Амур-батюшка - Николай Задорнов

Егор недолго пробыл у китайца и вернулся в Уральское к вечеру. Подходя к крыльцу, он услыхал громкий смех в своей избе. Войдя в дверь, он увидел, что на табуретке посреди избы сидел Улугушка с таким злым лицом, какого Егор давно уж у него не видал. На коленях Улугушка держит какое-то ружье. На кровати, покрытой лоскутным одеялом, на лавке и на табуретках вокруг гольда Наталья, Татьяна, бабка, Настька, обе Бормотихи, Фекла, Силина, девчонки, и все покатываются со смеху.

– Конесно! Че смеяться! – с сердцем восклицает гольд. – Че телята и коровы! Раньше телят совсем не было. Лиса не будет, зверей не будет, а будет корова. Зачем мне корова? Надо мясо – я в тайгу, и там сохатый и свинья. А я буду на твою корову смотреть только, молоко, что ль, буду пить? – и добавил заикнувшись: – Из т-титьки давить…

Опять все покатились от хохота.

– Из ти-итьки! У-у-у, ха-аха-ха!.. – чуть не умирали бабы.

– Конесно! Че хорошо, что ли, корову за титьки хватать? – еще пуще злился Улугу.

Глядя, как бабы надрываются от хохота, ему самому стало смешно, и в то же время Улугу готов был заплакать с досады, что все понимают его не так, как надо.

– Ты что, Улугушка, зачем баб слушаешь? – спросил Егор, входя. – Они тебя дурят. Знаешь, русокие бабы обдурят хоть кого.

– А че они! – с досадой отозвался гольд. – У нас на Мылке лес загорелся!

– Солдаты подожгли?

– Конесно, солдат! Кто еще! Пришел, леса горят. Бродяга, огонь бросает и идет, не затушит… И мужик лес жжет. У нас так никогда не горело. Был кабан и сохатый, а теперь где зверь? Куда мне идти? На кого охотиться? На твою корову?

– Титьки-то давить! – подсказала Наталья, и вся изба опять загрохотала от раскатистого хохота.

– А ты что огород кинул? – тыча пальцем в плечо Улугушки, строго спросила сидевшая на кровати Таня, говоря с ним, как с глухим.

– Жена на тебя чертоломит, а ты что? – подхватила Наталья.

Бабы стали ругать гольда со всех сторон, но тот не поддавался.

– Огород маленький, а лес большой. Леса вырубили, а на теленка всех зверей меняли! Че ты? Че смешно? – рассердился он на Татьяну.

– А это что у тебя за ружье? – спросил Егор.

Бабы опять загомонили наперебой.

– Постойте, дайте человеку опомниться, – сказал Егор.

Улугу помолчал, потом поднял брови, сморщил лоб, прищурился, как бы в мучительном раздумье. Он потаращил глаза на Егора, с живостью глянул на ружье.

– Это, понимаешь, Егорка, я купил…

– Когда?

– Сегодня…

– Где?

– На баркасе.

– Разве баркас пристал?

– Нет, шел мимо…

– Как же, не зная человека, купил у него? Ты сам купил?

– Конесно, сам. Как раз увидел баркас и поехал… Не знаю – может, обманщик…

Егор покачал головой. Бабы смолкли, только девчонки прыскали после всякого слова гольда.

С Улугу так бывало. Он быстро делал то, что ему хотелось. Он знал, что русские во всяком деле, особенно с покупками, не советуют торопиться. Следовало бы прийти к Егору, ждать, когда пристанет какой-нибудь баркас в Уральском. С Егором или с Иваном идти покупать ружье, с теми, кто знает, какое ружье плохое, какое хорошее. Но так случилось, что Иван отдал Улугу долг за пушнину, и мясо продалось солдатам. Завелись деньги. Шел баркас, и Улугу поехал, недолго думая, взял ружье. Он перебрал несколько ружей и выбрал, которое больше ему понравилось.

Он уж стрелял из ружей Егора и Ваньки, чистить ружья умел, разбирал их и собирал и знал механизм. Его угощали водкой на баркасе, но Улугу, помня, что пьяных всегда обманывают, держался на этот раз.

– Ружье ладное! – сказал Егор. – А ты стрелял?

– Конесно, стрелял! Как раз на мысу убил ворону.

Девчонки опять прыснули.

– Что же ты в ворону?

– Никого больше не было…

– Сколько ты дал за него?

– Все отдал… Деньги, и два соболя, и чернобурку.

Гольда, конечно, обобрали, продали дорого, но ружье было хорошее.

Улугу, как хотел, выбрал его сам, без посторонней помощи. Но когда выбрал – испугался.

«Может быть, я чего-нибудь не знаю?» – подумал он и поспешил на Додьгу. Но Егора там не было, не было никого из мужиков, а собрались одни бабы. Они стали ругать его, почему не копает огорода, а свалил все на Гохчу. Потом подняли его на смех.

– А где наши? – спросил Егор.

– Разве они не с тобой? – встрепенулась Наталья.

– Нет, я к Сашке ездил, а их высадил, они берегом пошли.

– Господи, уж не случилось ли чего?

