Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

О том, что случилось, нам рассказал тот, кто видел все собственными глазами, – звонарь с колокольни. Охранники, выгнавшие мятежников, обнаружили, что почти в то же самое время враждебно настроенный отряд Орсини и его последователи прорвались сквозь ворота Борго и теперь двигались к дворцу. Многие мятежники полегли, некоторые переметнулись на сторону Орсини, а другие перешли обратно к Чезаре, когда он появился среди них, размахивая над головой мечом и громко заявляя, что никогда не хотел умереть в собственной постели.

Это точно, подумала я. У меня до сих пор перед глазами стояла картина, как, прорезая голубое небо, через двор летит нож, нацеленный на обнаженное горло. Он не стал бы возражать против смерти на огромной площади, где когда-то танцевал перед быками под золотым взглядом Цезаря. Я разозлилась. Как Чезаре может быть столь беспечным и себялюбивым? Ясно, что его сентиментальные чувства к собственным деткам, которые он проявил когда-то в Непи, были навеяны всего лишь болезнью, а теперь, когда Чезаре вновь обрел силу, он готов был заключить любую сделку с дьяволом, а нас послать к чертям.

– Он сам дитя, – в ярости сообщила я сыну, но Джироламо лишь посмотрел на меня своими черными глазками и уснул.

У меня не было сил думать о том, что сейчас может происходить за дворцовыми воротами, поэтому я ушла в сад и спустилась к реке, стараясь отдалиться от улицы. Я оказалась в розарии, но и туда просачивался шум боя, смешиваясь с сонным гудением последних пчел и криками речников с барж, которым было безразлично, кто займет папский трон, пока римляне нуждались в пшенице и оливках, сыре, колбасах и пробках для винных бутылок. Кто-то успел пройтись граблями по тому месту, где кровь Тиресия пропитала почву, оставив кусок голой земли без единого сорняка и опавших лепестков. После боев с быками площадь обычно засыпали опилками, те впитывали кровь, затем бледно-розовые комочки сметали в тележки и отвозили за городские стены, чтобы сжечь на свалке. Я понадеялась, что кто-то сделает то же самое для Чезаре, когда настанет его час.

– Осуши слезы, девушка.

А я даже не подозревала, что плачу, хотя теперь, когда монна Ванноцца обратила на это внимание, я действительно почувствовала влагу, охлаждавшую на ветру мои щеки.

– Им ничего не грозит. – Ее лицо, обрамленное строгим темным капюшоном, выглядело совсем старым, вокруг носа и рта кожа собралась тонкими сухими складками. – Они укрылись в Сант-Анджело.

Облегчение принесло с собою слабость и дрожь, я чуть не выронила Джироламо, прежде чем успела немного успокоиться.

– Что произошло?

– Они были вынуждены отступить, но сумели пробраться в Ватикан через дверь в базилику, а затем по подземному переходу в замок. Думаю, Пий даже не подозревал, что они совсем рядом, пока они не оказались на свободе.

Мы обменялись осторожными улыбками, храня в душе воспоминания о потайных дверях и ходах, холодной атмосфере прошлых страхов и любовных историй. Я даже вспомнила про Фьямметту. Интересно, что она теперь делает, кому дарит свою благосклонность после того, как Валентино впал в немилость?

– Он договорился об охранном свидетельстве для своего семейства. Для нас. Мы должны немедленно присоединиться к нему в Сант-Анджело.

Через два дня умер понтифик, но жизнь в старом замке стала почти невыносимой еще раньше. Несмотря на улучшения, сделанные Родриго, жилые помещения были по-прежнему такими же тесными, как описывал их мне Чезаре в апельсиновом саду Феррары, и до нас, несмотря на толстые стены, из подземелья со зловещей настойчивостью доносились крики заточенных. Поэтому мы позволили себе заразиться оптимизмом, с которым Чезаре первоначально говорил о перспективе новых выборов. Он отозвал Микелотто из Рокка-Сориана, а также отряды, служившие французам; кардиналы милостиво позволили ему их сохранить. В предыдущих выборах он участвовал из Непи, прикованный болезнью к постели. Теперь же был снова здоров и, как всегда, находился в центре событий. К нам вновь потянулись посланники, официальные процессии следовали по мосту Сант-Анджело, а в темных подземных переходах между замком и Ватиканом велись трудные переговоры.

Вскоре из Романьи начали поступать новости: его бывшие ставленники, оборванные и пристыженные, просили герцога войти в их положение. Им ведь сообщили, что он заточен в крепость Сант-Анджело. Делла Ровере наверняка изберут; насколько они слышали, его поддерживают и Франция, и Испания. Как им удержаться в такой ситуации? Какие у них гарантии, что герцог защитит их? Они же обязаны думать о благополучии своих граждан. Да, конечно, их прежние викарии оказались жадными и вздорными тиранами, но, как гласит старая мудрость, лучше знакомое зло… Они молили герцога о милосердии. По приказу герцога их бросали в подземелье или, если при этом присутствовали подходящие зрители, к предателям применяли гарроту, а затем швыряли в реку.

