На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного - Фридрих Горенштейн

Годунов (стонет). Лекарь Строганов, болезненно делаешь!

Строганов. Уязвлен ты, сиречь ранен, шибко. Целебно зелье, сиречь исцеляющие заволоки, на месте ударов потребны. Терпи уж. (Делает заволоки.)

Годунов (стонет). Богу помолюсь ради чаемого исцеления. Который уж день в нужде лежу, то попрошу Иисуса, чтобы меня, как Иоанна Святого, Иисус обрел в церкви здрава. (Стонет.)

Федор. Жалко мне тебя, Борис! (Плачет.) То тебя батюшка истязал?

Годунов. То мои грехи меня истязали. (Стонет.)

Ирина. Не говори, Федор, неразумные речи, молись со мной за Бориса исцеление. К тому молись так: «Се исцели еси, ино грешный, славя и хваля человеколюбца Бога и его угодника великого пророка Илью».

Федор. Се исцели еси… Лекарь, отчего брат Иван преставился?

Строганов. От болезни, от лихорадки.

Федор. А я чул, его батюшка палкой побил. Ты, Годунов, был при том, скажи, как было.

Годунов. Было от Божьего недуга. Государь же батюшка лишь учил, указывая на грехи с любовью.

Федор. Жалко мне брата Ивана, что от сего света переселился в оный покой. А при погребении в един колокол звонили изредка, чтоб все люди видели, что то погребение. При веселье же во множество колоколов звонят. И гроб был красив, в среди обито бархатом вишневым, а сверху – червчатым. Батюшка сам отпел по мертвому великий канон. И множество народу мужского и женского полу все вместе без чина рыдали и плакали. (Плачет.) Тело брата Ивана поставили близ алтаря, а на алтарь не внесли, и учали отпевати погребальным пением, а отпев, погребли в той церкви Михаила Архангела в землю и прикрыли каменною плитою. Не видать уж более брата Ивана николи. (Плачет.)

Ирина. Уймись, Федор. Бог так пожелал. Утрись ширинкой. (Подает платок.) Говори в послушестве Господне слово для облегчения души, а в горней выси брата увидишь.

Федор. Иринушка, ладушка моя! (Целует Ирину.) Знаю я, что увижу брата. Ведь когда-либо и мне надо преставиться. Сказано от Божественного Луки: «Се мертв бе, и оживе». То на небе уж обретем, и ради небесной сладости кутью едим с сахаром. Как почал митрополит над кутьей говорить молитву и кидать ладаном, а потом кутью есть, ложкою поднося батюшке государю и царице Марии, и мне, царевичу, и большим властям, боярам, и всякого чина людям, то полегчало. И, сотворя погребение, все пошли восвояси. Красиво было. Свечи для провожания. Восковые свечи витые и простые. (Плачет.)

Строганов (Годунову). Болят ли заволоки?

Годунов. Сейчас менее.

Строганов. Я их камфорой смазал.

Федор. Борис, сколько тех свечей пойдет при погребении?

Годунов. Больше десяти берковеск, государь царевич.

Федор. Уймища! То ж до шти недель помышления и поставления. Кутьи, и свечи, и прочее. Кто ж даст те деньги?

Годунов. В монастыри и по церквам на помин денег дают из городских доходов, да дается из царской казны митрополиту сто рублев. Архиепископам и епископам – по семьдесят, архимандритам и игуменам и самым большим попам – по пятьдесят, а иным попам и дьяконам – рублев по двадцать, и по десять, и по пять, смотря по человеку. Когда преставится царь, то более дают, когда преставятся царевич али царица, то дают с убавкою.

Федор. Брата Иоанна, измыв теплой водою и возложив на него срачицу[40] и порты и все царское одеяние, в гроб положили. А корону на гробе не положили. То душе брата досада.

Годунов. Корону лишь царям кладут.

Федор. Брат Иван шибко хотел быть царем вместо батюшки, оттого батюшка осерчал. А я монархом быть не хочу, я монахом быть хочу. И слышать про трон не желаю! Тягостно быть царем.

Годунов. Грех так говорить, государь царевич. Монарха почет подобен Богу. Перед ним в земном поклоне падают ниц, обнажив голову, на пирах пьют перву государеву чашу, вставая из-за стола. Выход царя – под колоколы. Стража следит, чтоб внутри дворца и вокруг была благоговейнейшая тишина, а кто в опале, то ему запрет посещать дворец и видать очи государевы. Такой-то почет.

Федор. Нет, в монастыре лучше. Ежели ты, Борис, любишь царство, то будь сам после батюшки царем, а я с Иринушкой в монастырь пойду.

Борис. То ты, государь царевич, из рода Калиты, тебе Бог велел царствовать. Я же – из татар.

