Круглый год с литературой. Квартал третий - Геннадий Красухин

Надо ли удивляться тому, что при первой возможности Куприн уехал в эмиграцию?

Вот где развернулся талант Куприна, написавшего в эмиграции лучшую свою вещь – «Юнкеров».

«Я хотел бы, – сказал Куприн, – чтобы прошлое, которое ушло навсегда, наши училища, наши юнкера, наша жизнь, обычаи, традиции остались хотя бы на бумаге и не исчезли не только из мира, но даже из памяти людей. «Юнкера» – это моё завещание русской молодёжи».

Читал ли Ворошилов «Юнкеров»? Вообще-то он не был большим любителем чтения. Но мог и прочесть роман, воспевающий честь и достоинство русского офицерства. И озлиться на писателя ещё больше.

Долго уговаривать вернуться Куприна не пришлось. Он был болен раком и уже не вполне адекватно воспринимал окружающее. А родственникам писателя рассказывали о чудесах советской медицины, научившейся излечивать такие пустяковые болезни, как рак. И они поверили.

Николай Сергеевич Атаров, родившийся 25 августа 1907 года, писателем был средним. Я читал у него «Смерть под псевдонимом» и «Повесть о первой любви». Безликая проза.

Однако именно Атарова назначили главным редактором нового журнала «Москва» в 1956 году на волне хрущёвской оттепели.

Атаров обзванивал всех приличных авторов, заставил даже Корнея Ивановича Чуковского забрать из сборника «Литературная Москва» материал о Чехове и отдать в «Москву». От «Литературной Москвы» Корней Иванович ничего не получил бы: этот московский альманах был закрыт после второго выпуска, но и в «Москве» Атаров Чуковского не напечатал.

Не успел. Набрал много материала, публикация которого бесила сервильных критиков режима.

Уже в июле 1957 года «Литгазета» печатает обзор шести номеров «Москвы», написанный И. Кремлёвым. Меньше всего статья походила на критическую. Это был откровенный донос властям на редакторскую позицию Атарова, которая стала противоречить тому, что провозглашал сам Хрущёв в своих революционных антисталинских выступлениях. Но Хрущёв менялся стремительно. И его клевреты добились снятия Атарова в конце того же 1957 года.

Но без своей должности Атаров был мало кому интересен. Печатать его не спешили.

Отчасти потому, что, как я уже сказал, был он средним писателем.

Его заместитель по журналу «Москва» Алексей Кондратович, придя в «Новый мир» Твардовского решил попробовать напечатать произведение своего бывшего начальника. Он показал рассказ Атарова Твардовскому и записал в своём дневнике о том, что из этого вышло:

«А.Т.: – Фальшивый рассказ. И ощущение, что рассказ был написан давно, а сейчас несколько подновлён. (Так это и оказалось. Дорош сказал, что ещё в начале 50-х годов Атаров собирался писать на эту тему роман, но роман не получился, и вот теперь он представил рассказ о том, как рабочий узнал о присуждении ему Сталинской премии.)

А.Т.: – Я так и думал. Всё фальшь, а позднейшие приписки сразу обнаруживаются. С первой фразы. Премия тогда называлась Сталинской. Она всегда была Сталинской, а теперь Государственная. И у него Государственная. Он – газетчик и не чувствует языка. Сюжет тоже фальшивый. Присуждение премии. Радостный переполох. Что-то от тех культовых времён, когда рабочим давали премии, и все радовались. Боюсь, ребята, что этим рассказом мы смутим читателей: не повернулись ли и они тоже назад, подумают они. А вместе с тем дешёвка: шпильки, остроты, мнимая, уколочная смелость.

Решили тоже вернуть. Но и Атарову прямо не скажешь, почему. Человек он обидчивый и болтливый: сразу разнесёт по всей Москве. Тоже надо хитрить. Это, кажется, становится приметой нынешних дней. Оказывается, мы, возвращавшие такие рассказы запросто, теперь должны что-то придумывать».

Тем не менее рассказ вернули.

Нет, кое-что у него всё-таки напечатали. В частности, книгу «Три версты берёзовой аллеи». И всё-таки впечатление такое, что после «Москвы» Атаров жил и писал по инерции. Мой приятель Анатолий Ткаченко, хорошо его знавший, точно написал об этом в своей книге «Переделкинские прогулки» (2002): «Умер Николай Сергеевич не старым, в 65-66 лет, страдая, как мне сказал один наш общий знакомый, редкой болезнью – старческим психозом. И понять я это могу: ему, всегда моложавому, подвижному, любящему жизнь и общение, возрастные немощи и ожидание старости были нетерпимы». Прожил Николай Сергеевич Атаров после того, как его сняли с главного редактора 21 год до 12 сентября 1978 года.

Борис Васильевич Бедный, родившийся 25 августа 1916 года, наиболее прославился повестью «Девчата», опубликованной в 1961 году.

