Сумерки Европы - Григорий Ландау

И ошибочно было бы утвержденіе, что самой организованною обезпеченностью своихъ достиженій она уничтожаетъ цѣннѣйшую сторону — борьбу за нихъ; что въ былыя времена небольшое путешествіе въ ближайшія окрестности было поучительнѣе и тревожнѣе, требовало больше духовнаго напряженія и рѣшимости, чѣмъ нынѣ (я говорю о довоенномъ времени) путешествіе на другой конецъ Европы. И въ этомъ, какъ и въ другихъ отношеніяхъ, мы имѣемъ дѣло лишь съ недоразумѣніемъ. Если полицейскіе посты, электрическое освѣщеніе и желѣзныя дороги уничтожили романтику опасностей прй переѣздѣ въ сосѣдній городокъ, то было бы слишкомъ неосновательно думать, что этимъ и вообще устранены необезпеченность, опасность, усилія и дерзанія, — только проявлять ихъ надо уже не при переѣздахъ въ десятки верстъ, а въ поѣздкахъ въ глубины Африки или въ полярные льды, при взлетахъ на аппаратахъ тяжелѣе и легче воздуха, при опусканіи на подводныхъ лодкахъ. Не было эпохи болѣе великихъ дерзаній; и если дѣйствительно въ наши дни художникъ не долженъ себѣ прокладывать дорогу къ славѣ и богатству съ помощью яда и кинжала, или защищать себя шпагой отъ предательскаго удара изъ за угла, то право же намъ не стоитъ завидовать душевнымъ волненіямъ детективовъ, преступниковъ и дегенератовъ міровыхъ столицъ, и по сейчасъ переживающихъ чувства не слабѣе, чѣмъ во Флоренціи 16 вѣка. Другія болѣе благородныя дерзанія, другой невидимый героизмъ ожидаетъ едва ли не всякаго, кто имѣетъ охоту пріять ихъ на свои рамена. Можно было жить спокойнѣе въ недавней европейской дѣйствительности — это вѣрно; но не только было возможно жить и въ бурномъ напряженіи, и въ отважныхъ дерзаніяхъ, но къ нимъ гнало время современниковъ, и современники ихъ осуществляли.

Этимъ я только еще подхожу къ наиболѣе существенному послѣ предварительныхъ замѣчаній, выше высказанныхъ. Не было эпохи, къ которой менѣе шло обвиненіе въ матеріализмѣ, чѣмъ къ нашему времени. «Европа погружается въ матеріализмъ» писалъ Р. Роланъ въ своей знаменитой біографіи Бетховена. Можетъ быть, и было справедливо такъ сказать по отношенію къ искусству, которое дѣйствительно къ концу вѣка переживало полосу распада, — ибо это не было искусствомъ эпохи, а продуктомъ упадка задержавшагося искусства эпохи предыдущей, — своего же новаго искусства современность не создала въ унаслѣдованныхъ отъ прошлаго формахъ живописи, музыки и романа. Но если взять не эти отдѣльныя области — остатки прошлаго, а всю совокупную жизнь времени, то не можетъ быть большей ошибки и неправды, нежели это сужденіе. Европа на самомъ дѣлѣ по всей линій уходила отъ матеріализма, отъ корысти, отъ ограниченія себя преслѣдованіемъ выгодъ, даже отъ цѣлесообразности. И это можно отмѣтить начиная съ вершинъ и до широчайшаго ея фундамента. Мнѣ уже приходилось упоминать объ упорномъ стремленіи къ полюсамъ, въ глубину Африки, къ вершинамъ Гималаевъ, въ сущности говоря — не представлявшихъ непосредственнаго интереса для людей, эти походы совершавшихъ, многимъ изъ нихъ не дававшихъ и славы; едва ли они представляли даже и достаточный научный интересъ въ уровень съ жертвами и трудами осуществленія. Это была чистая тяга къ преодолѣнію, героизмъ категорическаго императива, свободно поставленной цѣли. И то же самое сказывается въ могучемъ ростѣ пароходовъ, домовъ, фабрикъ. Здѣсь возможно усмотрѣть выгоду, хотя на самомъ дѣлѣ во многихъ случаяхъ дѣйствуетъ скорѣе разбѣгъ сверхфункціональной напряженности, чѣмъ точный учетъ пользы. Но возьмемъ всю безконечно развившуюся сферу игръ, спорта, превращеніе въ спортъ всевозможныхъ цѣлесообразныхъ дѣятельностей; возьмемъ всю систему рекордовъ, о которой выше была рѣчь, страсть дѣятелей и созерцателей на установленіе все новыхъ достиженій во всѣхъ областяхъ, хотя бы чрезвычайно мало содержательныхъ. Спортъ и игры не преслѣдуютъ непосредственно задачи физическаго здоровья, ибо они требуютъ обыкновенно односторонне усиленной тренировки; въ нихъ нѣтъ осуществленія технической цѣлесообразности, ибо для рекордовъ нужно развитіе такихъ свойствъ, которыя для цѣлесообразнаго техническаго использованія вовсе и не пригодны. И здѣсь — чистое преслѣдованіе самодовлѣющихъ задачъ, чистая игра самодовлѣющихъ преодолѣній.

