Чудодей - Эрвин Штриттматтер

— По-моему, я думаю о ней больше, чем ты.

Вейсблатт нарисовал большое облако над своим вниз головой стоящим домом.

— Я никогда никого не любил так, как Элен.

— А ты уверен, что любил ее?

— Она кивнула мне перед смертью. Ты это видел. — Вейсблатт поднял указательный палец. — Ты слышишь этот гложущий звук или это только у меня в мозгу?

— Это крольчиха.

Вейсблатт перечеркнул свой рисунок, поставил на него ногу и растер все подошвой.

— У нее была цель, и я думаю, она с самого начала знала, что делает!

— Крольчиха?

— Твоя девушка, Элен.

— Теперь ты видишь, что я сумасшедший. Ты уверен, что Элен так все и задумала?

— Это совершенно очевидно.

— Значит, она меня не любила. Она же убила людей.

— И себя.

Они возвращались в лагерь. Вейсблатт потянул Станислауса за рукав назад:

— А у тебя есть цель, как у Элен?

— Есть.

— Какая же? — Вейсблатт встревожился. — Вот, а теперь гудит. Я бы хотел сказать «самолет», но увы, это гудит у меня в голове. Так какая у тебя цель?

— Нужно препятствовать злу, вот что я когда-то решил.

Вейсблатт засмеялся. Смех его напоминал меканье козы.

— Злу? А кому охота знать, что такое злодеяния?

— Мне, — сказал Станислаус, схватил Вейсблатта за воротник и хорошенько встряхнул его. Меканье смолкло. У Вейсблатта был вид ребенка, испуганного предстоящим наказанием. Неужели этот человек с безумными глазами — Бюднер? А вдруг он, не сходя с места, придушит его? — Прекрати разыгрывать сумасшедшего! — Станислаус отшвырнул от себя Вейсблатта.

Вейсблатт, бледный как мел, глотал слюну.

— Нужно проникать в людские души. Я напишу книгу. Книгу об Элен и о войне; но только не в этой глуши. — Он бросился бежать, споткнулся о сосновый пень, упал, поднялся на ноги. — Только не в этой глуши, понятно?

Станислаус не стал догонять его. Книга — это, конечно, не пустяк. Он опять проникся уважением к Вейсблатту. Как он мог забыть, что его друг — поэт, знаток человеческих душ! А он недооценивал этого поэта, вел себя с ним как последний дурак! И как он смел, он, который не в состоянии был написать даже самой маленькой истории об этой девушке, Элен? Кто он такой? Никто. Ничто. Так, немножко звездной пыли, не дающей света.

Неподалеку от конского бункера протекал ручей, жизненная артерия лагеря. Солдаты брали из ручья воду для кухни, для питья, для стирки и для выпаривания вшей. У кого было время, тот таскал из ручейка рыбешку на прокорм или мечтал, глядя на воду, о доме, о Дуйсбурге или Мюнхене, Гамбурге или Котбусе или об одной из немецких деревень среди лесов и лугов.

Ночь принесла с собою запах ранней осени, и в прибрежных камышах гулял осторожный ветерок. Чуть подальше, как раз за конским бункером, вода взбегала на большие камни и пела, падая вниз: динь-дон, динь-дон!

Роллинг рывком вытащил удочку из воды. В жесткую траву рядом со Станислаусом шлепнулась маленькая рыбка. Роллинг снял ее с крючка, поправил свою пилотку и стал тихонько свистеть сквозь зубы.

— Тебе от меня что-то особенное нужно? — спросил Станислаус.

— Можешь насаживать червяков на крючок. — Роллинг протянул Станислаусу жестянку с червями. У Станислауса были совсем другие намерения, он не хотел просто сидеть с Роллингом и насаживать червей на крючки. Что делать с Вейсблаттом, который продолжает разыгрывать из себя помешанного, чтобы иметь возможность писать? Как помочь Вейсблатту? Он отшвырнул коробку с червями. Она упала на камень. Дзинь! Коробка открылась. Темные черви извивались в ней. Роллинг вновь закрыл ее крышкой и прислушался. Динь-дон, динь-дон — пел ручей. Роллинг насадил свежего червя на крючок, фыркнул, присвистнул и вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Смыться хочешь?

— Куда?

— В Германию, к любимому фюреру.

Станислаус вскочил:

— Я тебе не марионетка!

Роллинг бросил удочку и схватил Станислауса за руку. Станислаус почувствовал руку Роллинга, отеческую, теплую руку.

— Я разведал дорогу. Для нас обоих.

Между ними лежала уже добрая дюжина рыбешек, но они все еще не пришли к согласию. Дело заключалось в следующем: Станислаус готов был бежать, только если Роллинг возьмет с собой еще и Вейсблатта.

— Вейсблатта? Каждый делает что может, но только не это!

