Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл - Михаил Казовский

- Знамо дело, счастливее. Я женюсь на Зое. И мои раны на спине будут не так саднить.

- Но ведь ты был наказан по справедливости, мне наставив рога. Ни один муж не стерпел бы такое. И потом, женившись на Зое, сам окажешься в моём положении. Потому что она и тебе станет изменять.

Враг занервничал, начал кипятиться:

- Ох, Олеже, не зли меня. Лучше помолись напоследок. Князь не отступал:

- Убивать безоружного - разве по-мужски? Дай мне меч, и сразимся в честном поединке.

Но Усол тоже не поддался:

- Вот уж насмешил! Вдруг удача будет на твоей стороне? Нет, я должен бить наверняка. Притащить невесте в подарок голову твою.

- Ты забыл, что я правнук Чарга?

- Что ж с того?

- Коль меня убьёшь, он тебя с небес покарает. Витязь не поверил:

- Руки коротки. Сказки мне рассказывать нечего. Будешь ли молиться?

- Да, конечно. По-свойски. - И ударил его ногой. Тот упал, но поднялся быстро и пошёл в наступление.

Лезвие ножа блеснуло в его руке. Взмах, удар - увернувшись, Олег пропустил противника мимо, сам ударил лиходея по печени. Отлетев, неприятель устоял на ногах. Оба обходили друг друга, приготовившись к новому нападению. Неожиданно распахнулась дверь, на пороге вырос Роман Мстиславич и спросил, крикнув в темноту:

- Эй, Настасьич, где тебя черти носят?

Ярославов сын на мгновенье отвлёкся, и вот этого мига оказалось достаточно: гридь вонзил клинок ему в сердце. И, мелькнув за бревенчатую стену, скрылся.

У бастарда в глазах замелькали языки пламени. Между ними вдруг возникло Настенькино лицо.

- Мама, маменька! - прохрипел Олег. - Помоги мне! Меня убили!..

- Ничего, ничего, родимый, - вроде бы сказала она, тихо улыбаясь. - Всё уже позади. Мы теперь никогда не расстанемся.

Закачавшись, он упал в лужу крови. Набежавшие люди галичанину помочь уже не смогли.

Так бесславно погиб младший сын Осмомысла. Но не зря перед смертью он пророчески предсказал, что Усол жестоко поплатится за содеянное. Вскоре его слова стали явью.

5

Чаргобай жил по-прежнему при дворе Давыда Смоленского, числился воеводой, но с дружиной занимался нечасто, больше проводя время за кувшином вина. И поэтому когда Иннокентий Избыгнич вырос у него в горнице, князь-изгой, будучи в серьёзном подпитии, долго не мог понять, кто это такой и чего желает. Наконец в голове у сына Берладника стало проясняться, он велел слуге принести ушат ледяной воды, снял кафтан и, оставшись в одной рубахе, вылил на себя. Заорал как резаный, начал вытираться вышитым белым рушником, вновь накинул кафтан, выпил поднесённую чарку с соком кислой капусты, вздрогнул, перекрестился и взглянул на боярина просветлённо:

- Так про что речь вели? Сызнова начни. Выслушав приезжего, начал бегать по клети, хлопать себя по ляжкам и выкрикивать, словно полоумный: «Я дождался, дождался! Господи Иисусе! Батюшка с Небес смотрит на меня в радости!» Замер перед гостем и спросил деловито:

- Сколько войск у нас и сколько у Андраша? Серебро и золото раздобудем? Мой Давыдка - отзывчивый, но задаром много рати не даст. - Сел, задумался. - В зиму глядя, в наступление не пойдёшь. Опозориться не имею права. Мне судьба даёт единственную возможность. Я ея использую до конца. Или сяду на галицкий стол, или жизнь отдам. А в Смоленск больше не вернусь.

Подготовка к походу заняла время с ноября по апрель. Но и силы сколотились немалые: шесть полков галичан и половцев, собранных Афанасием Кснятиничем, да ещё два полка, нанятых у Давыда. Венгры имели меньше. Впрочем, приготовления не прошли для Андраша и его людей незаметно. В марте он послал верхового к отцу - с просьбой о срочной помощи. А пока надеялся отсидеться за высокими городскими стенами.

Чаргобай двинулся на Галич сразу, как подсохли дороги. От Козовы шли без всяких преград, радостно встречаемые жителями попутных селений. Отдохнули в Болшеве и стремительно окружили столицу княжества.

