На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного - Фридрих Горенштейн

Федор. Батюшка, ведь хорошо сделал игумен Филипп, что разыскал древние реликвии старца Зосимы и Савватия.

Иван. А я скажу – нехорошо, во-первых, потому, что то – образец гордыни и высокомерия. Делать такие надписи, то значит: «И мне, игумену Филиппу Колычеву, поклонитесь как святому», а во-вторых, такое чрезмерное возвышение соловецких основателей идет в убыток вообще русским. Вот и тут видны измены игумена Колычева. Идет в убыток святому Сергию Радонежскому. Велико влияние преподобного Сергия на Русь. Он был поставлен Господом для своего отечества. Подобно сказано у пророка Иеремии: «Укрепленным городом, и железным столбом, и медною стеною». Вот кому поклоняться надобно. Они ж, на Соловках, начиная от игумена Филиппа, сделали предметом поклонения кого пожелали. Во время бури в Белом море разбилось пятнадцать людей, плывших с Двины. Трупы монахов сделали предметом поклонения. Видно, на Страшном суде те утопшие монахи станут выше чудотворца святого преподобного Сергия Радонежского, так, что ли? То, Федор-сын, не спасение души, а пагубство. Спасение души бывает от честного смирения. Скажи, Ирина, что надобно для спасения души?

Ирина. Государь-батюшка, надобно любить молитвы, до поздней ночи читать священные книги, произносить псалмы, часто поститься, никогда не клясться и не лгать…

Иван. Хороша у тебя сестра, Борис. Смотри за Федором, то доброе дело, а добрыми делами заслуживают вечное спасение.

Годунов. Государь, знают меня многие, как скор я на обещания содействовать в помощи. (Берется за ворот своей рубашки.) И этой последней рубашкой готов я поделиться с теми, кто в нужде и в беде.

Иван. Я, государь твой, теперь в нужде и беде, так что, взявшись за шитой жемчугом ворот своей рубахи, мне клянись, и сыну моему, наследнику.

Годунов. Ради тебя, благодетеля моего, и сына-наследника живота не пожалею, ради продолжения династии Калиты.

Иван. Жаль, тяжко, что Федор не имеет детей. Прежде прочего надобно по монастырям ездить с вкладами и молитвами, но иной раз и наговор помогает, знахарство. Годунов, отыскать бы таких женок и мужиков!

Годунов. И то сделаем, государь.

Ирина. Государь, одна такая женка из Рязани, Стефанида, осмотрела меня и решила: детей не будет. Но дала мне наговорную воду и велела мне умываться и дотрагиваться мокрою рукою до белья царевича. Другая, безносая черница, дала наговорного масла и меда, велела натираться им.

Иван. То – лживые чародейки, надобно их кнутами сечь, искать же истинных. Богдан Бельский говорит, что есть такие где-то в Пермской или Кольской земле. Также и иконы ангелов-хранителей в помощь Иоанна Крестителя, ангела моего, в помощь. Иоанн Креститель – ангел мой, царя. Иоанн Лествичник – ангел сына моего покойного Ивана, Феодор Студит – ангел сына Федора. Сыну моему старшему за грехи мои ангел-хранитель не помог, то в покаянии просить буду, чтоб младшему помог, Федору. (Утирает слезы.)

Федор. Батюшка, отпусти меня в монастырь. В монастыре мне ангел поможет. Мне и пища монастырская по душе. Там, батюшка, и сытники, и блинники, и квасники, и пирожники, и пряничники, и толоконники, и каравайщики, и сусленники, каждый свое дело добро делает, особо же хлеб добро пекут. Хлеб ржаной, простой и сытный. На Соловках большая печь, а в Кирилло-Белозерском монастыре – две большие печи, а пекут в них из трех квашен. В каждой квашне – пять четвертей муки, в четвертой квашне – закваска, кусок мягкого теста от предыдущего замесу. Растворены те три квашни. Замешено тесто руками, из мешаной ржаной и овсяной, а из пшеничной пекут пшеничный хлеб, калачи и просфоры. А просфоры особо в Чудовом монастыре вкусны. Просфоры на дрожжах из пшеничной, с примесью ржаной и гороховой муки. Также лапша, оладьи ржаные. Добро как в монастырях, батюшка! (Смеется.)

Иван. Убогенький ты мой младенец! (Целует Федора.) Как царствовать будешь? Сказал ангел твой, святой Феодор Студит: «Горе граду, царем которого поставлен младенец».

Федор. Батюшка, удел мой – монастырь. В Чудовом был юрод, ныне преставившийся, так же как и я, Федор. Днем юродствовал, а ночью со слезами. Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркую печь влезал голым гузном, садился на пол и крошки в печи подбирал, так чернецы ужасались: как же на углях сидел?

