Круглый год с литературой. Квартал третий - Геннадий Красухин

А что сейчас у Полякова? Для чего он печатает, как говорится, и тех и других, – графоманов рядом с людьми, отмеченными литературным даром? Чаковский действовал в совсем другой исторический период: свирепствовала цензура, свирепствовали так называемые инстанции. Он руководил газетой, учитывая это. А Поляков, который сейчас волен делать всё, что хочет? Что у него выходит из попытки примирить, как сказал однажды Есенин, белую розу с чёрной жабой? Только искажённое представление о смысле существования литературы и о её сущности.

Мне скажут, что сам Чаковский не был писателем, и я с этим соглашусь. Действительно, ленинскую и государственные премии он получал за вещи, рассчитанные на сиюминутный политический момент, на то, что они должны понравиться руководству. Больше того! Знаю, что он не писал, а надиктовывал свои романы на диктофон, после чего распечатанные куски обрабатывались разными людьми – от квалифицированных машинисток до работавшего в газете Михаила Синельникова, официозного критика, осуществлявшего общую редактуру. Это так. Но догадываюсь, что, обслуживая советскую власть, Чаковский её не любил. С каким наслаждением на тех же заседаниях редколлегии он подхватывал любые двусмысленности в адрес если не политического руководства страны (этого бы он не посмел делать), то всякого рода советских фетишей. «Да, – говорил он, невинно покуривая сигару, – надо достойно отметить юбилей основоположника социалистического реализма или, как его там? – социалистического футуризма. В общем, начинаем дискуссии о традициях Маяковского, который, доживи до тридцать седьмого, был бы, конечно расстрелян, и мы бы с вами ни о каких его традициях сейчас бы и не заикались!» Он мог позволить себе рассказать антисоветский анекдот, обговаривая при этом, что рассказывает то, с чем не согласен.

Да что там анекдот! В самый разгар травли Солженицына он ошарашил Лесючевского, председателя правления издательства «Советский писатель», который громко возмущался тем, что секретариату приходится нянчиться с этим махровым антисоветчиком.

– А вы читали его «Раковый корпус», «В круге первом»? – спросил Лесючевского Чаковский.

– Конечно, – ответил тот.

– И как вам?

– Ну, как Александр Борисович! Обычная антисоветская стряпня.

– Не скажите, – не согласился Чаковский. – Там есть сильные страницы.

– Что вы говорите, Александр Борисович? – завизжал Люсичевский. – Может, нам ещё и печатать эти романы?

Лесючевский был фигурой известной. В своё время он посадил немало народу, в частности, способствовал аресту поэта Заболоцкого. На пике хрущёвской оттепели в издательстве была создана комиссия по проверке деятельности председателя правления, которая подтвердила все факты доносов и рекомендовала исключить Лесючевского из партии и снять с работы. Но волна разоблачений очень быстро схлынула, и Лесючевский остался на своём месте.

Разумеется, он с удовольствием донёс бы и на Чаковского, но похоже было, что Чаковский был из того же ведомства, да ещё и повыше Лесючевского в чине.

– Может, нам печатать Солженицына? – продолжал визжать Лесючевский.

– Я бы напечатал, – спокойно ответил Чаковский. – А потом ударил бы по романам крепкой партийной критикой. А так мы же сами выращиваем запретный плод, который, как известно, всегда сладок.

– Что вы говорите! – не верил своим ушам Лесючевский.

Молодой читатель, возможно, не представляет, что могло значить в начале семидесятых желание печатать Солженицына на любых условиях. Солженицын был как прокажённый, которого можно было только ругать взахлёб, перевирая им написанное, привирая и извращая. А тут печатать! Дать в руки народу подлинные его тексты. Да кто бы из руководства на это пошёл!

А Чаковский, родившийся 26 августа 1913 года, я уверен, пошёл бы. Убеждён, что будь его воля, Чаковский Солженицына напечатал, а потом, как и обещал, очень жестоко разругал.

