Время Культуры - Ирина Исааковна Чайковская

и закрытие театра. Одно дело не любить и критиковать — и совсем другое — топить и злорадствовать.

В числе «критиков» был назван Вахтангов, произнесший нечто типа: «Пра-вильно, что осудили». Но ведь Вахтангова ко времени Постановления давно не было в живых, он умер в 1922-м.

Наряду с теми, кто бил лежачего, были и те, кто подбадривал Таирова. Евгений Писарев прочитал письмо Немировича-Данченко, написанное вслед за Постановлением: «Благодарю Вас и хочу высказать свою симпатию…». Зауважала я бородатого мэтра, молодец! Не толкнул того, кто работал совсем в другой манере…

А вот актриса Камерного Августа Миклашевская, адресат чудных есенинских стихов, оказалась не на высоте, видно, здорово мешала ей Алиса Коонен проявить ее недюжинный актерский потенциал. Вот начало ее гневной отповеди: «Мы слышим, что мы — средние актеры…».

Не знаю, оставил ли ее в труппе лауреат Сталинской премии Василий Васильевич Ванин, сменивший Таирова на режиссерском посту уже театра имени Пушкина. Боюсь, что нет, как все «новые метлы».

Заканчивается спектакль так: режиссер Евгений Писарев читает Мандельштама «Я не увижу знаменитой Федры». И нужно сказать, что спектакль прямо подвел меня к пониманию последней строки этого стихотворения, которой я никогда не понимала: «Когда бы грек увидел наши игры…». А и вправду — подумалось — снилось ли какому-нибудь Еврипиду такое вот «разбирательство»; ругань и брань со стороны «простых рабочих» и коллег-актеров?

Но вместе с тем; подумала я вот о чем. Как бы ни был красив; эстетичен и художественно оснащен Камерный театр; как бы ни были талантливы Таиров и Коонен; они должны были меняться вместе со временем. О да, время было тяжелое; порой зловещее; но оно требовало «новых форм»; ухода от камерности. Крамольная мысль пришла мне в голову: «Хорошо, что Камерный закрылся, когда он был еще в силе. Было бы хуже, если бы Таиров и Коонен уже не тянули и «моськи» оказались хотя бы отчасти правы».

Что ж, спасибо Пушкинскому театру за реконструкцию. Уверена, что она на пользу самой труппе, примерившей на себе «одежки» таировцев. Хорошо и то, что трем актерам и трем актрисам театра привалило счастье сыграть великого режиссера и великую актрису.

Валентин Непомнящий читает Онегина

Канал КУЛЬТУРА снова начал показ сериала (2008 год), в котором глубокий и многознающий пушкинист Валентин Непомнящий читает и комментирует любимое пушкинское детище «Евгения Онегина».

Люблю звучащее поэтическое слово. Когда-то на своих семинарах профессор-текстолог и пушкинист Сергей Михайлович Бонди, все разбираемые произведения Пушкина прочитывал вслух. Читал и комментировал. Примерно то же делает и Валентин Семенович Непомнящий.

Валентин Непомнящий

Вообще, если задуматься, публика сейчас лишена очень важного концертного жанра — чтения стихов и прозы. Очень немногие в наши дни этим занимаются — ушли корифеи жанра: Яков Смоленский, Вячеслав Сомов, Михаил Козаков, Дмитрий Журавлев…

Портрет Александра Пушкина.

Художник П. Ф. Соколов

Слово перестало звучать со сцены, а когда-то у нас с сестрой были абонементы на чтецкие концерты в Зал Чайковского, наряду с музыкальными абонементами в Консерваторию.

Да, жанр как-то исчез вместе со смертью или старостью корифеев. Великолепно до сих пор читает Сергей Юрский, осенью слушала его выступление в Роквилле под Вашингтоном. Сейчас свои чтецкие концерты — как когда-то в юности — дает в Москве Евтушенко.

Это все отголоски когда-то могучего явления, очень хочется, чтобы оно не заглохло, а наоборот — возродилось.

Так вот, Валентин Непомнящий — из этой же породы, породы чтецов. Он читает по-своему.

Сидя в просторном кабинете с четырьмя широкими окнами в сад, одетый в простую свободную рубашку, без грима, как есть. Читает наизусть — и видно — что стихи эти — его стихия, его любовь и его радость, и предмет его многолетних размышлений. Звучание голоса, интонация, мимика, жест — все это свободно от актерства, и однако продумано и соответствует его пониманию текста.

Первая глава. Она писалась целых полгода, и она так много вместила…

Но до того, как начать читать пушкинский роман в стихах, исследователь говорит нам о жизни и смерти, о Божьем замысле, о цивилизации, о Рае и изгнании из Рая… Мне это все очень по душе, я тоже когда-то свой первый урок литературы в старших классах начинала с вопроса: зачем мы живем? В чем наше предназначение? Ибо литература существует не только и не столько для «времяпрепровождения», сколько для помощи в решении этих коренных для человечества вопросов.

У Валентина Непомнящего прекрасные помощники — удивительная природа, лес сад, костер, закатные дали (пыталась понять, где же расположена его дача, в каком райском уголке). Красота мира удивительным образом сопрягается с размышлениями о вечном. В «Онегине» эти темы растворены, их нужно уловить, почувствовать. Юноша Пушкин решает для себя как жить, как любить, как преодолевать тяжесть жизни, хандру… С чем-то в трактовке Непомнящего я не согласна. Для меня Онегин не «страшный образ». Он не страшнее тех, кто ведет такую же «бездарную», по определению комментатора, жизнь — и при этом не впадает ни в какую хандру.

Онегинская хандра — для меня симптом, что его душа ждет чего-то другого (как и душа Татьяны).

И однако Валентин Семенович говорит, что этого человека (Онегина) автор любит. И здесь я с ним тысячу раз соглашусь. Непомнящий прочитал роман и поверил Пушкину, в отличие от, скажем, Дмитрия Быкова, чья лекция об Онегине поражает произвольными выводами и невниманием к пушкинскому тексту. Здесь — другое. Но послушайте сами. Скажу только, что, кроме скепсиса и иронии, великолепно передаваемых Непомнящим-чтецом, у него удивительно страстно, по-юношески звучат любовные мотивы.

Хороши отступления о «ночах Италии златой», о ножках в южных предгрозовых волнах, об «Африке моей» и о «сумрачной России», где поэт «страдал и любил».

Кстати, вот о чем я по думала. Если бы Мария Волконская в своих поздних послекаторжных воспоминаниях не поведала нам о том, что именно она была адресатом отрывка о «море пред грозою», мы бы так об этом и не узнали. Пушкин нам этого имени не выдал, не проболтался о нем никому из любопытствующих дам — а таких вопросов к нему, думаю, было немало. Не сказал он и с кого срисован «Татьяны милый идеал», даже не намекнул… Вот теперь исследователи и гадают уже второе столетье…

Рыцарь. Как же далеко от него ушли некоторые наши современники, перечисляющие свои победы в печатных изданиях… Другой