Ежов. Биография - Алексей Павлюков

Процесс «Антисоветского правотроцкистского блока», с точки зрения его подготовки и проведения, следует признать как наименее удавшийся. Уже в первый день работы суда один из обвиняемых, бывший первый заместитель наркома иностранных дел СССР Н. Н. Крестинский, отказался от показаний, данных им на предварительном следствии. Заявив, что никогда не был участником «правотроцкистского блока», не знал о его существовании и не совершал ни одного из тех преступлений, которые ему инкриминируются, Крестинский упорно стоял на своем, отбивая все попытки Вышинского доказать обратное. Только на следующий день, после ночи, проведенной наедине со следователями, Крестинский согласился признать себя виновным по всем пунктам, объяснив свое поведение накануне «минутным острым чувством ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых и тяжелым впечатлением от оглашения обвинительного акта».

Не лучше Крестинского, с точки зрения организаторов процесса, вел себя и Г. Г. Ягода. Периодически подтверждая свое участие в деятельности «правотроцкистского блока», он время от времени вдруг начинал отказываться от своих «признаний», сделанных на предварительном следствии, и мало того — обвинял в лжесвидетельстве других подсудимых. Когда же его спрашивали, почему он раньше давал неверные показания, отделывался стандартной фразой: «Разрешите на этот вопрос не отвечать».

Вот, для иллюстрации, фрагмент его диалога с Вышинским, посвященный участию в деятельности «заговорщицкой организации» секретаря Горького П. П. Крючкова и обстоятельствам смерти сына Горького Максима Пешкова. Последнего по указанию Ягоды сначала будто бы простудили, а затем залечили до смерти.

«Вышинский: Обвиняемый Ягода, вы говорили с Крючковым о заговоре?

Ягода: Нет. С Крючковым о заговоре я никогда не говорил.

Вышинский: На политические темы говорили с ним?

Ягода: Нет, я ему никогда не доверял.

Вышинский: Так что все, что говорит Крючков…

Ягода: Все ложь.

Вышинский: Вы ему такого поручения о Максиме Пешкове не давали?

Ягода: Я заявляю, гражданин прокурор, что в отношении Максима Пешкова никаких поручений не давал, никакого смысла в его убийстве не вижу.

Вышинский: Так что, Левин врет?

Ягода: Врет.

Вышинский: Казаков говорит ложь?

Ягода: Ложь.

Вышинский: Крючков?

Ягода: Ложь.

Вышинский: Крючкову по поводу смерти Максима Пешкова поручений не давали? Вы на предварительном следствии…

Ягода: Лгал.

Вышинский: А сейчас?

Ягода: Говорю правду.

Вышинский: Почему вы врали на предварительном следствии?

Ягода: Я вам сказал. Разрешите на этот вопрос вам не отвечать»{370}.

Но, конечно, главной проблемой стал для Вышинского Н. И. Бухарин. Соглашаясь в принципе со своей ответственностью за деятельность организации «заговорщиков», Бухарин при попытках получить от него показания, подтверждающие его конкретную контрреволюционную работу, не проявлял никакого желания идти навстречу государственному обвинителю, не соглашался с его выводами, оспаривал обвинения в свой адрес со стороны других подсудимых и т. д. Верность избранной тактике Бухарин сохранил до конца процесса и в своем последнем слове не только отверг приписываемые ему преступления, но поставил под сомнение сам факт существования «правотроцкистского блока», одним из руководителей которого он якобы являлся.

При подготовке к изданию в том же 1938 году стенографического отчета о процессе последнее слово Бухарина подверглось существенной правке, сократившись в результате более чем на четверть, однако и то, что осталось, не могло скрыть явную сфабрикованность обвинений, предъявленных на суде Бухарину и его «сообщникам». Несмотря на это, Военная коллегия Верховного Суда под председательством В. В. Ульриха признала эти обвинения вполне доказанными и в соответствии с полученными инструкциями приговорила всех подсудимых к высшей мере наказания — расстрелу.