Как бы в ответ на эти слова, за дверью послышались шаги, раздался вскрик. Дверь распахнулась. Все вскочили. Вошли дед и Федька, а за ними Васька с завязанной головой, смущенно-счастливый.

– Сынок, что с тобой? – кинулась к нему Наталья.

– Медведя убили, – сказал дед. – Мы шли… Дороги не узнали… Васька повел… Вышел через чащу – и прямо на зверя!

…Медведь осел, как испуганная собака, оскалился. Васька тоже остолбенел. Зверь кинулся на него, но не успел схватить: дед шел с ружьем наготове, выстрелил и попал зверю в глаз, убил наповал. Падая, медведь задел Ваське ногу, а тот со страху разбил голову о дерево.

Васька никогда еще не был так счастлив. Все охали, удивлялись, расспрашивали.

Дед рассказал, что в малинниках столько медведей, что все кусты зашевелились, когда раздался выстрел.

– Как стадо…

Улугушка ночевал в Уральском.

Утром он шел через огород. Таня сказала ему:

– Бил бы луком зверей-то… Телят-то тебе не надо, а ружье зачем?

– А на черта мне лук! – ответил гольд, вытер лицо ладонью и пошел своей дорогой.

В обед явился Сашка-китаец. Конь его пал.

Не хотелось Егору давать ему Буланого.

– Пойдем, Сашка, обедать, – сказал мужик.

Вошли в избу. Когда Сашка увидел деревянные чашки с дымящейся похлебкой из свинины, глаза его заблестели, и он зажмурился, как бы силясь сдержаться. Он всеми силами старался потушить взор, скрыть охватившую его тайную радость. Егор понял, что Сашка голоден, что работает он без куска хлеба. «Как он сам не сдох?»

– Ваську у нас медведь чуть не подрал, – сказал Егор.

– Ое-ха! – удивился Сашка. – Васька, че тебе?

– Голову разбил.

– Моя есть лекарство, принесу, – сказал китаец.

После обеда Егор сказал старшему сыну:

– Петрован, Буланого веди к Сашке. Надолго тебе коня?

– Два дня все кончай. Завтра обратно…

– А брод есть?

– Есть. Есть брод. Моя переходил, Додьга маленькая.

– Только по малинникам не езди – там медведей как коров. По берегу ступайте. Да ружье возьми…

Петровану дали хлеба на двоих. Сашке – кусок кабанины и соленой рыбы амура две штуки. Петрован шел охотно.

Собрались соседи. Егор сказал людям, что у Сашки конь пал, ему допахать осталось немного, и мотыгой мог бы, корни он уж выдрал, только долго провозился бы.

Зная, что Сашка хороший мастер и может пригодиться, все сочувствовали.

– Китаец уж и есть китаец, – сказал Федор. – И коня не жалел. Дашь коня, он загубит.

– Егор потому и Петрована послал, чтобы следил. Парень смышленый, да и китаец будет смирней, – молвил дед. – Эх, я тоже один раз погубил лошадь!.. Забил насмерть… Был молодой, ехал… Скакал. Быстро скакал! И вот она хрипит. А мне надо… Я и не пожалел: мол, сдюжит. И пришлось мне идти с уздечкой… Уж бывает.

– Э-э, чего вспомнил, – вдруг рассердилась бабка. – Чего несет! Не стыдно тебе?

Дед не слушал ее. Он повесил голову, глядя на свои узловатые, сухие, морщинистые руки, как бы не узнавая их.

А Петрован с Сашкой шли у воды по широчайшей отмели. Тут наверху чаща, медведи шатаются.

Петрован вел Буланого в поводу. Отец ему наказал, что делать у китайца.

Далеко впереди, не оглядываясь, проворно шлепал в своих стоптанных кожаных обутках довольный Сашка. Он шел, волоча ногами так, что бороздки оставались на песке, и не размахивая руками, а держа их растопыренными, словно они в грязи или намылены. Лицо его поднято. Сашка идет и думает…

Петровану скучно. Он то смотрит на воду, остановит коня, спугнет зеленых мальков в воде. Стая их дрогнет и метнется вглубь, так что вся вода на мели мелко зарябится.

Когда за додьгинским холмом скрылось поселье, Петрован окликнул Сашку. Китаец встревоженно оглянулся и подошел.

Петрован подвел коня.

– Залезай, Сашка, на Буланого.

Китаец обрадовался и вскарабкался на лошадь. Петрован тоже вскочил на коня и устроился сзади него.

– Н-но! – прикрикнул он.

Петрован обнял китайца. Конь зарысил. Над головами быстро проплывала стена холма, вся в кустах и деревьях, местами изрытая водами, сейчас сухая, с белыми обвалами песка. «Вот бы полазать, там яйца птичьи», – думает Петрован.

На отмели, на чистейших песках, видны следы растоптанных Сашкиных обуток. Он тут сегодня плелся вразвалку с Додьги – бороздил песок…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Айдамбо, уставший, босой, без шляпы, с мокрой головой, с рыбокожими обутками, связанными бечевкой и перекинутыми через плечо, сидит на корточках над самым обрывом у избы Барабанова.