Первую неделю изредка обменивались выстрелами из луков и взаимными перебранками. Небольшой отряд, выехавший из города, чтобы пощипать неприятеля, был разгромлен начисто. Сын Берладника лично снёс его командиру голову. Это вдохновило войска нападавших и заставило венгров слегка притихнуть. Вкус победы ощущался уже на языке Ростислава, как внезапно прискакала из-за Карпат конница Белы III. Тут пошли уже настоящие схватки. Первыми, как обычно, дрогнули половцы и, оставив ряды союзников, возвратились в степи. Вслед за ними брызнули с поля боя смоляне - унесли ноги подобру-поздорову. Венгры наседали, и дружинники Чаргобая стали умолять его отступить. Но упрямый изгой не желал сдаваться. Словно бес какой вселился в него! Встал на стременах, зыркнул грозно очами, крикнул страшным голосом: «На врага! Кто ещё не празднует труса? За отечество умереть не страшно!» - и, хлестнув коня плёткой, бросился вперёд. Большинство его конников устремилось за предводителем.

Свой последний бой он провёл отменно. Красный плащ его и блестящий шлем вспыхивали на солнце, словно молния. Не одна голова покатилась с плеч от ударов наследника Тулчи и Ивана. Не один всадник рухнул с лошади. Но суровым венграм, несмотря на это, удалось окружить отряд Ростислава и практически всех уничтожить. Раненого сына Берладника притащили к Андрашу. Тот, расхохотавшись, плюнул ему в лицо. А потом спросил лекаря, перевязывавшего рану:

- Выживет мерзавец?

- Безусловно выживет. Становые жилы не тронуты.

- Жаль: хотелось бы видеть его убитым, - развернулся и вышел.

Что ж, как говорится, желание князя - закон для его подручных. И один из наиболее рьяных притащил какую-то склянку с тёмной жидкостью, намочил тряпицу и заставил лекаря приложить её к ране русского.

Врачеватель, вздыхая, выполнил приказ. Вскоре у больного началась агония, а спустя несколько часов он скончался.

Развивая успех, Андраш захватил Болшев, город сжёг, а гнездо оппозиции разорил. Защищая терем, пал Усол. Янка тоже пыталась сопротивляться, и её проткнули мечом. Иннокентий Избыгнич был казнён на торговой площади. Только Афанасию Кснятиничу удалось бежать в Перемышль. А ещё уцелели Янкины дети: младших из них венгр не тронул, но зато Зою взял с собой, чтобы сделать наложницей.

6

Больше полугода просидели Яков-Владимир и его близкие в башне Эстергома. Лишь в конце февраля 1189 года старший сын Осмомысла попытался бежать. Дело было так.

Заключённым не разрешалось выходить на прогулки даже во внутренний дворик замка; но зато они могли беспрепятственно подниматься на последний этаж башни - там и воздуха свежего много, и гарантия полная, что никто не уйдёт из-под стражи. Для защиты от ветра, солнца и дождя на конечной площадке даже установили шатёр. Пленники короля Белы проводили в нём целые часы. И однажды Владимир, убедившись, что никто из охраны его не слышит, обратился к Пахомию Вонифатьичу:

- Как ты думаешь, друже, если нам изрезать шатёр на не слишком широкие, но достаточно прочные полосы, хватит до земли?

Тот обдумал ответ, а потом утвердительно кивнул:

- Думаю, отсюда не хватит, но чуть ниже, из окна лестницы, может и хватить.

Поликсения закудахтала:

- Я боюсь! У меня от высоты голова закружится.

- Мы тебя привяжем к кому-нибудь из мальцов.

(А мальцам, Гошке с Гришкой, слава Богу, шли уже двадцатый и шестнадцатый год соответственно).

- Надо только выбрать ночку потемнее и поненастнее, чтобы караулу было бы противно нос казать на улицу, - посоветовал старший брат, Георгий.

- Главное - добраться до Дуная, - подхватил младший брат, Григорий, - сесть на лодку и доплыть к противуположному берегу. Там уж мы уйдём от погони.

- Хорошо, что не все драгоценности отняли у нас, - заявил отец. - Будет чем расплачиваться в пути.

Подходящую ночь поджидали долго. Наконец обстоятельства сошлись одно к одному: венгры праздновали день рождения короля и достаточно поусердствовали по количеству возлияний в честь его величества; дул холодный ветер с дождём и снегом, так что даже собаку было совестно выпустить во двор; крыша башни от порывов и шквалов громыхала сильно, заглушая прочие звуки. Словом, лучший момент трудно было выбрать.

Ткань шатра, несмотря на дождь, резали втроём - старший княжич, князь и Пахомий. Младший успокаивал мать. Ко второму часу после полуночи самодельная верёвка была изготовлена и сброшена из окна внутренней винтовой лестницы наружу. Ровно в два начали спускаться: первый - Вонифатьич, вслед за ним - Ярославич, Гришка вылез третьим, а Георгий, привязанный к матери, последним. Поликсения, чуть живая от страха, только коснулась пятками земли, как расплакалась в голос от счастья.