Причём вот что удивительно: «Девчата» попали под мощный огонь молодого тогда критика Ирины Роднянской, выступившей в «Новом мире» Твардовского в 1962 году (№4) со статьёй «О беллетристике и «строгом» искусстве». Критик доказывал (и доказал!), что повесть Бориса Бедного по разряду собственно искусства не проходит, что повесть «Девчата» – облегчённая беллетристика на тему, которая приветствуется властями: леспромхоз – быт молодых лесорубов – любовь главных героев, способствующая ещё и активному плодотворному труду на благо родины.

Роднянская несомненно была права. Недаром эта её статья входит сейчас в число тех критических работ, с которых в хрущёвскую оттепель по-настоящему началась критика.

Но Бедный на основе повести написал киносценарий. И в 1961 году на экраны вышел фильм «Девчата», поставленный режиссёром Юрием Чулюкиным.

А у этой комедии жизнь оказалась намного счастливей повести. Во-первых, она имела кассовый успех: только за один год её посмотрели 35 миллионов советских зрителей.

Во-вторых, она была отмечена двумя зарубежными призами – Эдинбургского кинофестиваля и кинофестиваля в Маар-дель-Плата.

В-третьих, исполнительницу главной роли Надежду Румянцеву зарубежные газеты называли «Чарли Чаплин в юбке», а итальянские – «русской Джульеттой Мазиной».

Так Борис Бедный оказался одновременно автором художественно никчёмной вещи и сценария культового фильма.

Он и в дальнейшем писал вещи о рабочем классе. По его сценариям сняты фильмы «Степные зори» и «Капа». Но ни критики, подобной статье Роднянской, ни высокой оценки, похожей на ту, какая была дана фильму по его сценарию, больше не дождался.

Умер в 1977 году.

Юру Томашевского, побочного сына писателя Владимира Петровича Ставского, я знал много лет. Когда в 1967-м я пришёл в «Литературную газету», он ещё там работал. Правда, уже находился в стадии перевода в издательство «Советский писатель», в редакцию литературоведения. Поэтому все его коллеги по «Литературке» не прекращали с ним знакомства. Каждый рассчитывал на протекцию Томашевского в продвижении в издательстве своей книги. Надо сразу сказать: надеялись напрасно. Нужные ему материалы Юра пробивать не умел. Да и, по правде сказать, не такими уж нужными ему оказывались рукописи сотрудников «Литературной газеты». И не так уж и долго работал Томашевский в издательстве. Ушёл сперва в журнал «Смена», а оттуда на преподавательскую работу в Литературный институт.

Другое дело – собственное творчество Томашевского. Он обожал Зощенко, разыскал более ста рассказов и фельетонов, которые Зощенко никогда не включал в свои книги. Многие из них опубликовал в трёхтомном собрании сочинений Зощенко. Кроме этого, он составил «Хронологическую канву жизни и творчества Михаила Зощенко». Собирал коллекцию прижизненных изданий Зощенко (книг, журналов, газет), критических и литературоведческих статей о писателе. Всё это в количестве 500 единиц он передал в музей М.М. Зощенко – подотдел Санкт-Петербургского государственного литературного музея «XX век».

Ценитель и любитель Александра Николаевича Вертинского, он составил два его сборника, куда вошли и стихи, и мемуары.

Наконец, он одним из первых оценил и написал о писателе-фронтовике Константине Воробьёве, жившем тогда в Литве. Дочь Воробьёва писала о Юре, ездившем к больному Воробьёву: «Болезнь папы протекала очень тяжело. Юрий Владимирович отыскал в Москве новое лекарство и постоянно возил его в Литву… Он заменил мне отца».

Таких людей, как Юрий Владимирович Томашевский, народ называет подвижниками. Юра и был страстным подвижником литературы. Он умер 25 августа 1995 года. Родился 20 августа 1932 года.

26 АВГУСТА

Нынешняя «Литературная газета», возглавляемая Юрием Поляковым, любит подчёркивать, что она возрождает старые традиции, заложенные Чаковским, печатать всех литераторов, независимо от их направлений.

Но не получается это у Полякова. И не получится. Потому что смысл существования газеты Чаковского в условиях советского режима был совершенно определённым: мы были официозом секретариата союза писателей и международного отдела ЦК, то есть нас вынуждали печатать такие стихи, как софроновские, или статьи, одобряющие внешнюю политику брежневского руководства, восхищающиеся этой политикой. Зато остальные отделы работали, смело обращаясь к интеллигенции, бичуя советскую судебную систему, советский быт, высмеивая советских чиновников разного ранга. Да и наш отдел русской литературы не только служил секретариату, но постоянно получал от него зуботычины: не того похвалили, не о том положительно написали! Традицией газеты стало печатать рядом со стихами, допустим, Владимира Фирсова (был такой слабый стихотворец, любимец комсомольского руководства страны) стихи, скажем, Давида Самойлова; давать не просто рецензию на бездарное произведение, но два мнения – положительное и отрицательное, что вряд ли радовало работников секретариата, но ставило их в двусмысленное положение: чем возмущаться, ведь есть и положительное мнение!