Альбом для марок - Андрей Яковлевич Сергеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ужин.
слуцкий: Двадцать лет назад я был экспертом по уличным знакомствам. Сейчас могу вести семинар.
татьяна борисовна (мне): Андрей, он врет?
Над Слуцким – склеротическая диагональ, профессор манфред:
– Татьяна Борисовна едет в Париж? (Далее – французская рулада.)
слуцкий: Таня понимает по-французски только слово “Юманите”.
манфред: Вы по приглашению?
татьяна борисовна: – Да… Лечиться.
манфред: Любопытное совпадение: моя жена тоже едет в Париж. Знаете – хе-хе – кандидатская тянет за собой докторскую.
слуцкий: Кто ваша жена?
манфред: Вы будете смеяться. Завкафедрой марксизма-ленинизма. Если вдуматься, тема у нее очень интересная: ленинская политика мира и левая французская интеллигенция. Это же Дюамель, Роллан, Барбюс! Очень интересно…
На кругу винокуров.
– Гуляете? Слуцкий это на Самойлова поехал? Эклектики они, дурни. В голове путаница. Поэтому и стихи не получаются. Вы любите их стихи? Эклектика. Вот Мартынов за душой имеет несколько стихотворений. Все до тридцать четвертого года, до посадки. Он своеобразный. Даже сейчас. Сейчас он пишет чепуху, силлогизмы. В стихах мысль должна проступать из-под спуда. Он странный. Маньяк, маньяк. Он в Сокольниках жил в трущобе, ход через кухню, в комнате книги плашмя на полу и вонь, вонь. Лук нарезанный – заразы боялся, инфекции. Вы его не очень? Кто ваш любимый поэт? А мне Пастернак даром не нужен. Не тянет к нему. Лет десять – больше – двадцать не открывал. Мандельштама наизусть знаю, а все читаю. Ахматова так и говорила, что Мандельштам ей нужнее всех. Я ее хорошо знал. Мы дружили. Поздняя Ахматова была не та. Она сломалась, опустилась. Об этом Мандельштамиха написала. Перемудривала Ахматова, темнила. Писала как-то выспренне. Ну, опустилась. Вот ранняя – другое дело. Каждая строчка – жест, речевой жест. А у поздней и смысл-то не поймешь. Вам Бродский ее нравится? Ну, если бы он не умел стихи писать, не о чем было бы говорить. А так – пусто, крови нет, боли нет, биографии нет. Нет-нет, Бродский это не то. Назовите, что вам у него нравится?
– “Горчаков и Горбунов”.
– Это же “Лодейников”! “По лугу шел прекрасный Соколов”. А кто такой Соколов, откуда он взялся? Ничего неизвестно. И у Бродского тот же принцип. Вы мне докажите, что Бродский хороший поэт! Нет-нет. Вот вы его любите. Я всех, кого люблю, знаю по паре стихотворений наизусть. Прочтите!.. Да-да, что-то есть. Интересно. Надо будет почитать. У меня его обе книги есть. Собственные книги как-то не читаешь. А в общем, похоже на раннего Сельвинского…
Обед. Мимо проплывает сапгир.
слуцкий: Сапгир – человек одаренный. Недоброжелателен, как все люди, не имевшие возможности реализоваться. С отчаянья бросился в детскую литературу. В случае чего в милицию не побежит. Ни в чем дурном не замечен. Вам нравятся его стихи?
я: За послевоенное время он из лучших.
слуцкий: Кто лучшие?
я: Красовицкий, Холин, Сапгир, Бродский, Лимонов…
слуцкий: Лимонов ко мне ходил. Я его хорошо знал. Он тоже из Харькова. Интеллигентный. Интеллигентнее, чем Алигер. Способный. Сейчас он в Нью-Йорке, бедняга. Его жена сманила. Она манекенщица. Там его бросит. Тут он как сыр в масле катался. Ничего не делал, а когда нужны деньги, продавал машинопись своих стихов по пятерке или шил дамские брюки – большой мастер. Тане шил. В Америке ему будет худо. Бродский здесь имел настоящее признание, но не имел официального. Там он имеет официальное, но не имеет настоящего…
За ужином продолжение.
слуцкий: Сейчас самый влиятельный писатель в мире – Солженицын. Но такого влиятельного, как Лев Толстой или Ромен Роллан, нет. Ромен Роллана Лига Наций слушалась. Я застал время, когда в провинции считалось предосудительным не читать “Жан-Кристофа” и “Очарованную душу”.
я: Я помню такое в Москве.
грушин: Мы и сейчас читаем Ромен Роллана. У него прекрасно о музыке. (Мне.) Вы согласны?
я: Нет.
грушин: Странно.
я: Чем читать о музыке, лучше слушать музыку.
грушин: Я постоянно слушаю музыку. Я не могу работать без музыкального фона. Я сюда для работы взял магнитофон…
кацева: По-моему, очень влиятельный писатель Бёлль. Правда, у нас он на все смотрит глазами Левы Копелева. Если бы он пришел ко мне, он встретил бы других людей, услыхал бы другие мнения. Я читала в “Шпигеле” отрывки из Левиных мемуаров. Представьте себе, он выбрал главу о том, как наши плохо вели себя в Восточной Пруссии в апреле. Как он спасал старушку от советских солдат. И это для Западной Германии, где не принято писать, что немцы творили у нас! Мы с Левой были большими друзьями, но этого я ему не прощу. Я не была там в апреле – в мае там был полный порядок.
слуцкий: Приказ Сталина.
После ужина в раздевалке.
сапгир: Завтра уеду. Здесь как-то не хочется. Слуцкий. Звать неприятно, не звать неудобно. А читать им всем противно. Самойлов вот даже сказал, что больше всего на свете ненавидит сапгировщину. Приходи ко мне в Москве. Почитаю и покажу. Тебе кто больше всех?
я: Бродский.
сапгир: Не люблю. Важничает. А еще?
я: Из недавних – Лимонов.
сапгир: Очень талантливый. Я его отучал от обериутства. Сейчас он в Нью-Йорке. Пишет письма, жалуется, что забывает речь и стих. Здесь житье у него было собачье – семь лет без прописки, каждого мильтона бойся. И все-таки я считаю, нам уезжать нельзя. Это сука Щапова его подбила уехать и там бросила.
я: Слуцкий только что предсказывал, что она его бросит.
сапгир: Я ему неделю назад сказал, что уже бросила.
На кругу на ночь.
богачев: Что точно по-английски значит “конвейер”?
я: Переносчик, передатчик.
богачев: У нас в двадцатые годы в книге Форда не было этого слова и переводили описательно.
я: А помните, в космополитизм называли “поток”, “поточная линия”?
богачев: Верно, только подумать… Тьфу, в какой херовой стране живем! А сейчас на Камазе хвастают конвейером длиной в километр. Я там на многое насмотрелся. Пишу “Историю колеса”. Говорят, НТР, НТР, а куда больше НТР было, когда изобрели колесо. В природе нет вращательного движения. Это правда, что в доколумбовой Америке не было колеса? Не знаете, где об этом почитать?…Я прошлым летом впервые после войны был в Германии. Деревня на Балтике – ничего не узнать, после пожара все
