Ведущий в погибель. - Надежда Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Господин фон Шедельберг для тебя, — сквозь зубы поправил его отец. — И благодари Бога, что здесь дамы… Но когда мы возвратимся домой, тебя ожидает крупный разговор.
— Быть может, проще не делать ничего, достойного кары, чем дрожать, этой кары ожидая?
— Эрих!
— В некотором роде он прав, — негромко проронил Курт, и теперь изумленные взгляды сместились к нему. — Я не могу говорить о покойном — я не знал его, однако и впрямь не доходило даже до нас хотя бы слухов о неправедном воздаянии.
— Ну, от вас я этого не ожидал, майстер инквизитор, — упрекающе протянул фон Эбенхольц.
— Я не намереваюсь их оправдывать, — оговорился Курт. — Отношение Конгрегации к Феме вам известно. В подходе к жизни вашего сына, несомненно, есть здравое зерно, однако эти люди взяли на себя право вершить суд, вершить его скоро и всегда жестко, а с этим я согласиться не могу, как и любой здравомыслящий человек. И — как знать, не станет ли кто-то из нас первым в истории человеком, убитым Фемой ни за что, господин Эрих фон Эбенхольц? Хоть и вы сами. И понятие правды в подходе этих людей — какое оно? Кто знает. Мне доводилось видеть тех, кто не считал непозволительным убивать детей ради ими самими еще не определенного светлого будущего, и они почитали это за благо. Что за мир хочет видеть в этом будущем Фема?
— Справедливый? — предположил Эрих тихо.
— В гробу я видел такую справедливость, — так же неслышно возразил фон Хайне. — В гробу вместе со всем этим помешанным сбродом.
— Они не помешанные, — вздохнул Курт, качнув головой. — В этом и беда. Они разумны и практичны. Они знают, какой силой являются. Знают, какой страх вселяют. Какие дарят надежды. Фема — политическая сила, и они прекрасно знают, что принесут в актив тех, на чью сторону их удастся приманить.
— Приманить? Чем?
— Если бы мы это знали, — усмехнулся он невесело, — Фема уже служила бы Конгрегации.
— По-вашему, такие люди могут кому-то служить? — усомнился фон Эбенхольц. — Могут кому-то подчиняться?
— Подчиняться — навряд ли. Служить — да. Заставить или уговорить на это можно кого угодно, лишь надо знать подход. Для Фемы важна некая «справедливость» — оттого она и имеет столько поклонников, особенно в среде рыцарской молодежи, воспитанной на идеалах, которых почти не осталось в реальности, воплощения которых эта молодежь не видит. Потому и ваш сын склонен преувеличивать их заслуги. Потому вы и услышали от него то, что услышали. Кстати замечу, до нас доходили сведения о людях, которым удавалось оправдаться.
— Да вы им просто псалмы складываете, майстер инквизитор, — заметил фогт, и Курт пожал плечами:
— Это отвлеченные рассуждения, господин фон Люфтенхаймер. На деле же — их юстиционные потуги есть обширное поле для злоупотреблений и просто просчетов. Их действия некому оспорить, некому контролировать; и мне ли ex officio не знать, какова вероятность так называемой судебной ошибки. Всего один, желающий свести счеты, два лживых свидетеля плюс судья, не умеющий это понять — и человек погиб. Et cetera, еt cetera… Но люди об этом не думают. И — соглашусь с господином фон Хайне: это не крестьянская организация; ведь в Феме состоят выходцы из всех сфер. Собственно говоря, никто не может поручиться за то, что уже в этой зале нет кого-то, имеющего отношения к ней — быть может, слуга, который только что налил вам вина, или ваш сосед за столом. Тот факт, что именно крестьянству удается привлечь ее на свою сторону столь часто и сравнительно легко, объясняется просто: это одна из самых слабо защищенных законом частей нашего общества, в особенности крестьянство подневольное. Кому им жаловаться?.. И тогда возникает Фема, которая производит суд, невзирая на высоту положения обвиненного.
— Полагаете все же, что сегодня происходит именно это? Это связано — ее появление в наших местах и нынешние возмущения среди крестьян?
— Не стану делать выводов. Слишком мало данных.
— Мои крестьяне не бунтуют, — вновь вклинилась хозяйка, и фон Хайне криво усмехнулся:
— Еще не вечер.
— А мои, — негромко сообщил граф фон Лауфенберг, глядя в блюдо перед собою, — месяц тому отказались выплатить ренту. Просто отказались — и все.
— И вы это проглотили?!
— Пришлось, госпожа фон Герстенмайер, — вздохнул тот с некоторым смущением. — Я не смогу передать вам их точных слов, не смогу сказать, что именно в них было угрозой — со стороны так и ничего, но…
— В мое время все решали просто. Отряд стражей в деревню — и они тотчас становятся куда сговорчивей.