Федор. Все одно, будь после батюшки ты царь, Борис, я ж в монастырь. Хочешь ли в монастырь, Иринушка?

Ирина. Хотела бы, да государь-батюшка не позволит.

Федор. Господи, как любо мне ездить по монастырям, особо глухим, лесным. Господи, красота какая! Высокие затейливые башни, а кругом – лес, реки, озера синие, зеленые дали летом, бело-голубые, искрящиеся под лучами солнца зимой… Господи, там бы мне и помереть тихо, не так, как брат Иван. Помирясь в ссоре, целуя всех, и всем мир и прощение дам, и, перекрестившись трижды, обвив четки около руки своей и сказав последнее слово: «Слава Богу всех ради. В руки твои передаю дух мой. Аминь». (Крестится.)

Годунов. Молод ты еще, государь царевич, про смерть мыслить. То грешно. Про жизнь мысли.

Федор. И жизнь в монастыре, Господи, как хороша! В монастыре терпение и смирение.

Годунов. Государь царевич, терпение и смирение необходимо человекам, отказавшимся от мирской жизни, но в миру люди живут не по монастырскому уставу. В миру не терпение, а закон потребен, сиречь правда. Долготерпение в людях без правды добро разрушает и дело народное ни во что изводит, злые нравы в царство вводит.

Федор. Кто блюдет ту правду? Человек может ли? Лишь Бог может.

Годунов. Бог на небе, на земле ж – его помазник, царь.

Федор. Разве царь естеством не человеку подобен?

Годунов. Царь естеством есть всем человекам подобен, а властью же подобен есть высшему Богу.

Федор. Нет, я хочу батюшку упросить, чтоб меня в монастырь отпустил Соловецкий, где игумен был отец Филипп, али иной, какой батюшка пожелает. Жил бы с Иринушкой вместе, как брат и сестра.

Годунов. Такое монастырский устав запрещает. Вы ж с Иринушкой в супружестве наследника должны родить государю и отечеству.

Федор. Нет нам на то, Борис, благословения Божьего. Уж иной раз ропщу за такую опалу.

Ирина. Не роптать надо, а с кротостью и смирением переносить опалу и другие беды. Все напасти от Бога. Поминай грехи свои, трепещи, молись и благодари Владыку Христа.

Слуга (входит). Государь Иван Васильевич!

Годунов (испуганно). Неожиданно приехал! Не быть бы беде! (Крестится.) Господи, сохрани и спаси! (Входят царь Иван и Нагой.)

Иван. Что ж ты, Борис, скрываешься от царских очей?! Ныне сам пришел тебя посетить. И ты, Федор, давно уж на очи мне не являлся.

Федор. Батюшка, Борис расхворался и долго лечится, а я ему соболезную.

Иван. Строганов, истинно Годунов расхворался?

Строганов. Истинно, государь милостивый. Делаю ему заволоки от нагноения.

Годунов. Государь, все время после несчастья сижу тут, в своем доме за Неглинной.

Иван (Нагому). Что ж ты, Нагой, наговорил на Бориса?

Нагой (испуганно). От неведения, государь великий! То меня самого обманули!

Иван (гневно). Ты лжешь, а не христианствуешь!

Нагой (испуганно). Прости и пощади, государь!

Иван (гневно). Молчи, черти ли тебя знают, ежова кожа, сомова рожа, глуп человек! Вот я, царь, сам отправился в дом Бориса и убедился, что тот действительно не выходит по болезни, сам видел его заволоки. Строганов, в наказание за оговор повелю наложить заволоки своему родичу Нагому.

Нагой. Государь милостивый, я совершенно здоров и не нуждаюсь в заволоках!

Иван (гневно кричит). Наложить ему заволоки на голое тело! (Строганов накладывает заволоки Нагому.)

Нагой (вопит). Пощади, государь!

Иван (кричит). Вон пошел с очей! (Нагой со стонами уходит.) Проклятый! (Садится на кресло.) Кругом обманщики, глупцы, изменники. (Кричит.) Верить никому нельзя! (Хватается рукой за горло. Шепотом.) Верить нельзя. Строганов, неможется мне, горло перехватило.

Строганов. Я сейчас, государь, мускусной воды с ревенем принесу. (Уходит.)

Ирина. Государь батюшка, попей горячего кваску. (Подает квас.)

Иван (пьет, шепотом). Горяч квасок.

Федор. Батюшка, то монастырский квас с Соловков. А варят его так: в чаны затирают солод с мукой овсяной. То сусло. Из квасных чанов-котлов – в иные, где охлаждается, потом – руслами в большие корыта, также имеющие отводы. Русла заливают кипятком, а в полученный раствор кладут дрожжи и закваску. Хорош квасок!