Такова среда, таковъ тонъ эпохи. Онъ лежитъ и въ основѣ техническаго роста, двигая его и пронизывая собой. Но здѣсь сказывается уже и нѣчто другое, несравненно болѣе значительное.

Массовое творчество — таковъ характеръ эпохи. Быть можетъ, наиболѣе значительная, плодотворная сторона демократизма заключается въ этой широкой распространенности творческихъ возможностей. Широкое распространеніе просвѣщенія въ передовыхъ странахъ — всеобщее начальное образованіе, сравнительно легкая доступность и болѣе спеціальныхъ или высшихъ знаній, быстрая распространяемость идей и утвержденій, сравнительный подъемъ благосостоянія, сравнительная легкость пробиться, или хотя бы общаться — таковы условія, которыя позволяютъ использовать производительные начатки, гдѣ бы они ни проявлялись. Это сказывается во всемъ, даже и въ безконечномъ количествѣ поэтовъ, романистовъ, публицистовъ нашей эпохи; но здѣсь еще проявляется скорѣе отрицательная сторона этого явленія — пониженіе доступной границы творчества. Впрочемъ, дальнѣйшій ростъ демократизма самъ вноситъ поправку въ эту отрицательную сторону; ибо такое громадное количество накопляется въ каждой области «творцовъ», что получается новая задача — преодолѣть это множество, чтобы и среди нихъ стать замѣтнымъ, выдѣлившись среди этихъ дюжинъ недюжинныхъ. Но во всякомъ случаѣ въ техническихъ, не научныхъ областяхъ нѣтъ и этой отрицательной стороны, ибо здѣсь, какъ бы мало значительно ни было творчество, — оно сказывается въ нѣкоторомъ объективномъ и провѣримомъ достиженіи, вливающемся въ объективный составъ знаній, умѣній и приспособленій и тамъ используемомъ. Отсюда получается огромное объективное творчество. Быть можетъ, нигдѣ нѣтъ того господства своеобразнаго соборнаго начала, какъ въ наукѣ и техникѣ. Оно выражается разумѣется не въ совмѣстномъ дѣланіи; каждый работаетъ порознь, въ кабинетѣ, въ лабораторіи, за чертежнымъ столомъ, но такъ какъ всѣ работаютъ надъ единымъ объективнымъ составомъ и такъ какъ легко доступна взаимная передача достиженій, то каждое изъ нихъ, хотя бы и незначительное, вливается въ общій составъ съ другими. Здѣсь демократизмъ, широкая распространенность творческаго процесса и свобода общенія — получаютъ строительное значеніе благодаря объективности почвы общей работы, благодаря тому, что задача, обоснованная комплекснымъ мотивомъ, является обоснованной объективно, оказывается реально-общей для всѣхъ.

На этой почвѣ становится возможнымъ неизмѣримо грандіозный изобрѣтательскій процессъ, не имѣющій равныхъ въ исторіи. Можно вульгарно сказать, что строительство претъ изо всѣхъ щелей, изъ безчисленнаго количества самостоятельныхъ точекъ, — повторно, аналогично, дополнительно сплетаясь, взаимно подхлестывая, создавая почву для геніальныхъ интуицій и немедленно облѣпляя ихъ тучей поправокъ и дополненій.