— Знаете, госпожа фон Герстенмайер, я не хочу однажды утром проснуться в горящем замке. Или не проснуться вовсе, ведь моя прислуга — это все те же наймиты из моих же деревень. Приходится делать вид, что я и сам прощаю им их долги по причине тяжелого для всех времени. Пока это работает, и я сохраняю хоть жалкие остатки былого уважения.
— Какое, к чертям, тяжелое время? — возразил фон Хайне хмуро. — Наши крестьяне сейчас богаче нас самих. Фон Шедельберг и вовсе намеревался женить сына на ком-то из своих крестьянок, дабы поправить дела — вот до чего дошло.
— Думаешь, я этого не понимаю, Фридрих? — покривился граф. — Но если применить против кого-то из них силу — прочие восстанут уже открыто, не ограничиваясь шайками по лесам, неуплатами или срывом сезонных работ.
— А вы еще задавались вопросом, почему Император не вводит войска в Ульм, — заметил Курт и, встретив взгляд фон Лауфенберга, кивнул: — Вот вы сами и ответили на него, граф. Десяток-другой покаранных за вольномыслие — и восстанет все приграничье. Полагаете, трону сейчас так уж необходима война в Империи?
— Назревает что-то… — тяжело вздохнул фон Эбенхольц и подставил кубок под кувшин тотчас возникшего рядом слуги. — Уж не знаю, что. Города вконец обнаглели, крестьяне воду мутят…
— И Фема, — подсказал фон Хайне; барон кивнул:
— И Фема. Для полного счастья.
— И сейчас, пока мы тут пьем и набиваем желудки, труп фон Шедельберга гниет на придорожном суку…
— Фридрих! — одернула его супруга, и тот встряхнул головой, выдавив неискреннюю улыбку:
— Прошу прощения у дам.
— В самом деле, господа, — робко вмешалась графиня фон Лауфенберг, — ведь это пасхальное торжество… А такие речи… Господи, сегодня не усну. Быть может, хозяйка соизволит велеть своим музыкантам исполнить что-то более живое?
— А в самом деле, — согласился граф, — мы ведь не на похороны собрались, а? Пусть эти лодыри споют что-нибудь, какую-нибудь застольную непотребщину, на худой конец.
— В этом доме «непотребщины» не исполняют, господин фон Лауфенберг, — возразила владелица твердыни оскорбленно, и тот покаянно склонил голову:
— Простите. Я неверно подобрал слова. Все эти разговоры и впрямь не особенно благотворно сказываются на расположении духа и разума… Песен! — повысил голос он, не оборачиваясь к музицирующим. — Мы хотим песен, и повеселей! Как там оно, майстер инквизитор?.. Bibendum quid[139].
Глава 20
Uf dem berge und in dem talhebt sich aber der vogele schal;hiwer als egruener kle.Rime ez, winder, du tuost we…[140]
На то, чтобы притихшее сообщество вновь оживилось, а нахмуренные лбы разгладились, у музыкантов ушло не меньше пяти песен; Курт слушал вполуха, поглощая снедь вползуба, оглядывая лица вокруг и пытаясь понять, прячется ли за каким-то из них потаенная мысль, скрываемая от прочих жизнь — иная, темная. Разумеется, любой из присутствующих в другом окружении будет не таким обходительным и любезным, каким его можно увидеть сейчас и здесь — граф фон Хайне наверняка и дома прикладывается к вину столь же часто, но в выражениях и действиях куда беззастенчивей; барон фон Эбенхольц на ножах с сыном и ровным счетом никак не замечает дочери, Вильгельм фон Лауфенберг на дух не переносит хозяйку этого замка, а обладатель неизмеримой родословной Филипп фон Хайзенберг, невзирая на все свои богатства и возраст, скромен, тих и осторожен.
— А фон Люфтенхаймер — попросту подкаблучник, — заметила Адельхайда шепотом. — Он вдовец, жену потерял несколько лет назад; сына пристроил при императорском дворе, а дочь все еще с ним — даже при том же самом дворе он так и не нашел достойного ее руки. А ведь девице уже за двадцать.
— Жена…
— Да, — повела плечом та. — Судя по всему. Ее мать была много его моложе, но жили они душа в душу, дочь же слишком на нее похожа, чтобы вот так просто ее отпустить. А она из него веревки вьет. Слышали, майстер Гессе — отказалась поехать на празднество, и он это принял. И ни на какое недомогание она явно не жаловалась — попросту он отказался исполнить какую-нибудь из ее очередных прихотей, они повздорили, и дочь в отместку осталась дома, предоставив ему сомнительное удовольствие оправдываться перед присутствующими и придумывать отговорки.