Амур-батюшка - Николай Задорнов

– Пойдем, ладно! – согласился он нехотя.

Федор держал несколько лошадей для разгона. Он поймал гнедого мерина, надел на него шлею с бубенцами. Конь, ступая вдоль берега, на длинной веревке потянул лодку. Гольд и мужик залезли в нее.

– Вот увидишь, ей понравится, помни мое слово.

– Мимо Ваньки поедем? – спросил Айдамбо.

– Конечно! Мы с тобой шуму на всю деревню наделаем. Ну, пошел! – взмахнул кнутом мужик. – Эх, гармонь бы сейчас! Ну, ничего, будем и так горланить!..

– Быстро ехай! – дико крикнул Айдамбо, вскакивая в лодке во весь рост.

Мужик, показывая, как старается и угрожает, еще раз хлестнул бичом. Конь, одичавший – его несколько месяцев не запрягали, – испуганно шарахнулся я, то лязгая копытами и спотыкаясь, то разбрызгивая воду, помчался по косам и заводям.

– Эх, поше-е-ел!.. «По улице мостово-о-ой!..» – заорал Федор.

Поравнявшись с бердышовской избой, Айдамбо выпятил грудь в красной рубахе и выставил ногу в лакированном сапоге.

– Однако, никто не заметил, – пожаловался гольд. – Никого нету.

– Не беспокойся. Все видят! Бабы, знаешь, как наблюдают: ты их и не заметишь!

– Ну, давай еще!

– Давай!..

Федор завернул коня.

– Эй, а это че-то? Порвался, что ли? – вдруг спросил гольд. В трещине сапога виднелся его черный палец. – Черт знает! Как такие сапоги таскают, нога как деревянная!

– В таких сапогах надо чистеньким ходить, в грязь не лезть. А ты в лакированных сапогах лезешь в Амур. Это не бродни!.. – сказал Федор, правя веслом к берегу. – Ну, приехали. Кто такие сапоги долго носит – привыкает, – утешал он гольда, вылезая на косу.

– Да они тебе малы! – заметил гольду Силин, вышедший на берег полюбоваться на новые проделки соседа. – Без привычки поломаешь ноги, пальцы стопчешь!

Федор увел гольда домой и напоил его до бесчувствия. Когда, лежа на кровати ничком, пьяный Айдамбо храпел в глубоком сне, Агафья спросила мужа:

– Это что же, даром поить его? Такая-то гулянка!

Федор подмигнул.

– Убери этот мешок с глаз моих, – кивнул он на вещи гольда.

На другой день приехал Иван. Айдамбо явился к нему. С похмелья у гольда болела голова. Пальцы его лезли из растрескавшихся сапог, он не снимал их и ночью.

– Я русский теперь! – невесело сказал Айдамбо.

На душе у него было нехорошо, он хотел бы все высказать.

– Мутит тебя? – спросил Бердышов.

– Мутит, – признался гольд.

– Я слыхал, как ты куролесил. Ладно, меня дома не было, а то бы я выскочил да бичом бы вас обоих с Федькой! А ты что приехал?

Айдамбо молчал, павши духом.

– Свататься хочешь?

– Конечно, так, – покорно, как бы заранее на все готовый, ответил Айдамбо.

– К Покпе в фанзу жену повезешь?

– Да, туда можно.

– Чтобы ее там блохи заели?

Гольд молчал.

– Она крещеная, а ты деревяшкам кланяешься. Верно?

– Так, верно! – кисло согласился гольд.

– Разве ты русский? Ты только шкуру чужую надел! Паря, смех смотреть на тебя в таких сапогах. Лак растрескался, грязные пальцы видать. – Иван потрепал Айдамбо за рубаху и штаны.

У гольда от обиды слезы выступили на глазах.

– Ну, раз так – мне жить не надо! – воскликнул он. – Себя убью!

– Убьешь – только посмеемся над тобой. А ты на самом деле стань русским. А это что! Рубаху может каждый сменить! И отвяжись от меня!

Айдамбо ушел от Ивана смущенный и подавленный. Барабанова дома не было. Гольд снял сапоги и лег на кровать. Он поклялся никогда таких сапог не надевать.

Кто-то толкнул его в плечо. Перед ним стояла Агафья.

– Встань-ка, – сказала она. – Ишь, разлегся!

– Башка болит! – с жалобой в голосе ответил парень.

Айдамбо слез с кровати.

Баба поправила одеяло. Айдамбо долго сидел на лавке. Видя, что Агафья не в духе, он решил убраться подобру-поздорову.

– Давай мой мешок, – робко сказал он.

– Поди возьми. Я не стану ходить за тобой. Вон он.

Айдамбо поднял мешок. Мехов в нем не было.

– А где выдры?

– Какие еще выдры? Да ты что, окаянная душа! – заголосила баба. – Гулял-гулял, пил, всех поил, безобразничал! Да ты что это?

– А зачем толкаешься? – с обидой крикнул гольд.

– Вот, на твои обутки, хоть уху из них вари! И поди ты вон! Грязь за тобой надоело убирать. Я и тебя и Федора изобью!

– Черт не знай, – удивился Айдамбо, выскакивая на крыльцо.

– Попало тебе? – окликнул его Тимошка. – Пойдем ко мне.

Изба у Тимошки маленькая, белая, из начисто обтесанных бревен и крыта колотыми бревнами. Во всю изгородь сушится невод, как будто Тимоха поймал огород в Амуре и вытащил на берег. Невод с лыковой насадкой и красными глиняными грузилами.