Как уже упоминалось, одним из преступлений, приписываемых «правотроцкистскому блоку», была организация покушения на жизнь Ежова. По версии следствия, которую озвучил один из обвиняемых, бывший секретарь НКВД П. П. Буланов, после назначения Ежова наркомом внутренних дел Ягода, опасаясь разоблачения заговорщиков-контрреволюционеров, действовавших в системе НКВД, поручил Буланову, тоже участнику заговора, организовать отравление нового наркома путем опрыскивания его рабочего кабинета и смежных комнат растворенной в кислоте ртутью. Такой раствор был якобы изготовлен, и порученец Ягоды, И. М. Саволайнен, опрыскал им в кабинете Ежова дорожки, ковры, портьеры и т. д. Поскольку Буланов с Саволайненом продолжали работать в НКВД также и после ухода Ягоды, они эту процедуру будто бы повторили еще пять или шесть раз в течение октября-декабря 1936 г.

Допрошенный вслед за Булановым Ягода заявил, что, за исключением отдельных моментов, подтверждает показания своего бывшего подчиненного. Кроме этих признаний, к делу были также приобщены ответы медицинской экспертизы на вопросы, поставленные государственным обвинителем. Эксперты заявили, что «на основании предъявленных материалов химического анализа ковра, гардин, обивки мебели и воздуха рабочего кабинета товарища Н. И. Ежова, а равно и анализа его мочи и характера возникших у него болезненных проявлений, следует считать абсолютно доказанным, что было организовано и выполнено отравление товарища Н. И. Ежова ртутью через дыхательные пути, что явилось наиболее действенным и опасным методом хронического ртутного отравления».

По мнению экспертов, «в результате применения обвиняемыми Ягодой Г. Г. и Булановым П. П. способа постепенного отравления товарища Н. И. Ежова, его здоровью был причинен значительный ущерб, и если бы данное преступление не было своевременно вскрыто, то жизни товарища Н. И. Ежова угрожала бы непосредственная опасность»{371}.

Вся эта странная история началась зимой 1937 года Ежов, который и раньше не отличался особым здоровьем, почувствовал себя хуже обычного — начали шататься и выпадать зубы, пропал аппетит, болели суставы рук и ног, кружилась голова, ухудшился сон и т. д. Врачи связывали это с переутомлением, настаивали на длительном отдыхе. Однако время было горячее, и об отпуске нечего было и думать.

Как-то раз, в ответ на жалобы Ежова на плохое самочувствие, один из его подчиненных, начальник Главного управления шоссейных дорог Г. И. Благонравов, посоветовал ему отказаться от услуг столовой НКВД, предположив, что оставшиеся еще не разоблаченными враги народа среди чекистов могли подложить ему в пищу какую-нибудь отраву. В дальнейшем Благонравов несколько раз возвращался к этой теме, и в конце концов Ежов стал думать, что его и в самом деле могли отравить.

В первых числах апреля 1937 года он в очередной раз сидел на бюллетене и на работу не выходил. В те дни в Москву по делам приехал один из наиболее приближенных к нему людей, — начальник ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский, который, узнав, что нарком болен, попросил принять его на квартире. «Тебя, наверное, отравили, — сказал он, выслушав сетования Ежова на здоровье, — у тебя очень паршивый вид»{372}. Узнав о предостережениях Благонравова, Заковский посоветовал отнестись к ним со всей серьезностью и провести по этому поводу специальное расследование.

Слова Заковского окончательно убедили Ежова, и, когда в тот же вечер его навестил М. П. Фриновский, он, рассказав о своих подозрениях, поручил допросить арестованных несколько дней назад бывшего наркома внутренних дел Г. Г. Ягоду и бывшего секретаря НКВД П. П. Буланова, выяснив, не по их ли указанию произведено его отравление.

Фриновский не стал скрывать своего скептического отношения к этой затее, но переубедить Ежова не удалось — пришлось выполнять его поручение.

Кроме Фриновского Ежов подключил к расследованию еще и начальника Оперативного отдела ГУГБ НКВД Н. Г. Николаева-Журида. Вызвав его к себе и объяснив ситуацию, Ежов приказал провести тщательное обследование своего служебного кабинета и установить, не подвергались ли находящиеся в нем предметы обработке каким-либо отравляющим веществом, ведь столовой НКВД он давно уже перестал пользоваться, а здоровье все не улучшалось.

Два или три дня спустя Фриновский и Николаев-Журид доложили Ежову о результатах проведенного расследования: Ягода и Буланов ни в чем не признались, а в кабинете, при всем старании, никаких признаков отравляющих веществ обнаружить не удалось. Однако поколебать уверенность Ежова в своей правоте было уже невозможно. Фриновский получил задание продолжить работу с Ягодой и Булановым и добиться необходимых показаний, а Николаеву-Журиду было рекомендовано проконсультироваться со специалистами-химиками о возможных методах отравления помещений.