Ричард Длинные Руки — Вильдграф - Гай Орловский

— Цель есть, — возразил он. — Вы ее знаете.

— Тогда у вас нет стратегии, — сказал я. — А у Церкви есть.

Он кривил губы, глаза блеснули нехорошей насмешкой.

— Это нехорошая стратегия. Человека вести по узкому коридору, не давая шагу ступить в сторону. Это неволя! А я за свободу. Вы разве против свободы?

— Против, — сказал я твердо. Он охнул.

— Вы? Такой молодой и сильный?

— Я уже хлебнул свободы, — ответил я. — Дело в том, что ее уже завоевали к моменту моего рождения. Деды, прадеды, отцы. И я появился в свободном мире! И чуть не захлебнулся в том дерьме. У нас там парадокс: впервые в истории старшее поколение — за свободу, а молодые — за ограничения и жесткие рамки. Ну, за исключением простонародья и преступников.

— Временная аберрация!

— Нет, — сказал я, — просто свободы никогда не было, начиная с пещерных времен. Само создание человеческого общества началось с резкого ограничения индивидуальных свобод! И чем оно выше, тем свобод меньше. Этого не соображали, за непонятную свободу боролись, сражались, погибали, шли на костры и снова добивались ее все века… И наконец-то выбороли. И вдруг увидели, что это же возврат в допещерное состояние. Странно было ощутить, что человеку, чтобы оставался им, в самом деле нужны жесткие рамки. Впервые об этом сказано в Библии. Вот я и удивился.

— Что создатели Библии, — отмахнулся он пренебрежительно, — могли знать? Неграмотные кочевники, иногда поклонявшиеся мелким божкам, иногда лупившие их за дождь невовремя…

— Дык это аксиома, — сказал я с достоинством. — Грамотность изобрели неграмотные, религию — безбожники. Все создается тогда, когда возникает острая нужда. Без грамотности человечество топталось бы на месте, а с грамотностью, но без Церкви продвинулось бы на шажок дальше, но остановилось бы снова.

— Уверяю вас, — сказал он с наигранной, как мне показалось, веселостью, — не раз удавалось продвинуться без всяких Церквей и религий так далеко… вы даже вообразить не можете!

— И чем заканчивалось? — спросил я. — Катаклизмами? Нет уж, лучше двигаться не напролом по минному полю, это такие ловушки под ногами, а по разминированному коридору. А всех, кто пытается сделать шаг в сторону, — бить по голове! Несмотря на крики о зажиме свобод и непо-литкорректности.

Он слушал с застывшей улыбкой, затем беспечно отмахнулся.

— Да ладно, что мы всякий раз о таких серьезных материях! Что намерены перевернуть в Гандерсгейме?… Эта принцесса к вам неровно дышит! Вот уж настоящая женщина. Безошибочно выбрала самого сильного самца и вцепилась руками, ногами и всем существом. Наследие безымянного змея, как вы говорите, рулит!

Я поморщился.

— Гандерсгейм будет завоеван. И окрещен заново. Возможно, эти язычники станут еще более твердыми и убежденными христианами, чем завоеватели. Как уже было, к примеру, с англосаксами, которых император Карл Великий истребил на две трети, пытаясь им силой навязать христианство, но затем уже они пронесли его по всему миру…

Он поднялся, зевнул.

— Что-то скучно с вами становится, сэр Ричард. Раньше от вас искры летели! Теперь вижу зануду… Где ваш задор?

Я ощутил некую правоту в его словах, сам это чувствую и потому часто злюсь без особой причины.

— Тяжела шапка Мономаха, — возразил я, — но корона государя тяжелее.

— Рыцарский шлем, — согласился он, — полегче, не спорю. Как и полный стальной доспех легче камзола короля. Вас ответственность уже пугает?

— Если думаете, — огрызнулся я, — что это меня остановит на пути к короне…

— Не остановит, — ответил он любезно. — Еще как не остановит! Даже, если совсем станете занудой.

Он вскинул руку в прощании, улыбнулся и пропал, даже улыбка не осталась висеть в воздухе.

Я огляделся, никто вроде бы не заметил меня беседующим с таким странным человеком, хотя сейчас при дворе много новых, могут и не обратить внимания.

В роскошном королевском саду кочевников не прибавилось, но теперь чудится, что их коричневые тела мелькают за каждым деревом, а в кустах уже не антилопы дремлют, а мергели сжимают рукояти кривых мечей.

Конечно, они отважные до дурости, кто спорит, на то и сыны степи, но сейчас то ли ума хватило, то ли исполняют строгий приказ, но я не вижу, чтобы где-то кочевник прогуливался в одиночку, а только по двое-трое, а то и целыми группами.

Я вытащил из мешка арбалет, все такой же подозрительно легкий, потянул рычажок. Он поддался с легкостью, стальная тетива послушно натянулась и легла в паз, вот только стальной болт почему-то упорно не желает подниматься из полой рукояти.

Послышались голоса, я поспешно сунул арбалет в мешок, а тот перебросил через плечо.

Рогозиф шел в обнимку с одним из воинов конунга. Увидев меня, Рогозиф расплылся в улыбке и помахал мне рукой, а мергелец, напротив, злобно нахмурился, высвободился из объятий и резко пошел в сторону.

Рогозиф с обидой посмотрел ему вслед.

— Что это они так тебя не любят? — спросил он.

— Бывает ли любовь с первого взгляда? — спросил я. — Сам вот удивляюсь. Может, потом полюбят?

Он хмыкнул.

— Не так уж много их ты и побил. И все по-честному. Не понимаю мергелей!

— Я тоже, — сказал я. — Рогозиф, можешь оказать мне услугу?

Он сказал с готовностью:

— Любую! Нас тут только двое немергелей, а это значит, мы с тобой почти из одного племени.

— Точно, — согласился я. — Племени немергелей. И вот как немергелец немергельца прошу подойти к заброшенной церкви, что вон за тем леском. Он огляделся, уточнил:

— Это ее купол блестит?

— Ее, — ответил я.

— Почему без креста?

— Там уже не церковь.

— Так ты сказал, подойти к церкви…

— Мало ли что говорим, — сказал я с досадой. — Бывает, даже церковь — не церковь, а здесь вообще… Не поленились на купол взобраться и крест сшибить! Герои.

— Нехорошо, — согласился Рогозиф равнодушно. — Лежачих вообще-то не бьют. Хорошо, я буду там, если это тебе нужно. Когда?

Я помедлил, не решаясь довериться чуть больше, но Рогозиф смотрит прямо, такие не виляют и не предают, либо отказываются, либо уже все сделают, если согласятся…

— Вернись за мечом, — сказал я. — И сразу же к церкви. Мне нужно, чтобы кто-то прикрыл спину. Так, на всякий случай.

Он смерил меня озадаченным взглядом, заколебался, на лице сомнение, стоит ли ввязываться во что-то непонятное, но инстинкт воина, что выбирает себе самого умелого вожака, пересилил, он расправил плечи и сказал гордо:

— Я прикрою твою спину.

Он вскинул кулак в воинском салюте, жест гордый и красивый, я блеснул зубами в ответной усмешке и направился к выходу из города. За спиной захрустела галька, Рогозиф пошел, ускоряя шаг, в гостевой дом.