Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4 сентября.
Приехал из Ялты Орленев с каким то актером. Я пригласил его телеграммой. У меня жил Глаголин, который узнал адрес Орленева от старого театрала в Одессе. Уверял, что он целовал мою телеграмму, плакал, просил прощения за то, что воспользовался моей пьесой, просил позволить ему играть на нашем театре с 1-го дек. на жалованья, которое получают Тинский, Михайлов и др. Я уехал вместе с Орленевым и Василием в Москву, чтоб увидаться с Чеховым. Провел там два дня, почти все время с Чеховым, у него, в его доме. Все время дружески говорили о разных вещах, преимущественно о литературе. Он удивлялся, что Горького считают заграницей предводителем социализма. — «Не социализма, а революции», — заметил я. Чехов этого не понимал. Я, напротив, понимаю. В его повестях везде слышится протест и бодрость. Его босяки как будто говорят: «мы чувствуем в себе огромную силу и мы победим». Популярность Горького задевает самолюбие Чехова. — «Прежде говорили: Чехов и Потапенко, я это пережил. Теперь говорят: Чехов и Горький». Он хотел сказать, что и это переживет. Но его слова: Горький через три года ничего не будет значить, потому что ему не о чем будет писать. Я этого не думаю.
— «Правда ли, что он больной?»
— «У него тоже, что у меня — туберкулез. Но он здоровее меня. Вы знаете, что ему везде позволено жить. Не найдено никаких оснований для того, чтоб высылать его из одного города в другой».
Он сообщил мне, что вместе с Короленко они подали в академию протест против исключения Горького из академиков и заявили, что снимают с себя звание академиков. Ответа на это не получили. Предлагали Толстому, но он сказал, что не считает себя академиком. «А я знаю, — сказал Чехов, — что он подавал голос за Боборыкина, значит, считает себя академиком».
— «Толстой человек слабый», — говорил Чехов, наблюдая его во время болезни.
Познакомился у него с Дорошевичем. Говорили о Пасхаловой и ее муже. Д. уверял, что у Рощина-Инсарова начинался прогрессивный паралич.
6 сентября.
Приехал из Ялты, нашел много писем, присланных мне из Черни. Одно от Жени из Кайбичева. Лиза в отчаянном положении. 7 недель страдает ужасно. Исхудала. Рвота по 8 раз в день. Другое письмо от Лизы карандашом. Письмо это так растрогало меня, что я написал ей большое письмо и не мог остановить слез, когда писал. Страдания бедной девочки, такой живой, такой умной, мне так ясно представлялись, так трогали, что давно я не писал с таким чувством искренним и глубоким. Лиза мне всегда нравилась. Я знал, что ее огорчала моя ссора с Лелей. 15 сентября я получил телеграмму от 14, 9 ч. пополудни: «Лиза сегодня скончалась. Тело будет перевезено в Петербург. Суворин». Я отвечал: «Словами не могу выразить, как мне жаль радостную живую внучку. По опыту знаю, что такие потери ничем не вознаграждаются и жизнь становится беднее». Лиза умерла в день моего рождения, 14-го. Мне стукнуло 68 лет. Родился в 1834, стало быть, прожил дважды 34 больше двух третей столетия.
18 сентября.
Вчера кончил «Ксению», т.-е. исправления. Почти целый акт написал снова. Выходит 6 актов и 8 картин. Чувствую во многих местах фальшь. Образы у меня не ясны, не рельефны, не могу смотреть на лица объективно, и мое творчество, если так можно выразиться, несвободно. Поляков понимаю очень мало. Самозванец мне яснее всего, но я не уверен, что он Дмитрий. Как можно Самозванцу так уверять и русских, и поляков. Дерзостью ничего не сделаешь. С другой стороны не могу себе представить, что это сознательный Самозванец. Так много в нем честолюбия, забот о России, о своей славе. Он похож на полководца, который завоевывает страну, свергает правителей и становится сам правителем, по праву завоевания. Но он обращается со страной, как с родной, в судьбах которой он заинтересован и думает в ней утвердиться и установить свою династию. Это не авантюрист, который думает только о себе и не рассчитывает на будущее. Он думает о будущем, для него не то что «день да мой». Он глядит широко, не подозрителен, щедр, легкомыслен, красноречив. Жаль, что речи его не сохранились. Он даже не подумал вполне обезопасить себя, не устроил потайных выходов, не верил заговорам. Отзывы современников почти все в пользу его. Даже Катырев рисует его симпатичным. «Лицо же имея не царского достояния, препростое обличие имея, и все дело его вельми помраченно» — эти фразы довольно глупы, особенно последняя, совсем бессмысленная. У ваших ли царей лицо было «царского достояния»? Не было этого ни у Василия (портрет у Герберштейна), ни у Грозного, ни у Феодора. На портрете Килиана — замечательно выражение губ. Что то грустное, приятное, глаза большие. Надо было иметь много ума и мужества, чтоб овладеть престолом, провести поляков, иезуитов, папу. Уверенность в своем призвании сделала бы это без особенных напряжений, просто и успешно, как это и было на самом деле. Как не узнали его в Москве, в Кремле где он ходил? Рассказы о том, что его признали все, носят печать придуманности. Против обвинителей он поступал открыто, иногда великодушно (Шуйский), говорил речи о себе (стрельцам). Может быть, мое предположение, что с Дим. действ. случился припадок падучей и что он ранил себя, справедливо. Ничего не разобравши, учинили бунт, убили Битяговского и проч. А ребенок оказался жив. Его спрятали в тайнике, или увез Афанасий Нагой. Грозный был красноречив, любил сравнивать себя в доблести с Алекс. Македонским, как и Самозванец. О царевиче Дм. Борис распускал совершенно те же слухи, что Шуйский о Самозванце: царевич хотел казнить всех бояр, — Самозванец хотел истребить всех бояр (следствие после смерти Самозванца). У Катырева-Ростовского характ. Ивана IV и Самозванца похожи (Ист. Биб. т. 13, стр. 707 и 709–710).
* * *Сказал Василию, чтоб выписал свою жену и дочь. Думаю остаться до октября. Сегодня день ветреный, но чрезвычайно теплый. С горлом гораздо легче. Встретил каменщика Александра. Я его узнал, он меня нет. Шесть лет прошло. — «Встретил бы вас где-нибудь на улице, — говорит он, — не узнал бы. Очень постарели. Бывало, выйдете бодрый такой, прямо идете. Видно, прошли годы, что все на убыль идет». Комплиментов не говорит. А интеллигенция Феодоссийская: «да вы совсем не изменились. Какие были, такие остались». Чорта с два такой!
21 сентября.
Раздражительность у меня мерзкая. Несколько дней тому назад по поводу статей о Бадмаеве, этом тибетском шарлатане и русском доносчике, я телеграфировал в редакцию: «приказываю замолчать». Чорт знает, как могла эта фраза поместиться. «Редакция» телеграфировала, что фраза эта «неуместна и оскорбительна». Я написал Булгакову извинительное письмо. Сделаешь старческую глупость и потом исправляешь ее. Сколько раз я себе в последние годы ее говорил: «не пиши под первым впечатлением. Обдумай. Не пиши ночью, а напишешь, оставь до утра, взвесь слова и выражения». Но система нервная такая стала истрепанная, что с нею не сладишь. В старости прямо сходишь с ума, становишься легкомысленным, раздражительным, безвольным. В первые дни приезда в Феодосию я не читал газеты и был относительно спокоен. А последнюю неделю простудился, хриплю и нервы, совсем расстроены.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});