В отсутствие посторонних глаз Чезаре подолгу сидел, погруженный в задумчивость, глядя в никуда, безвольно сложив руки на коленях, и я понимала, что в эти минуты он борется с собственным демоном, которого мне очень хотелось изгнать. Я надеялась, что он повторит свое приглашение на ужин вдвоем, но в Сант-Анджело уединение было большой редкостью, которой мало кто мог похвастаться, если не считать, наверное, некоторых узников в темнице под нами. Чезаре находил больше утешения в компании Джованни, нежели кого-либо другого. То, с каким терпением он относился к капризам скучающего малыша, вызывало у меня зависть, а еще надежду, что, когда подрастет Джироламо, он с такой же радостью будет учить его карточным фокусам, отвечать на вопросы, как дрессировать собак, из чего сделаны звезды и сколько времени уйдет на путешествие в царство Престера Джона.

Он даже взял с собой Джованни на встречу в Ватикане с делла Ровере и другими кардиналами. Мальчику пойдет на пользу перемена обстановки, пояснил он. Джованни уже семь лет, ему пора применять образование на практике. Я смотрела, как они возвращались верхом по мосту – Джованни сидел впереди Чезаре, а тот держал в руке поводья. Мальчик, кажется, уснул, прислонившись щекой к груди Чезаре. Ожидая во дворе, пока конюх снимет Джованни с седла, он наклонился и поцеловал его в макушку. В этом жесте было столько неприкрытой нежности, что я невольно отвела взгляд в сторону, словно застала Чезаре за чем-то тайным и постыдным.

Через два дня делла Ровере стал понтификом и с иронией, не ускользнувшей ни от кого из нас, взял себе имя Юлий. Его предшественник, как припомнил Чезаре из своего теологического обучения в Пизе, был святым, почитаемым за ту роль, какую сыграл в разрешении арианских споров, но вряд ли именно это подвигло делла Ровере взять имя, связанное с Цезарем. Сказав это, Чезаре улыбнулся и ушел в маленькую гардеробную, которой пользовался для приватных бесед, за ним последовал Агапито, на ходу очиняя карандаш.

Появился Чезаре с наступлением темноты. Я успела уложить Джироламо и накрывала стол для вечерней трапезы. Наш быт, на удивление, был устроен по законам равноправия. Хотя мы теснились за толстыми стенами в нескольких комнатках с низкими потолками, все садились за стол вместе, мужчины и женщины, дети, солдаты и их офицеры, а также немногочисленная прислуга, сопровождавшая нас из Сан-Клементе. Большинство даже спали в общих комнатах, где на веревках, натянутых поперек, висели одеяла, отделявшие мужскую половину от женской и детской. Только у Чезаре и монны Ванноцци имелись собственные спальни.

Тем не менее, пока Чезаре не вошел в зал, я находилась одна. Кормилица Камиллы присматривала за малышами, а монна Ванноцца отправилась в кухню за хлебом. Чезаре кивнул и продолжал смотреть на меня, но так, что у меня вспыхнули жаром щеки, шея и даже грудь. Я начала неловко переставлять тарелки, чашки и уронила детский рожок на пол. Шагнув вперед, он наклонился, чтобы поднять его, а затем положил на край длинного стола.

– Все оставь, – велел Чезаре, – и поднимайся на крышу. Я хочу поговорить с тобой.

Бросив гору чашек и тарелок, я вытерла взмокшие ладони о юбку и последовала за ним, когда он, наклонив голову, нырнул в глубокий дверной проем и быстро стал подниматься по лестнице, змеившейся изогнутым хребтом в центре старой башни. Я с трудом справлялась с юбками, поднимаясь по узким ступеням, истертым до гладкости в течение веков. Мне нравилось, что Чезаре двигается так уверенно. Воин до мозга костей, он был здесь дома, что бы он там ни говорил, в этой серой старой крепости, стены которой скрепляла не известь, а геройские истории.

Чезаре прошелся по крыше среди мусора и птичьего помета, приблизился к парапету, откуда открывался вид на реку, город и Ватикан.

– Я прихожу сюда подышать, – сказал он, опираясь локтями о парапет.

Я шагнула к нему, и охранники, патрулировавшие эту часть крепости, увидев, что хозяин пришел с женщиной, растворились в темноте. Несколько огоньков все же по-прежнему мерцали внизу – факелы тех беспечных или отчаянных людей, что выходили за стены в темноту, лампа, подвешенная над дверью в таверну, маленькие костры бездомных под мостами и жаровни речников, готовившихся к ночлегу. Ватикан был погружен в темноту.