— Что ты имеешь против Вейсблатта?

— Я знаю его.

И Роллинг все рассказал, он рассказывал долго и откровенно, чего Станислаус никак не ожидал от человека из породы Густава Гернгута. Надвигалась ночь.

Они стряхнули с себя бархат росы. Уже стемнело, им нельзя было больше сидеть у ручья, вот-вот их обнаружит охрана.

— Ты ни разу даже не поговорил с Вейсблаттом, хотя работал у его отца?

— И все-таки я его знаю. У меня есть глаза и к тому же есть нюх — на таких.

Роллинг щелкнул пальцами. Шрам на лбу покраснел. Станислаус сделал верный ход.

— Люди меняются в зависимости от окружения.

Роллинг смерил его недоверчивым взглядом.

— Кто это сказал?

Станислаус прекрасно помнил, что слышал это от Густава в шляпе грибом, но разве теперь время рассказывать Роллингу историю Густава Гернгута?

— Это я сказал.

— Нет, ты это вычитал из книг, но жизнь-то книжек не читает. Такой не изменится. Он слишком многое всосал с молоком матери.

Заржала лошадь. Роллинг повернул было к бункеру, но Станислаус удержал его за полу.

— Он же поэт, он хочет книгу написать против войны. Ему нужно предоставить эту возможность, и покой ему нужен.

Роллинг вырвался и исчез в бункере.

Лагерь оживал. В караул заступила дневная смена. Ночная вернулась в лагерь. В канцелярии ротмистр Беетц ругал вахмистра. Речь шла о посылке — большущем ящике. Ящик был адресован госпоже Беетц в баварскую пивоварню. Цаудерер должен был отдать его одному из отпускников. Но до сих пор еще никто не уехал в отпуск в Германию. И все-таки ротмистр бушевал. Осень с каждым днем все ближе, а посылка с финскими серебристыми лисами для жены и дочерей ротмистра так и стоит у вахмистра в бункере.

— Сидите тут в тепле и вшей откармливаете. Вот и вас упеку в наружную охрану! — орал пивовар Беетц и линейкой Цаудерера ткнул часового. Часовой не шелохнулся, а линейка разлетелась в щепки.

Цаудерер еще не успел убрать обломки линейки, как явился унтер-офицер интендантской службы Маршнер.

— С чем пожаловал, Маршнер?

Маршнер принес сообщение, что бывший рядовой Вейсблатт лежит в бункере, притворяется сумасшедшим и никаких обязанностей не исполняет.

— К дьяволу медицину!

Вахмистр Цаудерер был очень благодарен за это сообщение. Он подаст его ротмистру к обеду. Пусть ротмистр видит, что он не только сидит на месте и откармливает вшей.

Унтер-офицер интендантской службы Маршнер явился еще и за разрешением на служебную командировку в Германию. Каптерка пуста, одна рвань и тряпье, а замену все не шлют.

Унтер-офицера интендантской службы Маршнера послали в командировку в Германию. Он взял с собой в Бамберг и большой ящик ротмистра-пивовара Беетца.

21

Станислаус помогает Августу Богдану связать ведьму, разочаровывает своего старшего друга Роллинга и объявляет его утопленником.

Конюхи чистили лошадей. Роллинг со Станислаусом отвели своих лошадок в сторонку. Они выбивали о камень серую конскую пыль из своих скребниц.

— Подумай, они уволокли его в лазарет и будут проверять. Ты обязан взять его с собой!

— По мне, можешь ему сказать об этом, — согласился Роллинг, — но я гарантирую, что с ним мы никуда не дойдем. Он еще по дороге в штаны наложит.

Станислаус сдул с камня пыль и громко постучал по нему скребницей.

— А ты уверен, что там они нас не поставят к стенке, когда выслушают?

— Во «Фронтовой газете»? Разумеется. — Роллинг сплюнул и пригладил скребницей свои короткие каштановые волосы.

— Только бы попасть туда… только бы попасть… — И он улыбнулся, словно в предвкушении счастья.

После обеда Станислаус отыскал санитарный барак. Было тихо. В соснах над крышей барака щебетали синицы. Пахло осенью. Фельдшер дремал на солнышке перед бараком.

— Только пройди прямо к фантазеру и скажи, что мы ему приспособим крылья от того ворона, что на виселице сидит.

Станислаус испугался. Вейсблатт лежал лицом к стене, как всегда. На другом конце санитарного барака лежал солдат с высокой температурой и бредил вслух. Станислаус растолкал Вейсблатта и сунул ему в руку записочку. При этом он не спускал глаз с солдата в жару: а вдруг тот приставлен для слежки? Солдат лежал с закрытыми глазами, но веки его подрагивали. Станислаус подошел к кровати больного:

— Хочешь пить, приятель?

Конечно, солдат хотел пить, но только воду без лягушек.