Сумерки Европы - Григорий Ландау

Это вопросъ уже не познанія, это вопросъ воли и морали. Не было эпохи, гдѣ бы въ большей степени была разлита напряженнѣйшая потребность въ отвѣтственности. Машинистъ на паровозѣ, шофферъ на автомобилѣ, летчикъ на аэропланѣ — отъ неловкаго движенія каждаго, отъ ослабленія духовной зоркости зависитъ жизнь ихъ и другихъ людей. Инженеры, мастера, рабочіе, отъ соблюденія ими долга и нерѣдко отъ соблюденія жертвеннаго — зависитъ здоровье, блага личныя и общія. Вся работа безчисленнаго множества людей— отъ толпъ самыхъ скромныхъ и незамѣтныхъ до выдающихся вершинъ — пронизана однимъ: неотъемлемостью исполненія долга и довѣріемъ въ то, что его исполнятъ и другіе. Безъ такого довѣрія въ другихъ, въ человѣка — нельзя было бы ни разу спуститься въ копи, сѣсть въ вагонъ желѣзной дороги, пустить въ ходъ ротаціонную машину.

Это не вопросъ сознательнаго расчета, прописной морали, которой бы обучали въ школахъ, или которую внушали бы исповѣдники. Нѣтъ учебниковъ этой морали и нѣтъ ея катехизиса. Но есть мощь, которая глубже ее внѣдряетъ, чѣмъ проповѣдь и поученіе, — самый жизненный процессъ. Это, разумѣется, не значитъ, чтобы всѣ машинисты и шофферы непремѣнно были высоконравственными людьми, или всѣ рабочіе были преисполнены довѣрія въ человѣческую совѣсть. Отдѣльные люди порознь бываютъ какъ угодно грѣховны и преступны: но процессъ жизни выковываетъ и внѣдряетъ въ общую духовность времени — непреложныя формы отвѣтственности и долга, довѣрія и солидарности. Они разлиты всюду, они дѣйствуютъ въ безднахъ случаевъ, въ толпахъ людей. Не такъ, что каждый изъ этихъ людей всегда нравствененъ, а такъ, что въ каждомъ изъ нихъ нравственность, хотя и не всепобѣждающая, но могучая и непрерывно дѣйствующая сила. Ибо безъ величайшаго ея напряженія не было бы ни на минуту возможной такая — подобная современной — такъ называемая внѣшняя техническая культура.

Нравственность бываетъ различныхъ типовъ; разныя сочетанія свойствъ могутъ въ разныхъ случаяхъ придавать ей и различную окраску и содержаніе. Мораль современной эпохи — это именно мораль неуклоннаго долга (въ началѣ ея стоитъ Кантъ), обостренной отвѣтственности, довѣрія и солидарности.

И пустъ не думаютъ, что здѣсь рѣчь идетъ не о нравственности, а о чемъ то механическомъ, рефлекторномъ, о тренировкѣ нервовъ, а не о дисциплинѣ духа. Пусть процессъ воспитанія идетъ именно черезъ тренировку нервовъ и мускуловъ, а не черезъ словесныя постиженія. Нервами, жизнью, дѣйствіями дисциплинируется духъ и, если бы изъ нихъ не вырастала дисциплина духа, онъ не устоялъ бы передъ задачей.

Эта дисциплина выращивается въ глубинахъ безсознательнаго, но было бы неосмысленно думать, что она не пронизываетъ собой и сознанія. Было бы непониманіемъ души человѣческой не чуять, какъ сознаніе отвѣтственности, твердая рѣшимость довершать свое дѣло бьются въ сердцахъ шахтеровъ и рулевыхъ, строителей и летчиковъ, — не только въ тѣ минуты, когда внѣшнія угрозы дѣлаютъ ихъ явными; не только тогда, когда въ шахтѣ уже произошелъ взрывъ или корабль уже получилъ пробоину, или воздушному аппарату грозитъ поломка. Здѣсь обычный душевный строй только обостряется, доходя до сознанія и становясь виднымъ на разстояніе; но онъ существуетъ и всегда, во всѣ безчисленныя минуты обыденной работы; онъ поддерживаетъ жизнь, онъ наполняетъ свѣтомъ унывшую душу, онъ крѣпитъ сердце на незамѣтный подвигъ и незавершающееся напряженіе. И кто знаетъ, сколько возвышенныхъ чувствъ и высокихъ думъ вызываетъ онъ — можетъ быть, не всегда и не у всѣхъ расчлененно осознанно — въ темнотѣ грозящихъ подземелій, у зѣва раскаленной печи, за чертежнымъ столомъ; какія рѣшимости зрѣютъ въ трилліонахъ незамѣтныхъ переживаній, какая увѣренность растетъ въ себя и въ свое дѣло. И когда разразившаяся; война поразила несказаннымъ героизмомъ мобилизованнаго статскаго «человѣка отъ конторки и прилавка» — не всѣ поняли, что это только нашелъ новое поприще приложенія исконный героизмъ эпохи. Въ траншеяхъ и сраженіяхъ сказалась твердая поступь мирной героической эпохи; подвиги великой войны — съ ихъ выдержкой и дерзновеніемъ — были подготовлены на аэродромахъ и въ шахтахъ, на ристалищахъ и въ конторахъ ново-европейской культуры; это она героически умирала такъ же, какъ раньше героически жила.