Однако, не одно интеллектуально-строительное, но и творчество моральное — получило силу и напряженность небывалую. На первый взглядъ это можетъ показаться неправдоподобнымъ: моральный моментъ въ нашей культурѣ міровыхъ городовъ кажется отступающимъ на далекій планъ.

Тѣ, кто такъ думалъ, были вѣроятно чрезвычайно поражены проявленнымъ на войнѣ героизмомъ; подвиги войны оказались какъ бы съ неба свалившимися въ мѣщанскій вѣкъ преслѣдованія корыстныхъ интересовъ и задачъ жизненнаго удобства. Обыватель изъ за станка, прилавка и конторы — и вдругъ герой въ траншеяхъ или въ облакахъ. Какъ это случилось?

Это случилось потому, что напряженная мораль была заложена въ мирной ново-европейской культурѣ такъ же, какъ въ ней были заложены силы анализа и синтеза, постиженія и изобрѣтательности.

Всмотримся въ общую картину культуры, даже въ ея матеріальномъ, техническомъ, наружномъ, — именно въ томъ, что представляется столь внѣшнимъ и поверхностнымъ. Прислушаемся къ могучей пульсаціи созиданія, къ уточненію, утонченію, возрастанію и сліянію безчисленныхъ усилій въ объемлющую гармонію. Тотъ духъ производящаго творчества, который въ этомъ проявляется — о немъ уже было сказано, его нетрудно усмотрѣть. Но трудно ли усмотрѣть тотъ духъ зоркаго самообладанія, отвѣтственнаго контроля, исполнительскаго долга, которымъ однимъ жива подобная культура. Машины не движутся сами собой, туннели и каналы не сами собой соединяютъ противоположные склоны хребтовъ или сосѣднія моря, и сами собой не движутся тончайшіе механизмы сложнѣйшихъ аппаратовъ. Само собой все только разрушается. Въ чрезвычайно наглядныхъ по своей упрощенности и доступности проявленіяхъ — отнюдь не на тончайшихъ механизмахъ современности, а на весьма грубыхъ и мало дифференцированныхъ — этотъ процессъ прошелъ на нашихъ глазахъ съ потрясающей силой въ большевистской Россіи, да проходитъ и въ другихъ странахъ упадка — хотя и въ ослабленныхъ тонахъ. Само собой все только разрушается: обваливаются дома, ржавѣютъ машины, зарастаетъ плевелами земля. Общая деградація — таковъ законъ матеріальной культуры, предоставленной самой себѣ. И чѣмъ выше она и тоньше, тѣмъ быстрѣе и страшнѣе деградація. Жизнь техники есть жизнь вѣчно бодрствующаго за нею духа, непрерывно слѣдящаго, осуществляющаго, провѣряющаго, возстанавливающаго. И когда матеріальная техника въ такой мѣрѣ, какъ это имѣетъ мѣсто въ современности, легла въ основу всей жизни, стала предпосылкой простѣйшихъ и сложнѣйшихъ ея движеній, это только означаетъ, что въ основѣ ихъ лежитъ человѣческій духъ. Въ былые вѣка человѣчество жило въ природѣ, къ ней приспособляясь, на ея почвѣ возводя постройку своего бытія; въ современности оно эту постройку возводитъ на основѣ собственнаго духа — Прометей съ неба заимствовалъ согрѣвающій жизнь огонь, Атлантъ на своихъ плечахъ выдерживаетъ земной шаръ. Дрогнетъ напряженіе и вниманіе — и обрушится шаръ, а съ нимъ человѣчество. Непрерывное напряженіе, непрерывное вниманіе — въ безднѣ точекъ, въ безчисленномъ количествѣ дѣлъ, въ непрекращающемся теченіи времени. Все держится со всѣмъ, все предполагаетъ всѣхъ. Монтеръ на водопроводной станціи, стрѣлочники и инженеръ, расчитывающій крѣпость сводовъ въ туннелѣ, рабочіе въ копяхъ, — каждый винтикъ долженъ дѣйствовать точно, чтобы удержалось цѣлое.