Чудодей - Эрвин Штриттматтер

— У кого господин вахмистр увел жену?

— Ни у кого.

— Сколько невинных девушек соблазнил? — спросил Станислаус, ибо именно эту задачу он ставил перед собой, прочесывая фельдфебельскую душу. Нет, вахмистр Цаудерер ни у кого не отбивал девушек, никогда не желал жены ближнего своего; с него хватало и своей собственной, понимаешь.

Станислаус был разочарован. В конце концов он пришел к выводу, что Цаудерер вовсе не фельдфебель. Он велел ему проснуться.

Цаудерер протер глаза и сказал:

— Молодец, парень, отлично!

Во время своего визита к семье, над которым Станислаус, конечно, был не властен, Цаудерер узнал, что его жена до сих пор не раздобыла кроватку для их меньшого ребенка, его любимчика.

«Утром написать Марте насчет кроватки!» — занес он в свою записную книжку. Таким манером Цаудерер иногда самому себе отдавал приказы. Правда, он не знал, что на его немецкой родине матрацные пружины стали большой редкостью.

Роллингу пришлось завершить свою ночную прогулку. Его часы остановились. Подойдя к рубежу охранения лагеря, он направился к окопчику, где в это время часовым был Вонниг. Вторая щука в сетке Роллинга предназначалась для Воннига. Все хорошо!

Вонниг обеспечивал безопасное возвращение и получал за это щуку. Роллинг раскачал сосновую ветку. Это был условный знак. Если все в порядке, Вонниг должен слегка подуть в свою губную гармошку. Но губная гармошка молчала. Роллинг посильнее раскачал ветку. Раздался выстрел. Хорошенькая губная гармошка! Роллинг бросился наземь и пополз назад. Опять раздался выстрел. В окопчике Воннига уже сменил верный солдатскому долгу железнодорожный сторож Август Богдан. Если на дереве так сильно раскачивается одна только ветка, значит, его ведьма отдыхает на ней от своей ночной скачки. Богдан выстрелил еще и еще, и тут уж начали палить из всех окопов с восточной стороны лагеря. Вскоре стреляли уже все часовые, не зная, зачем палят и по кому. Роллинг почесал в затылке.

— Каждый делает что может!

В чулане за ротной канцелярией вахмистр Цаудерер решил по старой памяти перекинуться в картишки. Станислаус должен был еще рассказать ему о будущем, насчет отпуска, понимаешь.

Станислаус уклонился:

— Мне это не дано — заглядывать в будущее. Ведет себя человек хорошо, значит, и будущее у него хорошее!

Это так, и никак иначе. Вахмистр Цаудерер уже не успел ни разочароваться, ни выказать недовольство конюху и предсказателю Станислаусу Бюднеру. Разрывы ручных гранат сотрясали лагерь. Застрочил пулемет, эта пишущая машинка смерти… Цаудерер побелел. Будущее уже начиналось.

Шофер остановил большой грузовик и растолкал спящего Вейсблатта:

— Сто семьдесят пятый километр, вылезай, пентюх!

Вейсблатт проснулся, совсем проснулся.

— У меня нет звания. Так не приписывай уж мне офицерское. — Он дал водителю пачку французских сигарет. Водитель стал поприветливей и даже так раздобрился, что показал Вейсблатту, в каком примерно направлении, по его расчетам, находится лагерь. Так что этот бледный парень, которого он вез по приполярному шоссе, псих, было ему совершенно ясно: с каких это пор «пентюх» стал воинским званием?

Вейсблатт со страхом блуждал по лесу и наконец набрел на дорогу к лагерю. Он пыхтел под тяжестью ранца и отдыхал через каждые двадцать шагов. Упав на лесной мох, он вглядывался в тощие, тусклые звезды полярной летней ночи. О боже мой, боже мой? Здесь немногим лучше, чем на дороге в ад! Он, Вейсблатт, не умеющий даже дышать без цивилизации, здесь, в этом девственном лесу?! Сколько времени сюда будет идти посылка от матери с сигаретами «Амарилла»? Да и вообще, эта война! Она ненадолго обернулась к нему своей лучшей стороной, забросила его в Париж, в столицу всех культур и цивилизаций, чтобы потом отнять у него все, все. Не приходилось сомневаться, что его тонкие, сверхчувствительные нервы, как считал нужным выражаться их домашний врач, здесь придут в полную негодность, а это может затронуть и мозг. Вейсблатт немного всплакнул о себе, но потом опять вскочил, так как во мху его штаны совсем отсырели. Да к тому же в этом непроглядном лесу водятся даже змеи, рептилии.