Сидя на солнышке, Силин учил сына плести лапти.

– Ты ловко делаешь! – удивился Айдамбо. – Это че такое?

– Деревянные обутки! – ответил Тимоха. – Ты из рыбы делаешь, а я из липы. Я из дерева все могу сделать: избу, одежду, посуду. На ногах – липа, веревки лыковые. Ты вяжешь из дикой конопли, а я из дерева. Вот, гляди, я сделал девкам утку, куклу… Вот солонка… А тебя русским сделали? Дураков, как мы с тобой, много на свете! Вот ты хвалишься, что кабана да медведя убил, а тут сам попался. С богатыми в другой раз не водись. Оставайся у меня, погости.

Одностворчатое окно избы распахнуто, и внутри, как в темной норе, видны тулупчики на белых бревенчатых стенах. У дома, составленные стоймя, как ружья в козлах, сушатся мокрые лесины. Это плавник, выловленный Тимохой в реке.

Силиниха, худая, с темным от загара лицом, моет травой чугун.

Айдамбо не хотел задерживаться, опасаясь, не будет ли и тут неприятностей из-за угощений, но Тимоха оставил его обедать.

– Ко мне на угощенье, знаешь, трудней попасть, чем к Ваньке или к Федьке. Тем надо пушнину, а я смотрю, какой ты человек.

Айдамбо сидел на берегу и наблюдал, как багрово-бурое бревно качалось на зеленых волнах. Он ждал, пока вернется Федор, уехавший ловить рыбу. По реке быстро бежала парусная лодка. Федор и Санка, мокрые, довольные, вылезли на берег. В лодке было полно воды и плескались большие рыбины.

– Да, парень, мы с тобой набедокурили, – с сочувствием сказал Барабанов, выслушав Айдамбо. – Ну, давай присядем.

Санка притащил осетра. Федор отсек хрящ и угостил Айдамбо.

– Ты на мою бабу не обижайся. Что с ней сделаешь! Да и то права, мы весь дом у нее перевернули.

На душе у Айдамбо отлегло.

– А выдр и соболя мне обратно отдашь? – спросил он.

– Какую это выдру? – сделал Федор испуганно-настороженное лицо.

– Которая вот в этом мешке была.

– Да ты же мне сам их отдал!

– Ты че, Федя? Не-ет… Моя их прятал.

– Ну вот еще!

Гольд морщил лоб, поглядывая по сторонам.

– Федька, однако, ты обманываешь! – сказал он.

«Выдры были хороши. Шесть штук я перебил на снегу. Они как в упряжке скакали, а я их бил, – вспоминал Айдамбо. – Они полезли под снег. Я кругом бегал, ловил. Жалко…»

– Осенью принеси долг, и больше никаких с тобой разговоров! – как бы рассердившись, крикнул Федор. – Смеешь еще такие наветы делать!

Взяв рыбу и весла, отец и сын Барабановы полезли на обрыв.

Ветер крепчал. Амур пенился и шумел мерно и ровно, как мельничное колесо. Вода все эти дни прибывает. Айдамбо уехал. Дельдика стоит и смотрит в ту сторону, где поднимается пожелтевшее озеро Мылки.

Дельдика знает, что это ветром и волнами взбило и подняло в мелкой озерной воде весь ил, грязь. Ей бы тоже хотелось туда, половить рыбки или с острогой – на горную речку…

Дельдика очень жалела Айдамбо. Она догадывалась, почему он пустился на такие проделки. Красную рубаху и сапоги он надел ради нее. Все его осуждали, а она понимала, что ему хочется перемениться, жить по-другому, и это ей нравилось. Только он сделал все неумело. Обидно было, что над ним смеялись, отняли у него пушнину… «Лучше бы пришел ко мне. Я все бы показала ему, что и как надо сделать».

Услыхав, что Айдамбо грозится убить себя, она в страхе прибежала к Ивану.

– Останется жив и здоров, – ответил тот.

– Нравится тебе Айдамбо? – спросила Анга.

– Да, он очень красивый, – призналась девушка с потаенной гордостью.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Вода стала спадать. Шире выступили косы, усеянные карчами и стволами мертвых деревьев. Тимоха все вытаскивал их, чтобы сохли, – будут дрова.

Озера уж не видно за лесом. Тишина. Вокруг гладкие воды. Опять летают чайки. Будет долго хорошая погода. Травы быстро подымаются. Слышно, кто-то лязгает по железу на релке, точит косу.

Пришел маленький пароход и, дымя на всю деревню, встал около Ивановой избы, выгружая товары. Гольды пригнали Ивану четыре большие плоскодонные лодки. В распадке, среди цветущих лип и белой сирени, раскинулись их палатки. Там раздавалась пальба – испытывали новые ружья. У избы Бердышова словно происходило сражение.

Бердышов собирался в далекое путешествие, на таежную реку Горюн. Правой рукой у него Савоська. Старик в суконном кафтане и в картузе хлопотал целый день у амбара, обливаясь потом. Одни грузы носили туда, другие к лодкам, укрывали их… Товар пришлось сгружать здесь, а не у устья Горюна: там, по словам Ивана, некуда складывать, и пароход к деревне не пристает, и помощи у Тамбовцев просить не надо. А то будут завидовать и постараются все испортить. Иван не хотел их подмоги и не желал, чтобы они знали про его замыслы. Там есть свои торгаши, которые тоже хотят захватить Горюн.