Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Затем Рузвельт в попытках переубедить Громыко в отношении права вето приступил к изложению своих главных аргументов. Сначала он придал проблеме сугубо личностный характер: «Традиционно в нашей стране мужья и жены во время семейных конфликтов никогда не оказывают давления друг на друга, не принимают единоличных решений, и у них всегда есть возможность изложить свои доводы». Затем президент ненадолго коснулся истории, подчеркнув, что американские принципы равноправия перед законом заложены еще отцами-основателями государства. Потом он осторожно намекнул на то, что принятие советского предложения создало бы ему серьезные проблемы в отношениях с Сенатом, а закончил речь словами, что, по его мнению, «вопрос о создании сил быстрого реагирования» в Сенате мог бы получить поддержку. Ничто не помогало. Громыко объяснил президенту: «Мы знаем, что не можем отступить от нашей позиции, совсем как наши войска знали, что они не могут отступить на восток от Волги»[713]. Однако он очень вежливо реагировал на реплики Рузвельта, и, по словам Стеттиниуса, это была беседа, «по результатам которой он мог ясно объяснить своему народу нашу позицию».

«Сочтет ли Громыко полезным для дела отправить послание Сталину?» – спросил Стеттиниус, по которому было видно, что он должным образом подготовился к такому повороту дела. Он уже держал в руках проект телеграммы Рузвельта Сталину, где говорилось о трудности разрешения вопроса о голосовании с упором на то, что традиционно американские партии не имеют права снимать с обсуждения то или иное предложение, что международная организация, которая нарушит этот принцип, просто не получит поддержки. По его мнению, так же отнесутся к этому вопросу менее крупные государства. Стеттиниус зачитал текст этой телеграммы.

Рузвельт сказал, что ему нравится текст послания, но он хочет, чтобы в текст было включено его сравнение с конфликтом между мужем и женой, после чего послание было «передано мисс Талли [секретарь президента] для отправки»[714].

Затем, завершая обсуждение и скорее в интересах Громыко, чем Стеттиниуса, Франклин Рузвельт заявил порой свойственным ему властным и категоричным тоном, что вопрос должен быть разрешен к концу следующей недели: «Я хочу, чтобы к этому моменту документ был подписан, и желаю услышать от вас доклад о достижении большого успеха в этом вопросе. Это мой приказ вам».

При этих словах президента, как писал Стеттиниус: «Громыко начал ерзать в кресле, как, впрочем, и я сам».

Несмотря на разногласия по основным вопросам, Громыко все еще чувствовал доброжелательное отношение президента Рузвельта, чувствовал, что тот ищет пути устранения возникших трудностей для достижения согласия. Ему даже казалось, что президент мог согласиться с советской трактовкой права вето, поскольку считал, что решения по всем вопросам, рассматриваемым Советом Безопасности, «кроме процедурных вопросов», должны приниматься единогласно. Однако в процедурные вопросы входило и утверждение повестки дня, а это означало, что любая страна сможет заблокировать любой пункт повестки. Никто не знал, что с этим делать. Десять дней спустя Громыко сказал Стеттиниусу: «Россия никогда не отступит от своей позиции, которую занимает по вопросу о голосовании в Совете Безопасности».

Много позднее Громыко вспоминал, с каким уважением и дружелюбием Франклин Делано Рузвельт относился к продвигаемому им проекту ООН: «Поскольку президент был заинтересован найти средства урегулирования всех проблем, я надеялся, что поиск договоренности завершится успехом»[715].

Завтрак с президентом оказал большое впечатление на Громыко. Советский образ мыслей, который сформировался в результате вторжений со стороны Польши и Германии, был направлен исключительно на предотвращение будущих агрессий. Как результат – русские в первую очередь обращали внимание на то, что Громыко называл международной организацией для обеспечения не мира, но безопасности. Игнорируя социально-экономические вопросы, русские просто считали их отвлекающими от решения главных задач. Однако примечательно, что на следующий день после завтрака с президентом Громыко вдруг согласился на формирование Совета по экономическим и социальным вопросам, а в порядке ответной любезности Стеттиниус и Кадоган согласились восстановить снятое предложение Громыко, на рассмотрении которого он ранее настаивал.