Героическая геніальность — это слово Роменъ Роллана о Бетховенѣ — можетъ быть справедливо примѣнено къ характеристикѣ минувшей эпохи: моральный героизмъ и интеллектуальная геніальность, волевое устремленіе и умственное строительство. Не достигали вершины эмоціональная жизнь, художественная интуиція, религіозные запросы. Искусство догорало отъ прежнихъ эпохъ, проходя стадію упадка, и оформленіе новыхъ переживаемыхъ содержаній еще не находило наглядныхъ основополагающихъ воплощеній. Можетъ быть, въ красотѣ динамическихъ структуръ (пароходовъ, аппаратовъ, машинъ) — въ отличіе отъ красоты статической архитектоники другихъ эпохъ — назрѣвали новыя художественныя интуиціи. Можетъ быть, изъ чистыхъ движеній человѣческаго тѣла — изъ балета — въ отличіе отъ неподвижной лѣпки былыхъ эпохъ, шли истоки новыхъ художественныхъ прозрѣній. Можетъ быть, и дѣйствительно искусство, опирающееся какъ и философія на цѣлостное оформленіе — но въ отличіе отъ философіи на цѣлостное оформленіе не тотальности, а отдѣльнаго ея отрѣзка — было менѣе въ духѣ эпохи, уже исчерпавъ въ блистательномъ музыкальномъ развитіи идеи структурности и волевого напряженія. Какъ бы то ни было, не религія, не искусства, а мораль и строительство въ первую голову окрашивали въ свои цвѣта ново-европейскую эпоху. Это, конечно, не значитъ, что она была въ живыхъ поступкахъ живыхъ людей моральнѣе другихъ; но это значитъ, что въ ея осуществленіи заложено было безконечно больше моральнаго пафоса и напряженія. Сколько угодно грѣховъ и преступленій были въ ней совершаемы, пусть даже больше, чѣмъ въ иныя прошлыя эпохи. Но этическая характеристика — въ отличіе отъ оцѣнки — не опредѣляется суммарными результатами. Для того, чтобы признать человѣка нравственнымъ надо таковымъ признать все его поведеніе; но признать въ немъ силу нравственныхъ мотивовъ можно, усмотрѣвъ степень проявленія ихъ въ его поведеніи — независи-мо отъ ихъ конечнаго и исчерпывающаго торжества. Ново-европейское человѣчество также, какъ и всякое другое, грѣшило безконечно и безпросвѣтно. Но оно грѣшило на такомъ уровнѣ моральнаго напряженія, который далеко возвышается надъ другими эпохами. Оно грѣховно падало на этомъ моральномъ уровнѣ, но оно падало на высотѣ, едва ли доступной другимъ.

Разумѣется, въ этомъ разсужденіи я разсматриваю мораль психо-соціально, а не нормативно, какъ соціальную функцію, а не какъ императивъ. Во второмъ самодовлѣющемъ смыслѣ едва ли бываетъ различіе между эпохами и во всякомъ случаѣ такое различіе, быть можетъ, и не въ пользу нашего времени, ибо при исключительности его требованій и нарушенія должны быть особенно частыми и глубокими. Но самая эта исключительность и даетъ нужную мнѣ характеристику. Люди нашего времени не выдерживали его требованій — пусть даже меньше чѣмъ люди другихъ эпохъ; но требованія эти превышали требованія другихъ культуръ.

Такова эта мнимо-матеріалистическая, мнимо безыдейная культура, будто погрязшая въ корыстныхъ интересахъ и во внѣшне поверхностной жизни. Таковой по замѣчательному недоразумѣнію сочли эпоху исключительной героической геніальности, творчества и морали, самоупоенія духовной мощью и отваги безогляднаго строительства.

Есть и еще одна существенная сторона этой эпохи, которую необходимо хотя бы вкратцѣ отмѣтить. Я имѣю въ виду ея гуманизмъ. Исторически онъ можетъ быть прослѣженъ къ возрожденію, реформаціи, революціи; но систематически онъ связанъ непосредственно съ міросозерцаніемъ ново-европейской культуры, и эту систематическую связь здѣсь и надлежитъ сжато установить.

Двѣ черты ново-европейскаго комплекснаго міропостроенія имѣютъ въ этомъ отношеніи рѣшающее значеніе. Съ одной стороны его глубинный реализмъ, и съ другой отсутствіе образа тотальности и слѣдовательно ослабленность религіознаго момента. Пафосъ духа обращенъ не на цѣлое, обращенъ на реальное, на реальную дробность; въ ней есте-ственно первое, исключительное мѣсто занимаетъ человѣкъ. Если тотальность не воспринимается въ качествѣ живого единства, къ которому можетъ быть и должна быть соотнесена человѣческая судьба, то эта судьба остается независимой и самодовлѣющей; и будучи разсматриваема въ реалистическомъ свѣтѣ комплекснаго міропостроенія, остается судьбой земной, выдвигаетъ задачу земного ея устроенія.