопрос «Кто там?» она услышала: «Откройте, проверка документов!»[494] У мужчин, вошедших в квартиру, были грязные ботинки. «Когда вернусь домой, надо будет вымыть полы», – подумала про себя Инна. Вернулась она через восемь лет. Инна, как Лина, прошла через допросы, на которых ее заставляли подробнейшим образом рассказывать о якобы совершенных преступлениях против Родины. Повторяя эти выдуманные истории по многу раз, она забывала, о чем говорила раньше, и опускала или добавляла какие-то детали, что позволяло следователям использовать эти оговорки против нее. В сделанных под давлением признаниях не было ни слова правды, поэтому Инна путалась в выдуманных показаниях. Увы, данное обстоятельство только усугубило ее положение. Когда Инну доставили на Лубянку, один из сопровождавших ее процитировал Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»[495]. Ее вещи были переданы в специальный магазин, где их по сниженным ценам могли купить жены и любовницы государственных чиновников.

Как и Лине, ей пришлось пережить и тяжелую дорогу, и унижения по приезде. Теперь две эти женщины, не в силах сдержать чувств, обнимались и целовались, не чувствуя мороза. Инна, прибывшая в лагерь на несколько месяцев раньше Лины, хорошо изучила порядки на зоне. Какое-то время Инна работала в каптерке (на продуктовом складе) – выдавала порции риса и изюма, а также то немногое, что оставалось от посылок после того, как свою долю забирали охранники. У Инны было слабое зрение, а очки она то ли потеряла, то ли сломала, поэтому ей не разрешалось выходить за территорию зоны. Таким образом, Инна не принимала участия в строительстве шахт, которые продолжают работать в наши дни. Если бы Инна сделала хоть шаг за ворота, ее бы расстреляли на месте, не тратя времени на то, чтобы разобраться. Она хорошо запомнила приказ конвою: «Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к бегству, стрелять без предупреждения»[496]. Инна, по крайней мере, сумела расположить к себе охранников и могла рассчитывать на то, что теперь у них не поднимется рука в нее выстрелить.