Иван. Смотри за ним, Борис! Царевич Федор бездетен, слаб здоровьем почти так же, как и умом. Ты ж, Борис, в цвете лет. (Федору.) Иди, Федор-сын, мне с Борисом говорить надо. Уведи его, Ирина! Да смотри за ним добро!

Ирина. Посмотрим, государь. Сказал ведь святой ангел, Федин хранитель Феодор Студит: «Хотя бы и кровь нашу пришлось нам пролить, прольем ее с радостью». (Уходит с Федором.)

Иван. Борис, когда я, царь Иван Васильевич, убил железным жезлом старшего своего сына Ивана Иваныча, ты хотел защитить царевича и получил несколько ударов от меня, царя, тем же железным жезлом. То прости меня.

Борис. Не твоя то вина, государь. То козни Сатаны. Я ж дерзнул заступиться по родству.

Иван. Нет, моя то вина, мой тяжкий грех, что до смерти избил сына, и тебе истязания многие натворил, и лютыми ранами тебя уязвил. Истинно так. Я, царь, избил тебя своим жезлом, когда ты вступился за Ивана-сына. Но я, царь, сам оплакиваю своего сына и теперь более, чем прежде, буду оказывать тебе благосклонность за смелость, стоившую тебе нескольких недель болезни.

Годунов. Истинно, государь, расхворался я и долго лечусь.

Иван. Посетив тебя на дому, я, царь, возвращаю тебе свое расположение, которое отнять хотел Нагой, и до самой кончины меня, государя, будешь в близости пребывать.

Годунов. Государь, вернее меня нет у тебя слуги. Хоть род мой – от татарского мурзы Чета, но давно уж крещен. Истинно православный внук Захария Иван Годун прямой предок мне.

Иван. Я, царь, сразу полюбил тебя, Бориса, женатого на дочери любимца моего, Малюты. Особо же возвысился ты, Борис, как шурин царевича Федора.

Годунов. Государь милостивый, возвышение через родство с царями – обычное дело, но такое возвышение часто непрочно. Оттого потщусь, чтоб быть тебе, милостивому государю, присно люб не по одному лишь родству, а и по подвизанию, сиречь усердию, рвению, побуждению.

Иван. Потщись, Борис, то богоугодная деятельность ради помазанника Божия. Чтоб был ты постоянно при сыне моем, Федоре Ивановиче, не способном вообще ни к каким делам. По слабоумию он явно не способен к самостоятельному правлению. Я, отец, никогда не готовил его к этой роли, потому назначение Федора наследником сопряжено с трудностями в Думе и среди вельмож.

Годунов. Особо Нагие будут лукавить, надеясь на младенца Дмитрия.

Иван. Нет, Федор будет царем, ибо Дмитрий – то незаконный по православному обряду. И Нагих к власти пускать не хочу.

Годунов. Государь милостивый, Нагим власть отдавать нельзя, то распри почнутся на Руси.

Иван. Ты, да Бельский, да боярин Никита Романов – вот на кого надежду имею.

Годунов. Я с Богданом Бельским приятель между собой и с боярином Никитой Романовым дружен. Уж все вместе потщимся в пользу Федора.

Иван. Знаю, что бояре и прочие Федора не хотят. Мне, царю, надо преодолеть недоверие и связать Боярскую думу обязательствами, которые продолжали бы действовать и после меня. Ради достижения подобной цели я прибегну к такой игре: объявлю Думе, что намерен сложить сан и уйти в монастырь.

Годунов. А не опасно ли, государь? Как бы Шуйские тем втайне не воспользовались, они давно уж Василия Шуйского видят царем.

Иван. Не впервой так делаю, Годунов, то для меня игра обычная. А для окончательного примирения земщины решил объявить прощение опальным. Также сделал указ о запрете доносов. Разумеется, то иные воспримут как мое юродство. А то, может, истинно юродство, однако иной раз склонность к юродству показывает, как избежать беды тяжкой. Ибо что есть юрод? Не умный ли дурак, ибо он видит о мире больше, чем иные. Он ведает, что мир сей грешен, нечестен и несправедлив, потому, как всякий дурак, он действует и говорит невпопад, но как христианин ведет себя по-христиански. Ныне сочиняю я канон грозному ангелу и подпишу тот канон именем Парфения Уродивого, сиречь Юродивого. Удачен ли псевдоним?

Годунов. Славно придумано, государь.

Иван. То-то. Парфений по-гречески значит «девственник». Я объявлю опальным прощение и сделаюсь из мучителя благодетелем. Богатыми вкладами обеспечу душам загубленных изменников блаженство, но свою душу обеспечу ли? Канон мой из девяти песнопений и тропарей. Закончу славословием Богородице, однак все посвящено одной теме – смерти, ибо ангел тот грозный, смертоносный ангел – страшный посланник, великий хитрец, страшный воин. Помысли и ты о том ангеле, Годунов. (Уходит. Годунов лежит в задумчивости.)