Понимаю, что меня могут ткнуть носом в стенограмму обсуждения секретариатом союза писателей «Ракового корпуса» и выступления на нём Чаковского, или в его статьи, напечатанные за время его редакторства. В частности, такую, как огромное письмо Президенту США Картеру, где главный редактор «Литературной газеты» публично отчитывал американского президента, который взял под защиту известного диссидента, продолжавшего из тюрем и психушек сражаться с советским режимом. Почему, – восклицал Чаковский, я, редактор, должен верить Буковскому, который оторвался от народа его страны, а не её народу. (Многие, наверно, не знают того, что Картер ответил Чаковскому, но поскольку печатать полученный из посольства США перевод картеровского письма Чаковскому никто бы не разрешил, постольку он благодушно оповестил сотрудников американского посольства, что полностью удовлетворён ответом и поэтому не видит смысла в публикации.) Он был циннейшим из всех циников, которых мне доводилось встречать. А с другой стороны, я продолжаю утверждать, что Чаковский не был человеком кровожадным, как, скажем, Грибачёв, Софронов или Кожевников. Публично он, разумеется, изничтожал врага советской власти. Но, если от него этого не требовали, сам он не лез с изничтожением и, более того, не пытался затеять вокруг этого врага хоть какую-то дискуссию. А то, что он не затевал её вокруг ненапечатанных произведений Солженицына, показывает, что он был трезвым редактором и понимал, что ненапечатанные вещи никакой дискуссии и не требуют.

Да, Чаковский не был кровожаден. Я бы даже не назвал его злым человеком. Помню, как выпивали мы в кабинете у Виктора Веселовского вместе с известными авторами «12 стульев» Леонидом Лиходеевым, Гришей Гориным, Лионом Измайловым, Володей Владиным… (Во избежание недоразумения уточню, что Горин не был бойцом на этом фронте, так что рюмку свою чуть пригубливал.) Да и кроме известных авторов в кабинет набилось полно неизвестных, а ещё больше сотрудников, из-за чего многие держали свои рюмки в руках, даже опустевшими, правда, ненадолго, потому что сотрудник отдела сатиры и юмора, бывший официант ресторана «Советский» Виталий Резников бдительно следил за порядком. Говорили все подряд, каждый уже не слышал другого, как вдруг в дверь постучали. На пороге возникла секретарша Чаковского, которая сказала, что не смогла дозвониться и что Чаковский вызывает Веселовского к себе.

Дальнейшее пишу со слов Веселовского.

Он вошёл к Чаковскому и увидел, что тот сидит, прижимая к уху телефонную трубку. Главный редактор приложил палец к губам, жестом пригласил Веселовского сесть, а потом, минут через пять, поманил Веселовского и дал ему послушать то, что слушал сам. К великому удивлению тот услышал голоса своих гостей, которые не стеснялись в выражениях и по поводу Чаковского, и по поводу руководимой им газеты.

Отдадим должное Чаковскому! Никаких мер административного воздействия к Веселовскому он применять не стал. Отпустил с миром пьяноватого администратора «Клуба 12 стульев», который, оказывается, не заметил, что сбросил локтем трубку прямого телефона с главным редактором.

А как Александр Борисович был невероятно щедр на банкеты! Чтоб отпраздновать свой шестидесятилетний юбилей вместе с коллективом газеты, он снял целиком весь ресторан Центрального дома литераторов. Причём ходил по этажам «Литературки», деликатно стучал в кабинеты, чтобы самолично вручить каждому приглашение на банкет. «Жду вас», – улыбаясь, говорил он. Никто не был забыт или пропущен – от уборщиц и вахтёров до редакторов. «Так сложилось в моей жизни, – сказал на том банкете Александр Борисович, – что я не сумел обрести каких-нибудь единичных друзей. Вы все – мои друзья».

Казалось, что он верил в это и сам. Во всяком случае, после присуждения ему ленинской премии позвал всех в свой просторный кабинет, где был накрыт огромный стол. Остановил секретаря партбюро Олега Николаевича Прудкова, когда тот стал распространяться об огромных писательских заслугах Чаковского: «Олег Николаевич, не надо преувеличивать. Я не Лев Толстой и даже не Константин Симонов!». И снова предложил выпить за своих друзей – коллектив газеты, который столько лет терпит своего главного редактора, смиряется с его длительными творческими отпусками. «Но здесь мне невероятно повезло с моим первым заместителем Виталием Александровичем Сырокомским, – сказал Чаковский. – Я ему доверяю абсолютно. Да и как я мог бы ему не доверять? Ведь за ним я как за каменной стеной!»

Однако когда сняли в одночасье Сырокомского, Александр Борисович заступаться за него не стал. Может быть, понимал, что это бесполезно? Сравнивал собственные возможности с силами недругов своего бывшего первого заместителя и видел, что они могущественнее? Но многих, в том числе и меня, покоробило, что он публично не простился с Виталием Александровичем. Отрубил, как рассказывал мне позже сам Сырокомский, все связи с ним. Впрочем, то же самое сделали и все заместители главного редактора.