Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

Донна Лукреция хоть и была одета, но все еще не покидала своих покоев, не в состоянии носить обувь из-за распухших ступней и лодыжек вследствие перенесенной лихорадки сразу после родов. Ребенок казался спокойным, маленькое личико в капоре, бледное и неподвижное, как у святого. С острым чувством потери я вспомнила Джироламо в этом же возрасте – краснощекий, упитанный, громогласно возражавший против тугого пеленания, когда он становился беспомощным и зависимым.

– Он немного поел, – произнесла мадонна, – но все равно как-то слишком тих.

– Думаю, он слушает нас.

Я так и не рассказала донне Лукреции о своих беседах с ее матерью. По возвращении я стала лишь свидетелем того, как Микелотто передал ей перстень, после чего сразу удалилась, чтобы он наедине рассказал ей все новости о брате. Он никогда не сможет сказать, что я обманула его так, как он обманул меня. Я вернулась в комнату, которую когда-то делила с Анджелой, до сих пор хранящую ее старые платья и стойкий запах духов из туберозы, и возобновила свои обязанности при дворе, словно никуда не уезжала.

– Выходит, ты знаешь, как это было с Чезаре? – воскликнула мадонна. – Я полна надежд. У Алессандро такое же родимое пятно, как у брата.

Я знала. «Надежда, – однажды сказал он, наверное, пытаясь быть добрым, – то, чего мы должны опасаться больше всего». Я протянула руку к колыбели, намереваясь погладить лицо младенца, но так и не смогла заставить себя дотронуться до его мягкой кожи. Качнув колыбель, я забормотала какие-то нежные глупости, которые, видимо, приходят женщине на ум, как только в ней укореняется мужское семя. Ребенок слегка поморщился и открыл глазки. Я подумала, он сейчас расплачется, потом заметила, как он закатил глаза, так что остались видны только белки. В уголке его рта появился пузырек слюны.

– Мадонна, мне кажется…

– Святая Мария, опять приступ? Быстро беги за Кастелло и нянькой.

Лекарь и нянька не заставили себя ждать. Ночью у Алессандро уже случилось несколько припадков, и по тому, как эти двое начали ободряюще улыбаться, прежде чем появиться в спальне мадонны, я сообразила, что за его жизнь нужно опасаться. Хотела уйти, но мадонна попросила меня остаться. Тогда я придвинула табурет к кровати, села и взяла ее за руку, пока лекарь с помощницей делали все, что могли.

Когда в комнату вошла смерть, лекарь склонил голову. Нянька вынула из колыбельки застывшее маленькое тельце и передала на руки матери. Донна Лукреция поцеловала сына в лобик и прошептала на своем родном древнем языке: «Adeu, nen petit». А затем она покорно передала его священнику. Тот произнес все, что должен был произнести, и унес тельце, чтобы приготовить к погребению.

Кастелло сложил инструменты и молча удалился, отвесив поклон. Нянька принялась давать советы насчет перевязывания груди, мази из розового масла и гранатовых пилюль для сокращения матки, но я быстро выставила ее за дверь. При ее ремесле ей бы следовало научиться тактичному обращению с матерями, потерявшими детей, но она прибыла в Реджо по рекомендации донны Изабеллы, которая отнюдь не прониклась симпатией к своей невестке за время, что я отсутствовала. А теперь, несомненно, поспешит обратно, поскольку донна Изабелла тоже беременна. В четвертый раз.

– И наверняка чувствует себя превосходно, как племенная кобыла, – заметила мадонна, когда нянька только приехала и привезла снисходительное письмо от донны Изабеллы. Словно обладать здоровьем племенной кобылы не подобало при высоком статусе.

Я позвала раба, чтобы он унес колыбель из спальни, но мадонна вцепилась в кружевной полог и отказалась расстаться с ней. Она вынула подушку, на которой лежал Алессандро, положила к себе на колени и прижалась лицом к тонкой белой наволочке, словно желая задохнуться. Однако донна Лукреция жадно дышала через нос, вдыхая запахи молока и нежной кожи – все, что осталось от ее сына. Потом она выпрямилась и принялась разглаживать пухлыми пальцами подушку, одергивая уголки идеально обработанными ногтями.

– Нужно сообщить мужу. – Щеки ее блестели от слез, но голос звучал твердо. Герцог Альфонсо находился в Бельригуардо. Он провел там все лето, наблюдая за переделками, что шли одна за другой после смерти его отца. – И я должна написать еще одно письмо. Ты мне с ним поможешь.

– Но, мадонна, я…

– Не моему брату, Виоланта. Письмо Франческо Гонзага.

То, как она произнесла имя Франческо Гонзага, заставило меня задуматься, кто на самом деле отец Алессандро, но я тут же отбросила прочь сомнения. В клетке с башни Леоне подвешивали и за меньшее. Но осталось горькое эхо, вредный тихий голосок, твердивший, что у мадонны, по крайней мере, появилось утешение – новая любовь. Она уменьшит горе от потери ребенка.