В лагере стреляли. Вейсблатт сразу бросился наземь. Тяжелый ранец придавил ему затылок. Ему померещилось, что он убит. Пролетело полчаса и даже больше, но пальба не прекращалась, тогда он попытался освободить голову от тяжести ранца. Но тут над ним что-то просвистело, он по книгам знал, что так свистят пули. Он до рассвета ждал пули, которая ударит в него. Когда запели птицы, он уже наверняка знал, что большая часть его нервов изодрана в клочья.

Выяснилось, что война, которую они ждали со дня на день, только чуть оцарапала их мизинцем.

Когда утром ротмистр-пивовар открыл люк командирского бункера, чтобы взглянуть на войну, войны уже и след простыл. Зато тяжелыми шагами к лагерю приближался рядовой Роллинг, неся в перекинутой через плечо сетке двух большущих щук и ружье стволом вниз. Пивовар Беетц прямо из люка вкатил ему трое суток ареста.

— Кто так оружие носит, сука, карнавальщик, или вы рейнский, а?

В канцелярии щук у Роллинга отобрали. Их подали на обед господам офицерам.

Было предпринято расследование касательно малой ночной войны. Оно не дало никаких результатов. Никто ничего не видел. Все часовые просто открывали огонь, чтобы поддержать соседа. Август Богдан боялся насмешек и скрыл, что он стрелял первым. Он был твердо уверен, что прикончил минимум двух или трех ведьм.

— Все хорошо! — сказал Вонниг, когда Роллинг стал на него ворчать. — Теперь я по крайней мере знаю, какая она на слух, война.

…Станислаус зашел к Вейсблатту. Поэта опять определили к старым товарищам, Крафтчеку и Богдану. Вейсблатт лежал бледный и изможденный на набитом мхом матраце и курил «амариллу», одну из последних. Ничто в его лице не дрогнуло, когда его друг Бюднер протянул ему руку.

— Ты болен, Вейсблатт?

Вейсблатт, держа сигарету между большим и указательным пальцами, словно кусочек мела, что-то писал в воздухе.

— Вам знаком этот знак, господин палач?

— Тебе нехорошо, Вейсблатт?

— Очень хорошо. Скоро мне принесут из кухни крылышко. Крылышко пропеллера.

Станислаус уставился на своего друга. Глаза Вейсблатта были пусты. Когда Вейсблатт все-таки ощутил, что на него пристально смотрят, он захлопал глазами и потянул носом воздух, как собака.

— Насколько я знаю, у них есть свой запах, сударь. Они пахнут как палач в Париже.

Вейсблатт отвернулся к стене. Крафтчек потянул Станислауса за рукав:

— Не приставай к нему с вопросами, а то ему, того и гляди, опять захочется летать, как в прошлую ночь. Он себе внушил, что у него утиные крылья, но они жареные, и он, пролетев чуток, всякий раз падает.

— Его заколдовали, — сказал Богдан. Станислаус сообщил начальству, что его друг Вейсблатт болен.

— Он же поэт, значит, так и так полоумный, — сказал унтер-офицер медицинской службы. — Я за ним понаблюдаю на дежурстве.

20

Станислаус благоговеет перед еще не написанной книгой, его посвящают в тайну и ввергают в сомнения.

В воскресенье Станислаус и Вейсблатт сидели под толстой сосной за пределами лагеря. Стояла тишина. Птицы уже отгомонили, отпели свое. Большие лесные муравьи ползли своими трактами, тащили маленькие веточки, сосновые иглы, личинки и ощупывали себя, когда в слепом своем рвении сталкивались друг с дружкой. Вейсблатт березовой веткой чертил что-то на песке.

— Насколько я знаю, я действительно помешанный. Нервы вконец испорчены.

— Ты плохо играешь. И это заметно.

— Только тебе.

— Они тебя обследуют и поставят к стенке.

— Я буду играть лучше. Насколько я знаю, это иногда удается. В Париже я прочел несколько книг по психологии. Интересно!

Что-то затрещало в ветвях. Они пригнулись. Из ветвей вылетел дятел. Они подняли головы и рассмеялись.

— Вот тебе, пожалуйста, на таких мелочах они тебя и подловят, — сказал Станислаус.

Вейсблатт нарисовал на песке дом крышей вниз. Теперь он рисовал дым из трубы.

— Но я вправду сойду с ума в этом лесу.

— Ну тогда я ничем не могу тебе помочь. — Станислаус поднялся. Стая ворон летела сквозь сумерки.

— «Двенадцать воронов на Нотр-Дам…» — завел Вейсблатт. — Ты когда-нибудь вспоминал об Элен?

— По-моему, я думаю о ней больше, чем ты.

Вейсблатт нарисовал большое облако над своим вниз головой стоящим домом.

— Я никогда никого не любил так, как Элен.

— А ты уверен, что любил ее?

— Она кивнула мне перед смертью. Ты это видел. — Вейсблатт поднял указательный палец. — Ты слышишь этот гложущий звук или это только у меня в мозгу?

— Это крольчиха.