Обсуждение деталей оказалось тяжким трудом: к полуночи удалось согласовать после долгих споров только название организации. В своей книге «Памятное», опубликованной в 1989 году[716], для описания виллы Думбартон-Окс Громыко употребляет термин «уютный», довольно устаревшее слово. («Три делегации встречались в уютном доме в Думбартон-Оксе»[717].) Это слово применительно к огромному и элегантному дворцу выглядит действительно странно. По всей вероятности, таким образом нашла свое эмоциональное отражение атмосфера, в которой проходили беседы автора книги с Стеттиниусом, Кадоганом и Рузвельтом. Совершенно очевидно, что Громыко, работая над деталями плана, направленного на поддержание мира на планете и наказание агрессоров, впервые тогда ощутил, что является частью сплоченной команды, и ему было приятно сознавать, что, как он пишет в книге, «все участники должны прийти к согласию».

Но в Думбартон-Оксе все еще тикала мощная бомба замедленного действия, которую даже старались не трогать ни президент, ни Громыко. Речь идет о требовании Сталина, которое Громыко озвучил в первый день переговоров, 21 августа, и к которому он обещал больше никогда не возвращаться: Сталин хотел, чтобы все шестнадцать советских республик, каждая из которых получила права суверенного государства лишь годом ранее, стали членами Генеральной Ассамблеи. Стеттиниус немедленно поставил об этом в известность президента. Ответ Рузвельта был краток: «О боже!» Президент поручил Стеттиниусу сообщить Громыко в частном порядке, что никогда не согласится на это. Через тот же канал связи Рузвельт известил Сталина, что обсуждение этого вопроса на конференции поставит под удар весь ход переговоров. Президент решил не загонять Сталина в угол и заявил, что этот вопрос будет рассмотрен позднее после формирования организации: «Ассамблея имела бы к этому времени все полномочия для принятия решения»[718]. Сталин, который тоже не хотел срыва переговоров, да и всего проекта Рузвельта, согласился отложить решение этого вопроса: «Я надеюсь еще иметь случай объяснить Вам политическую важность этого вопроса, поставленного советской делегацией в Думбартон-Оксе»[719].

На предстоящей встрече со Сталиным Франклин Рузвельт хотел отговорить его от идеи шестнадцати голосов СССР в ООН, однако Стеттиниус настолько опасался, что известие об этом советском требовании обрушит дальнейшие переговоры по обсуждению состава всемирной организации и конкретных аспектов ее деятельности, что сознательно опустил это требование при публикации стенограммы конференции, распространяемой среди делегатов. Такая информация появилась только во втором выпуске стенограммы, который Стеттиниус предпочел никому не раздавать, а запер в своем сейфе.

Вскоре после завтрака Сталин отправил президенту США телеграмму, наполненную размышлениями:

«Я также надеюсь, что эти важные переговоры могут закончиться успешно. Это может иметь серьезное значение для дальнейшего укрепления сотрудничества наших стран и для всего дела будущего мира и безопасности… Первоначальное американское предложение о том, чтобы была установлена особая процедура голосования в случае спора, в котором непосредственно замешан один или несколько членов Совета, имеющих статус постоянного члена, мне представляется правильным… Среди этих держав нет места для взаимных подозрений… Я надеюсь, что Вы поймете серьезность высказанных здесь соображений и что мы найдем согласованное решение и в данном вопросе»[720].

Готовя советских граждан к реалиям будущей мирной жизни, советские газеты широко освещали переговоры в Думбартон-Оксе, публикуя важные разделы проектов договоров, подчеркивая «почти исключительную»[721] необходимость согласия и единства великих держав, ответственных за поддержание мира. Советская пресса отражала и новое осознание Россией своей роли в мире. Упоминались такие темы, как послевоенное управление колониями и будущий статус Кильского канала. Советских граждан готовили к будущему, в котором их страна займет подобающее ей место за столом мирных переговоров.

В то же время Сталин и российская общественность были серьезно обеспокоены тем, что Рузвельт может проиграть ноябрьские выборы. Русские продолжали солидаризоваться с американским президентом и призывать к его переизбранию. Как говорил Сталин Гарриману, «президента следует переизбрать. Дьюи не чета ему, да и ни один здравомыслящий американец не захочет менять главу правительства в разгар войны. Даже сравнивать нельзя Дьюи и президента. Дьюи – грубый и невежественный человек, а президент – первоклассный политик международного масштаба. Уверен, что президент будет переизбран».