Донна Лукреция написала письмо собственноручно, а я отнесла его, как было велено, к главным городским воротам, где прямо под мемориальной доской на стене в память о погибших в битве при Линьяно стоял прилавок торговца домашней птицей. Из-за нагромождения деревянных клеток со злыми цыплятами и ошалевшими куропатками появился, ковыляя, Эрколе Строцци. Он поклонился и поздоровался, словно мы с ним встречались здесь каждый день. Осведомившись о здоровье мадонны, Строцци выразил надежду, что дон Чезаре не терпит неудобств на новом месте, а я подумала, не являлись ли последние полтора года всего лишь дурным сном, от которого я теперь очнулась и вижу, что все осталось по-прежнему, как было до смерти понтифика Александра. Я ответила, что не имею вестей от дона Чезаре, но мадонна быстро идет на поправку. Отдала Строцци письмо и уже повернулась, чтобы уйти, но он опустил ладонь мне на плечо.

– Жизнь не берет пленных, маленькая госпожа. Ваша хозяйка-герцогиня это знает, и вам бы не помешало брать с нее пример.

– Благодарю, сир Эрколе, вы очень мудры.

– Всего лишь практичен, моя дорогая.

В связи с потерей сына герцог Альфонсо вызвал жену к себе в Бельригуардо.

– Он выражает надежду, что я отвлекусь, знакомясь со всеми изменениями, которые он там производит, – сообщила донна Лукреция, велев нам собираться в дорогу. – Досси [44] выбился из сил, пишет муж, поэтому он вызвал художника из Карпи, чтобы тот успел закончить главный зал к концерту с тем певцом… как там его зовут… честное слово, память моя… вот что беременность делает с нами, дамы, имейте в виду… – И она продолжила беззаботно болтать, такая же веселая и хрупкая, словно бабочка.

– Задержись на минуту, – приказала мне донна Лукреция, как только все сундуки с одеждой снесли к повозкам, ожидавшим во дворе, а шкатулки с драгоценностями вверили заботам мажордома. – У меня найдется для тебя поручение перед отъездом. – К усталости мадонны примешивалась властность, чем она мне напомнила своего брата в тот последний вечер на крыше Сант-Анджело. – Ты еще раз должна встретиться с сиром Эрколе. Он передаст для меня кое-что.

Когда я пришла к прилавку с домашней птицей, Строцци там не было. Я ждала, вначале нетерпеливо; ветер с гор, принесший первый снег, бросал опилки из куриных клетей прямо мне в лицо. Вскоре торговец птицей начал ворчать, мол, кое-кто болтается без дела вокруг его товара и ничего не покупает. С каждой минутой тревога его росла. Я переместилась в сторону и сделала вид, будто рассматриваю пирамиду из желтых яблок на соседнем прилавке. Выбрав менее побитое, я протянула торговцу несколько монет и вдруг заметила, что возле домашней птицы расхаживает еще один праздный зевака. Этого человека я прежде не видела – высокий, костлявый, в потертой одежде, не привлекавшей внимания к его росту и худобе. Шпион, решила я, секрет мадонны раскрыт. Поглубже надвинув капюшон, я пошла в другую сторону, стараясь остаться незаметной, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Я просто девушка, купившая яблоко. Что необычного?

Но пальцы почему-то стали липкими, только тогда я поняла, что впилась ногтями в яблоко. А затем почувствовала, что мне на плечо легла чья-то рука. Я тихо вскрикнула. Где-то совсем рядом заскрипел меч, вытягиваемый из ножен. Чей-то голос начал бормотать молитвы, которые мы произносим при родах и в минуты опасности. Мой голос.

Потом заговорил какой-то мужчина. Шпион.

– Убери меч. Я не хочу причинить ей вреда.

Ноги у меня подкосились, и я рухнула на колени прямо на пыльную мостовую, усеянную капустными листьями и собачьим дерьмом.

– Простите, что невольно напугал вас, – произнес шпион и, поддержав меня за локоть, помог подняться, после чего принялся отряхивать мою юбку.

– Кто вы?

– Меня прислал мессир Эрколе.

Я испытала такое огромное облегчение, что ноги чуть не отказали во второй раз, и это меня разозлило.

– Так почему вы сразу не сказали, вместо того чтобы подкрадываться, как…

– Заготовщик домашней птицы? Любитель голубей?

– Там не было голубей, – возразила я, невольно улыбнувшись. Посланник сира Эрколе тоже уловил перемену в моем настроении, потому что его длинное, костлявое лицо внезапно расплылось в широкой улыбке. Я заметила, что зубы у него большие и кривоватые; будь он благородного происхождения, наверняка прикрывал бы рот, улыбаясь.